Монстры - Стивен Джонс

Подите сюда, мои малютки, подите поближе. Послушайте внимательно, что я вам скажу, пока еще не ушла туда, куда должна. Мы не якшаемся с чужими, верно? Поэтому всегда ходите самыми тихими, надежными, тайными тропами, поэтому помните, что кривой, но незаметной дорожкой путь домой короче, чем прямой да протоптанной. Домой, к бабушке, туда, где дернешь за веревочку — дверь и откроется.

Может, раз ты так за них трясешься, лучше тебе остаться дома, а, старая? Вот как вы, наверное, думаете, и не без причины. Но мы не всегда вольны выбирать, как нам поступить. У меня свои привычки и инстинкты, точно так же как и у… них.

Что ты там крикнул из заднего ряда, милок? Ну-ка, повтори, repetez-vous? А, слышу, слышу, ну конечно: пригожие они были? На самые важные вопросы и отвечать надо первым делом.

Как вам сказать… Все мы знаем сказку про Беляночку и Розочку, верно? А из нее можно угадать, что одна была смуглянка, другая белянка, одна темненькая, другая белокурая. Одну даже в такой компании сочли бы красавицей, а другую…

…навряд ли.

Как раз наступила зима, и житье стало еще тяжелее. В этом негостеприимном краю зима на всех нас наваливается своей тушей, и всем нам туго приходится, верно я говорю? Ведь когда дни становятся все короче, а ночи все длиннее, и заняться-то нечем, кроме как спать. Еще можно пойти поохотиться, особенно если голод одолел, а он почти всегда одолевает.

Те, кто жил на постоялом дворе, тоже были голодны — не сомневаюсь, среди них был и кое-кто из вас, — и они пытались охотиться. Но если не знаешь окрестностей, c'est difficile[32], это не так-то просто. Девочки считали дни до бабушкиного возвращения, тревожились, и, думаю, им казалось, что без их помощи постояльцы «Бедной растерянной девочки», и мужчины и женщины, перемрут с голоду, как брошенные в берлоге медвежата, как бобрята в подледной ловушке… Девочки ведь были мягкосердечны, как и полагается девочкам. О да.

И притом они были прирожденными охотницами, с детства привыкли выслеживать и караулить добычу, ждать, пока та не попадется. Они привыкли различать путь подраненной добычи: сломанные ветки, кровь на снегу, неровные следы, оставленные существом, которое сегодня сама Природа выбрала на заклание — предназначила, благородно, как ей свойственно, — им в добычу.

День святого Стефана издавна был днем благотворительности. А потому в этот самый день сестры отправились на постоялый двор по ту сторону озера и несли с собой дары, взамен которых рассчитывали получить теплый прием. Несли они шкуры, которые сами добыли и выделали, ягоды и корешки, которые сами собрали и заготовили, а также хороший кус мяса из собственных припасов.

Как они, должно быть, улыбались, когда впереди показались эти самые двери. Взошла луна, и начался снегопад — ночь была совсем как сегодняшняя, представьте себе! Потому что тогда внутри, на постоялом дворе, тоже было светло и тепло, звучали песни, и торговцы разложили свой товар на столах, и у очага собрался разный народ, из разных краев, о которых девочки и не мечтали, — тут было на что поглядеть.

А как, должно быть, заулыбались им обитатели постоялого двора, когда вошли эти гостьи! Две девочки, и больше никого, а при них целая корзина всякой снеди, а сами держатся неловко и таращатся вокруг себя. Настоящая манна небесная.

Я тогда была далеко, mes amis[33], гнала свою добычу под низким, суровым, свинцовым небом, предвещавшим буран. И все же я уверена, что могу точно определить, в какое мгновение безрассудные поступки моих внучек завели их туда, куда им вовсе не хотелось попасть.

Вот вы, в заднем ряду, — да, вы. Я не сомневаюсь, что мою Сильвию вы посчитали пригожей, когда увидели ее. А моя Перринетта, по-щенячьи неуклюжая, в сравнении с сестрой показалась вам дурнушкой, хотя ради компании такой красотки и дурнушку потерпеть можно, верно? Когда вы напоили их грогом и джином, когда вы раззадорили их своими скрипками и наплясались с ними вдоволь, нарядили их в дешевые обноски своих шлюх, нарумянили им губы и щеки, чтобы сделать девочек более… аппетитными?

Qui, madame, c'est veritable[34]. Я точно знаю, что вы были здесь в ту ночь — если не одним из участников этого пьяного надругательства, так уж среди зачинщиков. Спрашиваете, откуда мне это известно?

Скажем, вот я наморщила нос — вот так — и почуяла, что вы, несомненно, были тогда здесь.

Единственная ошибка девочек — «грех», который обрек их на ужасную участь, — заключалась в неведении: они не знали, что человек человеку волк, что у людей сильнейшие охотятся на слабейших. Я сдуру решила уберечь их от этого знания, я тщетно надеялась, что тем самым сохраню их невинность. Как бы не так. Ровно наоборот. И я обязательно расплачусь за это, уж будьте уверены. Всему свое время.

Этот блистающий зал, этот карбункул на поле могил. Эти отравленные соты, которые так и влекут к себе бедных мушек. Это место, где путники порой просто исчезают, особенно в глухие, темные зимы, и ничего от них не остается, кроме жалких сокровищ. Да еще набитых животов за одним-другим столом.

Но уж когда вы точно удивились, так это, уверена, когда девочки — прежде увидевшие вас в подлинном виде — показались вам в своем обличье.

Когда они вырвались из гостиницы, моя Сильвия побежала через озеро, наступила лапой на тонкий ледок, провалилась и камнем пошла ко дну. Но моя бедняжка Перринетта запуталась в новом наряде, замешкалась, и вам удалось повалить ее наземь. И хотя она огрызалась на вас, и щерила зубы, и рвала вас своими когтистыми лапами, вы все равно ее застрелили. Металлический шарик попал ей в мозг. Вы распороли ее, содрали с нее волчью шкуру, под которой еще была человеческая кожа, а потом потащили то, что от нее осталось, обратно в свое логово.

Потому что и волк прекрасно годится на мясо, нужно только умеючи его разделать. Вот и получается, что на мясо годится даже бедная растерянная девочка.

Да, в самом деле, это печальная история. И хотя сдается мне, что вы не очень-то рветесь услышать ее окончание, я все равно доскажу.

Когда мы впервые пришли в эти края, в здешних лесах было полным-полно волков. Но мы извели их практически под корень, они почти исчезли. Ведь они знали нашу истинную сущность, как и дикари: мы из породы тех, кто ничем не делится и не отдаст своего даже сородичу. Поэтому, когда волки бежали из этих краев, мы стали охотиться на индейцев, а они из-за этого стали одеваться как мы и молиться нам — умолять нас, чтобы мы их не ели. Какое-то время они поклонялись нам как богам, но потом сбежали, чтобы найти себе новых богов.

Или, быть может, чтобы найти место, где нет никаких богов.

Но мы не боги и никогда ими не были. Мы Тессдалью, Волчьи Головы. Волкоголовые. Мы…

… что, друзья мои, мне непременно нужно произнести это слово вслух?

Первородный грех таких, как я, mes amis, состоит в том, что когда-то мы были людьми, которые вели себя по-звериному, и потому прокляты навеки, — нам суждено всегда быть зверями, которые помнят, что когда-то были людьми. Волки охотятся стаей, чтобы прокормиться, а не чтобы убить, — и они поборники всех этих замечательных естественных качеств: свободы, равенства, братства и верности. Но вервольф охотится не для пропитания, а ради убийства; его терзает голод, который может утолить лишь кровопролитие, лишь чья-то смерть. Вервольф будет охотиться даже на своих сородичей, на себе подобных, потому что для него кровные узы не значат почти ничего; по той же причине он способен растерзать чужую семью и родню.

Вервольфы любят мучить, пытать, играть с жертвой, они по-своему наслаждаются мрачной иронией своего непрерывного маскарада — зубастой мордой зверя под кротким лицом человека. Возможно, это происходит потому, что корни легенды о вервольфах уходят в древний миф — и обладатели классического образования его знают — миф о царе Ликаоне и его пятидесяти сыновьях. Отвратительные преступления Ликаона разгневали Зевса, и он наслал на мир потоп, чтобы очистить его и заселить новой, добродетельной расой. За насмешки над богами Ликаон и его сыновья были обращены в волков — за то, что подавали гостям человечину, за то, что разоряли свой край как последние разбойники, а не оберегали его, как подобает правителям.

А поскольку иногда имя Ликаона связывают с именем Тантала, то, возможно, нарушенное им правило было следующим: не есть детенышей, ни своих, ни чужих. Ибо тот, кто обманом или силой заставит тебя вкусить плоти детеныша, ввергает тебя во зло и разлагает не только твое тело, но и дух.

Позже, в Аркадии, возник культ, сторонники которого верили, что ежегодно один из них обречен на превращение в волка. Если он сможет прожить год, не отведав человечины, то вернет себе человеческий облик; если же нет — останется волком навеки. Но переход из человека в волка обостряет голод, превращает его в постоянный соблазн и пытку…