Мой бедный Йорик - Дмитрий Вересов

— Нет, просто я не хочу вам навредить.

— Вы просто доктор какой-то. Не навреди…

— Большая разница. У врачей — «не навреди», а у меня — «не навреди ей»…

Аня посмотрела внимательно на следователя. На той практике в районной газете она написала несколько очерков и зарисовок про различные службы органов внутренних дел. Дознаватели, участковые, оперативники, следователи… Все они мало походили на героев сериалов. В основном, они были людьми обычными, неяркими, какими-то помятыми и усталыми. Конечно, попадались среди них интересные люди, но их неординарность внушала Ане опасение.

Корнилов старался внешне походить на людей своей профессии, но его старания были тщетны. Он располагал к себе, был свеж, как курортник, в общении с людьми, видимо, находил особое удовлетворение, казался искренним и благодушно настроенным. Самое удивительное, что он действительно получал от своей работы удовольствие. Временами, правда, на него нападали легкие приступы застенчивости, но стеснялся он как раз своего жизнелюбия перед человеческим несчастьем и страданием.

— Анна Алексеевна, я впервые у настоящего художника, — прервал неловкую паузу Корнилов. — Можно попросить вас показать мне саму мастерскую?

— Пожалуйста, если вам это интересно.

Они спустились по ступенькам и оказались среди творческого беспорядка, холстов, мольбертов, баночек, тюбиков и кистей.

— Мусор от творческой работы, искусства совсем не выглядит мусором, — сказал следователь. — Ведь никто же не знает, с чего начинается творчество. Черновик поэта — это уже стихотворение, эскиз художника — картина. Посмотрите, раздавленный тюбик — тоже прекрасен. Его жалко бросить в мусорное ведро, затереть высохший мазок тоже рука не поднимается. В искусстве нет ничего случайного, все имеет право на существование, отсюда, наверное, пошла абстрактная живопись…

— Вы, конечно, тоже рисуете, — усмехнулась Аня. — Как же иначе?

— Нет, совсем не рисую, — ответил Корнилов. — В детстве я очень хорошо рисовал. Так, по крайней мере, считали мои родители. В основном я рисовал батальные сцены. Греко-персидские, Пунические войны, Ледовое побоище, Куликовская битва… Я даже начал ходить в какую-то студию. Но там занимались ребята гораздо старше меня. Мальчики флиртовали с девочками, рисовали что-то быстро и легко, а с краю сидел такой маленький бука и мучительно долго выписывал римские легионы в боевом строю. Как-то руководитель дал нам задание — нарисовать автопортреты. Я до утра просидел перед зеркалом. Мне никак не давался собственный нос. Когда же я оставил все-таки один из вариантов, совсем замучился со своими ушами… Какая интересная картина, Анна Алексеевна…

Корнилов остановился перед несколькими картинами, стоявшими в сторонке. Он присел на корточки, чтобы рассмотреть крайнее полотно.

— Известный сюжет. Если не ошибаюсь, это из «Гамлета». Вот он сам, принц датский. Положил голову на колени Офелии. Перед ним артисты разыгрывают спектакль. Сцена в саду, когда убийца вливает яд в ухо несчастной жертвы… А я слышал, что ваш муж — авангардист, кубист, абстракционист… Нет, совсем обычная манера, реалистическая, как в жизни… Вы позволите?

Он вытащил следующую картину. Некоторое время рассматривал недоуменно, потом перевернул ее.

— А вот и абстракция. Что-то для меня непонятное. А с обратной стороны есть надпись, кажется, название. «Ухо Ван Гога». Так это ухо! Как я сразу не догадался! Конечно, ухо… А вот и еще ухо. На этот раз я уже понял. Только оно несколько вытянутое. Может ослиное? А рядом еще тростник изображен. Непонятно… Тут тоже есть надпись. «Ухо Мидаса»… Что-то из мифологии, но точно не помню, в чем там дело…

— Царь Мидас судил музыкальный конкурс и отдал победу Пану, а не Аполлону, — стала говорить Аня, понимая, что вряд ли ей удастся заговорить сейчас очередной намек на убийство. — За это Аполлон вытянул ему уши. Мидас носил фригийский колпак, чтобы скрыть свое уродство. Об этом знал только парикмахер. Его распирало от желания рассказать об этом, но он дал Мидасу клятву молчать. Тогда парикмахер выкопал ямку и сказал туда: «У царя Мидаса ослиные уши». В этом месте вырос тростник, из него сделали флейту, а флейта все разболтала миру.

— Очень правильный миф. Для людей моей профессии он особенно полезен. Правда всегда всплывет, тростник всегда прорастет, а флейта все расскажет. Очень хороший миф.

— Радуетесь? — спросила Аня.

— Чему, собственно, мне радоваться? — пожал плечами следователь.

— Не прикидывайтесь, — Аня смотрела на него строго, как учительница. — Такая удача для вашего следствия! Такая цепочка образовалась: Гамлет — Ван Гог — Мидас — Пафнутьев. Везде уши торчат. Хватайтесь, бегите, арестовывайте… Вы же собираетесь арестовывать Иеронима?

— Не арестовывать, а задерживать, — Корнилов тяжело вздохнул и опять посмотрел как-то сбоку. — Кстати, когда он появится, передайте ему, чтобы он сам пришел ко мне.

— Это в его интересах, для его собственного блага, для торжества справедливости, для всемирной гармонии… Правильно?

— Правильно.

Они стояли уже в дверях. Что-то Корнилов еще собирался сказать Ане на прощание…

— Даже если ваш муж совершил это убийство, и ему грозит суровое наказание, я ему все равно завидую.

Глава 17

Надо быть выше суеверий. На все Господня воля. Даже в жизни и смерти воробья…

Аня стояла на крепостной стене. Перед ней была каменная пустыня, а позади лежал причудливый город, составленный из разрозненных фрагментов-кварталов. Около Австрийской площади была маленькая железнодорожная станция ее родного поселка. Финская кирха прилепилась к Таврическому саду в том месте, где вообще-то должен был стоять музей Суворова. Музея Суворова стало жалко, но он тоже был здесь, совсем рядом. Стоило перейти через картофельное поле у железной дороги, где стоял Аполлон в окружении муз, и вот, пожалуйста, музей великого русского полководца. Справа на фасаде мозаичная панорама «Проводы Суворова», в левом углу которой елочка. Кривую веточку сделал сам писатель Зощенко, тогда еще маленький Миня. Слева — «Переход Суворова через Альпы». Лошадку полководца сработал Анин дядя, а вот копыта — она сама….

Ее королевство было равномерно освещено лунным светом, но луны нигде не было видно. Аня знала, что так было уже когда-то. Сначала был создан свет, а потом, задним числом, источники света — светила небесные. На башнях и стене стояли часовые маленького роста, в рыцарских доспехах. Аня где-то читала, что в средние века люди были мельче ростом, чем в наши дни. Стены ее королевства тоже охранял детский сад.

— В час между волком и собакой он появляется, — послышался рядом приглушенный голос. — Но вам, принцесса, подходить не следует к нему. Что ждать хорошего от призрака?

— А вы уверены, что это он — король датчан, отец народа, мой отец? — спросила Аня, не совсем понимая сама, что говорит.

— Его я видел так, как вижу вас. Ведь столько лет я подводил коня к его особе, придерживал я стремя и поправлял седло. Так неужель коня я не узнаю?

— Ты говоришь, что призрак на коне?

— Верхом. Видать, из преисподней путь не близок. Принцесса, видите? Вон из-за тучи грива показалась. Нет, то не облако, а пена с конской морды. Вот-вот он вам покажется опять между Восточной башней и вратами. Смотрите! Это он! Коня я узнаю…

Аню в детстве потряс фильм «Всадник без головы». Она смотрела его вместе с мамой в крымском санатории, а потом до самого отъезда домой не могла уснуть. Страшная фигура всадника без головы преследовала ее на Черном море и отстала только возле поезда «Евпатория — Ленинград». Сейчас она опять появилась, едва касаясь копытами крепостной стены.

Видимо, потому, что где-то в глубине души у нее были сомнения в серьезности происходящего, Аня смогла перебороть свой страх. Может, она в кино снималась или в компьютерной игре? Как и в фильме по роману Майн Рида, всадник без головы подъехал на обыкновенной лошади. Аня знала по неизвестно откуда взявшемуся опыту, что надо потерпеть немного. Чем он ближе подъедет, тем менее страшным покажется. Лошадь, по крайней мере, у него совершенно обыкновенная, травку ест.

Так и случилось. Всадник подъехал к ней вплотную. На нем было шикарное пальто, изысканный костюм и дорогие итальянские туфли, только головы не было. Он немного наклонился в седле и протянул Ане обыкновенный гардеробный номерок.

— А что у вас такое? — спросила Аня, недоуменно оглядывая уже одетого господина.

— Голова, принцесса, моя голова, — ответил всадник утробным голосом.

Аня беспомощно оглянулась. У каменной бойницы на табуретке сидела Нина Петровна с вязанием.

— В рукав надо голову сувать, — сказала старушка. — А то упадет голова с вешалки, а потом разбери, чья она. Головы такие еще неудобные пошли — за какое место их вешать-то? За нос неудобно. Разве за ухо? Пущай призраки головы свои в рукав суют, а так, Аня, не принимай!