Ласковый обманщик - Джуд Деверо

— Ты не похозяйничаешь? — спросил Бэррет Саманту, чем доставил ей искреннее удовольствие. Сам же он отказался от еды и тихо сидел, наблюдая за Самантой и Майком.

— Если тебя соответствующим образом одеть и сделать другую прическу, ты была бы вылитая Макси, — прошептал он. — Даже движения у вас одинаковые. Скажи, дорогая, ты поешь?

— Иногда, — скромно призналась Саманта.

Все трое какое-то время молчали. Майк сидел, выпрямившись на стуле с таким видом, будто он католический священник на порнографическом съезде. Казалось, по какой-то причине он не одобрял все, что говорила и делала Саманта. Не может же его дурацкая ревность распространяться и на этого душечку старика? А вдруг может?

— Хочешь, я расскажу тебе об одной ночи? — обратился к ней Бэррет.

— Пожалуйста, если можно, — сказала Саманта, отпив чаю и откусив пирожное. — Конечно, если вы сами желаете и если не очень устали.

Майк под столом предостерегающе наступил ей на ногу, но она проигнорировала его. Да, ради этого рассказа они и приехали. Но она вовсе не собирается утомлять девяностолетнего старика ради того, чтобы Майк затем написал о нем грязную книжонку.

— Это доставит мне большое удовольствие, — улыбнулся старик. Здесь, при солнечном свете, он выглядел еще более дряхлым, чем в гостиной, и у Саманты появилось желание уложить его на диванчик для дневного сна.

Бэррет глубоко вздохнул и начал свой рассказ.

— Наверное, это устаревшее название, и сегодня оно как-то не вписывается в современную жизнь, но я был гангстером. Я занимался продажей виски и пива в то время, когда государство объявило, что продажа спиртного и даже его употребление является незаконным. Так как постоянно возникали определенные «проблемы», то у нас, продавцов алкоголя, была крайне дурная репутация. — Он остановился на мгновение, чтобы вновь одарить Саманту улыбкой.

— Я не стану извиняться за то, что тогда делал. Я был молод и, как мне казалось, не видел иного выхода. Знаю только, что это было время Великой Депрессии, и, когда другие выстраивались в очереди за миской бесплатной похлебки, я зарабатывал по пятьдесят кусков в год. А зарабатывать деньги особенно важно для влюбленного человека, каким я тогда был.

Бэррет остановился ненадолго, как бы припоминая.

— Макси была очень красивой. Не кричаще красивой, а спокойной, элегантной красотой. Мужики просто падали и складывались штабелями. Такая же, как ты, — улыбнулся с гордостью Бэррет, что заставило Саманту покраснеть.

— Одним словом, Макси и я были без ума друг от друга. Сотни раз я предлагал ей выйти за меня замуж, но она говорила, что мы сможем пожениться, когда я начну честную жизнь. Я бы и не прочь, но слишком уж много я зарабатывал и просто не мог себе представить, что осяду где-то в захолустье и буду продавать страховые полисы. Но настала эта субботняя ночь, изменившая столько судеб. Ночь двенадцатого мая 1928 года.

Он передохнул и продолжал:

— Когда я возвращаюсь к событиям того времени, я все думаю, почему же у меня не было никакого предчувствия? Чутье покинуло меня. Я как никогда раньше наслаждался жизнью. Моя правая рука, Джо, человек, с которым мы дружили с детства, привез в тот день самую большую за все время выручку. И я купил Макси сережки. Бриллианты и жемчуг. Вообще-то она не любила броские безделушки, но эти сережки были действительно прелестны. Я пошел в клуб к Джубели — туда, где пела Макси, — весь из себя окрыленный. Направился прямо к ней и подарил серьги. Я думал, она будет счастлива, но ошибся. Она села на стул и начала плакать. Я не мог понять, что с ней случилось, и мне потребовалось долгое время, чтобы вытянуть из нее объяснение.

Голос Бэррета стал тише, будто то, о чем он говорил, было очень трудно вымолвить вслух.

— Она сказала, что у нас будет ребенок.

Набрав полную грудь воздуха, Саманта уже хотела было задать вопрос, но не решилась перебить рассказчика.

— Макси очень переживала из-за своей беременности, однако я был самым счастливым мужчиной на земле, — продолжал Бэррет. Я думал, что теперь-то она должна согласиться выйти за меня. Но я ошибался. Она опять повторила, что не пойдет за меня замуж, если я не брошу свои, так называемые, грязные дела.

У Бэррета на лице появилась усмешка, или, во всяком случае, гримаса, призванная изображать ее.

— Я согласился с ее требованиями. Тогда я пошел бы на что угодно, лишь бы это привело к свадьбе с моей любимой женщиной. Но честно говоря, тогда я не знал, долго ли смогу продержаться. Может быть, через год или два я бы не выдержал и опять начал «свои грязные дела», но в ту ночь я был абсолютно искренен, когда обещал покончить с прежней жизнью. Я хотел, чтобы мы тотчас ушли оттуда и обвенчались, но Макси сказала, что у нее выход, что она не может подвести свой клуб. Я согласился — с условием, что это ее последнее публичное выступление. Тогда еще не настали времена, чтобы женщина мечтала о своей собственной карьере. Макси, как и я, хотела только иметь свой дом, где жили бы мы вдвоем да наши дети.

Бэррет остановился и посмотрел в окно.

— Она пела этой ночью. Пела так хорошо, как я еще не слышал. Пела, как птичка.

Где-то около десяти часов у нее был перерыв, и я встал из-за столика, чтобы пойти к ней за кулисы повидаться. По пути я решил зайти в одно место, сами понимаете куда. Я собирался выходить, — моя рука уже легла на дверную ручку, — когда услышал первые выстрелы и крики. Я тотчас понял, что происходит. В те времена я еще был салагой в этом бизнесе. Я имею в виду, что поставлял «товар» только в несколько местечек в Гарлеме. Основная часть города контролировалась человеком по имени Скальпини. Я сразу сообразил: Скальпини донесли, что мы толкнули большую партию в этот день, и он, должно быть, вскипел, когда узнал об этом. Я думал, он пришлет пару своих парней, чтобы заключить со мной соглашение. Но вместо этого он прислал к Джубели восемь громил с «печатными машинками» — так называли мы автоматы.

Я знал, что люди приехали по мою душу, но все, о чем я думал, — это добраться до Макси. Когда я открыл дверь, клуб уже был полон криком, бегущими в истерике людьми и кровью. Кровь была повсюду. Мне пришлось отпихнуть в сторону женское тело, чтобы распахнуть дверь, затем перескочить еще через два тела, которые корчились на полу. Пули летели во все стороны, и меня ранило в плечо, а другая пуля вонзилась в бок, но я пробирался вперед. Я боялся, что Макси выбежит из своей уборной туда, где была стрельба, или же люди Скальпини придут за ней. Макси была не из тех, кто думает о своей шкуре в первую очередь. Она никогда бы не убежала через черный ход, если бы слышала выстрелы в парадном.