Этюд с натуры - Виктор Тихонович Сенин

Тетя Фаня вскоре выписалась. Однако Надя приходила в больницу, поддерживала компанию Петра и больных, с кем познакомилась.

Отгремели над Петроградской стороной и Невой летние грозы, цвел ароматный табак, в парках раскрылись флоксы. Голубиные стаи кружились над крышами домов. Они то поднимались в небесную синеву по кругу, то вдруг падали. Водились сизари едва не под каждой крышей.

В деканате геологического факультета вывесили списки принятых в университет. Надя с трудом протиснулась к доске объявлений. В глазах зарябило от фамилий, лихорадочно пробежала столбцы — и как спасительный глоток воздуха: «Толстикова Н. В.». Еще раз прочла, не ошиблась ли. Перевела дыхание и расплакалась.

— Не приняли? — всплеснула руками знакомая.

— Принята…

— Чего тогда ревешь?

— От радости.

Шла по городу, не чувствуя под собой ног. На набережной Невы Надя села на гранитные ступени, смотрела, как плещется у ног вода, думала о будущем, веселой студенческой жизни, о новых знакомствах, поездках с геологами. Захотелось поделиться нахлынувшими чувствами с Петей Жидикиным. Почему-то уверена была, что новость будет ему приятна.

Он догадался по ее сияющему лицу.

— Студентка? — спросил и заулыбался так, словно это его приняли в университет. — От души поздравляю! И чертовски завидую.

В тот день никто больше к Петру не пришел, вечер они провели вдвоем. Парень оживился, разоткровенничавшись, рассказал, как был ранен. Хотя ему еще повезло. После такого ранения люди в большинстве случаев пластом лежат и долго не выдерживают, а он и не думает падать духом, живет — не тужит. Уехать бы в родную деревню, на свежий воздух, но там нужен он здоровый, чтобы умел пахать и сеять, косить, стоговать.

— Мама, конечно, убивается. Но сидеть на иждивении не хочу! — сказал Петр, на скулах у него взбухли желваки. — Не могу терпеть, когда на меня смотрят с жалостью: молодой, а убогий. Увижу на улице сострадание ко мне, увечному, гнев иной раз такой поднимется, что запустить в человека чем попадя готов. Соболезнованием своим люди напоминают о моем состоянии, а я и так слишком хорошо знаю о нем. И хотел бы забыть. Как ни странно, а мой гражданский долг сейчас в том, чтобы его не иметь. Именно так: не иметь. Ты не можешь работать — значит, не займешь место у станка, за пультом, на кафедре. И нечего думать. Государство выплачивает пенсию, вот и живи тихонько. Но я не только ем и сплю — еще и думаю, и хочу быть полезным обществу! Понять эти муки можно, когда влезешь в мою шкуру: я как бы разрезан на две части — живет верхняя половина, ничего не ведая о второй. Но верхняя живет!.. — Он помолчал, опустив глаза. Потом приободрился. — Школу бы только закончить, специальность получить. Ничего, выкарабкаюсь!..

Слушая Петра, поняла Надя, что перед ней сильный человек. Искалеченный войной, но не сломленный, ему интересна жизнь, что и помогает не поддаваться несчастью. Как все противоречиво! Иной при первой неудаче, потрясении сразу отчаивается, опускает руки. Смотришь, растерялся, безволен, плывет по течению, проклиная обстоятельства, вызывая к себе сочувствие, выпячивая горести, сгущая краски. Нет того, чтобы оценить сложившуюся ситуацию, собраться с силами и выйти из рокового круга. Вспомнила соседа по квартире, он говорил всем о неизлечимости своей болезни, показывая справки, доставая новые, а сам потихоньку перепродавал на барахолке за Балтийским вокзалом вещи и жил припеваючи. Такие же, как Жидикин, сожмут волю в кулак, хотя и положение у них действительно безвыходное, и стараются выпрямиться. Их гнет судьба, нанося удары, а они падают и поднимаются вновь. Падают и поднимаются.

Можно, конечно, указать Петру примеры для подражания — Островский, Маресьев; в прошлом — Коринна, Кутон[1]; президент Рузвельт, которого полиомиелит на всю жизнь лишил способности передвигаться, однако последнее не помешало ему вести государственные дела, четыре срока подряд он избирался президентом. Только что могут значить чужие уроки? Самая легкая дорога та, которую сам прошел. Важен первый шаг. Когда цель выбрана и путь начат — не обманываешься. Худшее, что выпадет, — собьешься с дороги. Страшнее бездействие.

— Ты учишься в школе? — удивилась Надя.

— Стараюсь. Тетради с домашним заданием и контрольные пересылаю через знакомых. — И улыбнулся. — Случается, забудут о них и носят по месяцу.

— Лучше я буду отвозить. Мне разве трудно? Зато никаких просрочек.

Школа находилась возле Кировского театра. После занятий в университете ехала Надя с Васильевского острова на Театральную площадь. Старенький ленинградский трамвай с лавками вдоль стен, свисающими поручнями катился, позванивая, по Среднему проспекту, Восьмой линии.

— Граждане! Берите билетики! — повторяла кондуктор и объявляла следующую остановку.

Выбравшись на простор набережной Невы, трамвай сворачивал на мост Лейтенанта Шмидта. С площади Труда бросался в глаза облицованный цветной глазурью, с русалками и гроздьями винограда армянский магазин. Проплывали за окном «Новая Голландия», матросский клуб, флотский полуэкипаж, и вот уже погромыхивают колеса на стыках рельсов Поцелуева моста. Дин-динь! — позванивает колокольчик. Динь-динь!

В школе Надю Толстикову встречали всегда радушно, учителя хвалили при ней прилежность Жидикина, отмечая особо его математические способности. Поначалу Надя мало интересовалась успехами Петра, уверенная, что все хорошо. Да и не могло возникнуть сомнений: что ни контрольная, что ни задание — пятерки. Но однажды ее попросили задержаться в учительской.

— Поверьте, мы бы не стали беспокоить, — сказала завуч, боясь внести разлад в отношения молодых людей, — но положение серьезное. Думаю, вы нас поймете. Аттестовать Жидикина мы не сможем. Пробелы у него по всем предметам — что не сдано за год, что за два. Химия вовсе не тронута. Вынуждены ставить вопрос об отчислении. А человек он одаренный, жалко такого терять. Что в нем покоряет: тянется к науке. Другой и в более выгодном положении писал бы жалобы, в грудь себя бил, требуя льготы, права, мол, имею, инвалид войны. Петр не таков. Вот его сочинение на свободную тему. Какой оптимизм: «Я не жалею о случившемся. На фронт ушел, чтобы защищать Родину. Так поступали предки в минуту опасности. Вставали под стяги дружин Куликова поля, при нашествии Наполеона. Не всем суждено было уцелеть. Я искалечен, а сколько моих ровесников лежит в братских могилах. Мы ни о чем не жалеем и не плачем, мы выше поднимем головы — никто не скажет, что в трудную годину отсиделись. Мы сделали главное — защитили землю от врага…»

И заканчивает словами Поля Элюара! Только вслушайтесь: «Право жить без страданий будет дано другим, без страданий и без могил. Им не надо будет идти по дороге, которую я прошел, и смерти соблазны им неведомы будут…»

В больницу Надя пришла