Монстры - Стивен Джонс

— Прошу прощения. Сейчас принесу другой, — смутилась преподавательница и исчезла в толпе.

Дреглер вытащил серьгу из бокала и поспешно ушел, прежде чем дама вернулась. Позже, в своей квартире, он положил украшение в маленькую коробочку, на которой написал «Сокровища Медузы».

Но доказать Люциан ничего не мог и знал об этом.

IV

Прошло не так много лет, Дреглер, как обычно, гулял но городу. С момента происшествия в книжном магазине он прибавил пару новых заголовков к своему собранию сочинений и даже завоевал преданную и любящую аудиторию читателей, которые прежде избегали его. До своего «открытия» Люциан мало интересовал научные и популярные круги, теперь же малейшая привычка, да и любое отклонение от рутинного распорядка дня в устах комментаторов превращались в «типичную черту» или «определяющую индивидуальную особенность». «Прогулки Дреглера, — утверждала одна статья, — неотъемлемы для современного разума, городские путешествия мучащегося Улисса без Итаки». Другая аннотация на обложке предлагала следующий слоган: «Самый барочный наследник безумств экзистенциализма».

Но какие бы глупости они ни говорили, его последние книги — «Букет червей», «Банкет для пауков» и «Новые размышления о Медузе» — позволили философу «захватить разум умирающего поколения и передать ему свою боль». Эти слова, довольно нехарактерные для их автора, принадлежали Джозефу Глиру. Он написал хвалебную рецензию на «Новые размышления» для философского журнала. Возможно, думал, что так сможет возродить дружбу со старым коллегой, но Дреглер на попытку Глира не откликнулся, а на частые приглашения встретиться с ним и его женой не отвечал. А что еще он мог сделать? Знал ли Джозеф или нет, но он теперь был одним из них. Дреглер тоже, но его спасительной добродетелью было понимание этого факта. Все являлось частью единого плана.

«Мы можем жить, только оставив свою „душу“ в руках Медузы, — писал Дреглер в „Новых размышлениях“. — Не важно, ангел она или горгулья. Она просто развлекает нас уродствами, отвлекает от абсолютной катастрофы, которая иначе превратила бы нас в камень. Каждый образ — всего лишь маска, прячущая неимоверно жуткое лицо, лекарство, одуряющее разум. Медуза наблюдает за тем, чтобы мы были защищены, запечатывая нам веки липкой слюной своих змей, пока их тела удлиняются, проскальзывают в наши губы, пожирая нас изнутри. Мы не должны их видеть, только в воображении, которое превращает эту картину в чарующее зрелище. И в слове, не меньше, чем в разуме, Медуза скорее притягивает нас, чем отталкивает, преследует только по эту сторону окаменелости. С другой же стороны находится непредставимое, неслыханное, то, чего не может быть, — Реальность. Именно она сдавливает наши души сотнями пальцев где-то там, возможно, в той унылой комнате, которая заставила нас забыться, месте, где мы оставили себя посреди теней и странных звуков, пока человеческий разум и слова играют, словно шаловливые, глупые щенки, с отклонениями от неизмеримой катастрофы. Чтобы избегнуть ее, нам приходится льнуть к трагедии. От ужаса можно спрятаться только в сердце ужаса».

Дреглер добрался до самой дальней точки своей ежедневной прогулки, там он обычно разворачивался и возвращался в свою квартиру. Он посмотрел на черную дверь с медной ручкой и молотком, потом окинул взглядом улицу, дома, крыльца, озаренные светом, окна в пролетах стен, безумно сиявшие в поздних сумерках. Перевел взгляд к небу, там виднелись синеватые купола уличных фонарей: опрокинутые нимбы или открытые глаза. Стал накрапывать мелкий дождь, ничего страшного, но в следующее мгновение Дреглер решил укрыться под козырьком гостеприимного песчаника.

Вскоре Люциан уже стоял перед комнатой, держа руки в карманах пальто, стараясь избежать искушения. Ничего не изменилось, заметил он, совсем ничего. Дверь никто не открывал с того самого дня, когда он закрыл ее в ту лихорадочную минуту несколько лет назад. Тому было даже доказательство, хотя Дреглер каким-то образом знал: так и будет. Длинная нить пальто все еще свисала с косяка. Вопросов, что же делать, не осталось.

Ему хватило бы быстрого взгляда сквозь трещину толщиной с руку, чтобы рискнуть, разочароваться, развеять все те обольстительные раны, которые Дреглер описывал в своем разуме и книгах, разбросав их тенями, которые, по его предположению, до сих пор жили в этой комнате. Вот только голоса. Слышал ли он тогда шипение, возвещавшее о ее присутствии, видел ли мелькающие красные формы? Люциан не отводил взгляд от руки на ручке, нежно поворачивая ее, толкая, открывая дверь, поэтому сразу увидел, как кисть озарилась розоватым сиянием восхода, а потом закатным темно-алым цветом, все больше омываясь странным свечением изнутри комнаты.

Не было нужды щелкать выключателем на стене. Он видел достаточно, так как его и так острому зрению помогало то самое треснутое зеркало, открывая глазам отраженный вход в мрачные глубины комнаты. А что виднеется там, внутри стекла? Расколотый образ, нечто разбитое нитяной бездной, из которой сочился липкий красный свет. Мужчина, нет, не мужчина, а манекен или какая-то замороженная фигура. Голый, мышцы выступили от напряжения, человек прислонился к стене хаоса, раскинув руки и заведя их за спину, словно стараясь не упасть назад. Его голова также откинута назад так сильно, что, казалось, шея сейчас сломается; глаза похоронены в хорошо запечатанных складках, двух морщинах, заменивших глазницы. А рот широко раскрылся в беззвучном крике.

Дреглер еле узнал это лицо, это обнаженное парализованное существо, которое уже почти забыл, вспоминая только как яркую фигуру речи. Как-то раз он использовал его для описания зловещего состояния своей души. Но оно перестало быть всего лишь прелестным образом воображения. Отражение придало ему шарм, сделало приемлемым для разума, так же как оно же превратило змей и ту, что носила их, в живописную картинку, не способную обращать в камень. Но зеркало не могло породить существо, не могло заставить почувствовать состояние окаменелости.

Змеи задвигались, кольцами обвиваясь вокруг лодыжек, запястий, шеи, украдкой забираясь кричащему человеку в рот, всматриваясь в лицо. Глубоко внутри стекла открылась ещё одна пара глаз цвета воды, смешанной с вином, они сверкали в темной спутанной массе. Их взгляд встретился со взглядом Дреглера, но не в зеркале. И рот кричал, но беззвучно. Наконец философ воссоединился самым жутким образом с тварью в комнате.

«Окостенел внутри камня, — услышал Люциан собственные мысли. — Где же мир, мои слова?» Больше не было мира, не осталось слов, только эта маленькая комната и два ее неразделимых обитателя. Вся остальная вселенная исчезла, да на самом деле ее и не существовало. В своем бледно-розовом сердце ужас Дреглера наконец нашел его.

Джемма Файлс

«Бедная растерянная девочка»[23]

Джемма Файлс преподает драматургию и историю канадского кинематографа в Киношколе Торонто, более десяти лет пишет кинорецензии. Была автором сценария двух серий эротического хоррор-сериала «Голод» («The Hunger»), который продержался на ТВ не очень долго, участвовала в создании сценария к фильму «Ночью» («By the Night»). В издательстве «Primebooks» вышли два сборника рассказов Файле: «Целуя падаль» («Kissing Carrion») и «Червь в каждом сердце» («The Worm in Every Heart»), в котором опубликован рассказ «Старые кости императора» («The Emperor's Old Bones»), в 1999 году удостоенный премии Международной гильдии критиков жанра хоррор (International Horror Guild Award). В 2006 году рассказ «Призрачное доказательство» («Spectral Evidence») выиграл конкурс «Chiaroscuro». В новый сборник Ричарда Чизмара «Триллеры 2» («Thrillers 2») вошла повесть Файле «Тень от пера» («Pen Umbra»). Недавно издательство «Kelp Queen Press» выпустило второй сборник стихов автора «Радиопомехи» («Dust Radio»). В настоящее время писательница работает над романом и третьим сборником рассказов. Она живет в Торонто с мужем и сыном.

«Я написала этот рассказ для журнала, но, увы, в результате его так и не опубликовали, — вспоминает Файлс, — и это было особенно обидно, потому что в том же номере должно было появиться длиннющее лестное интервью с вашей покорной слугой, выдержанное в духе: „Уважаемая Джемма, как это вы уродились такой кошмарной?“ В результате я запихнула рассказ в свой второй сборник „Червь в каждом сердце“ („The Worm in Every Heart“). С тех пор это произведение стало моим коронным номером для публичного исполнения, поскольку оно построено как развернутый сценический монолог. Хотя мои родители оба были актерами, мне редко доводилось изображать кого-то, кроме собственных персонажей… и Grand-mere[24] Тессдалью — настоящая потеха, бредовая смесь французского и английского, как это часто бывает в Канаде. Я нередко чувствую себя unе vraie Canadienne[25], и это всегда приятно, даже если не очень соответствует истине (на самом деле я родилась в том Лондоне, который в Англии, а не в Онтарио).