Лихолетье (СИ) - Романов Герман Иванович

Вот только незадача — убились насмерть только трое, включая чекиста, А вот выжили пятеро, и обе женщины — из шахты стали доносится громкие молитвы. Пришлось убийцам возвращаться на место преступления, чтобы доделывать совершенное. Однако там они и были схвачены восставшими местными крестьянами, и сданы сибирским стрелкам, что заняли Алапаевск. А пятерых несчастных сразу извлекли из шахты, благо она оказалась неглубокой, заброшенной и частично обвалившейся выработкой. И отправили в больницу, где все уже относительно оправились — хотя ноги и руки у «казненных» оказались загипсованы. Однако рассказы людей, которых жестоко убивали без всякого суда над ними, потрясли многих — сердца еще не очерствели, превратившись в камни.

И даже те, кто относился с неприязнью или равнодушием к прежним петербургским «властителям» озадачились одним очень неприятным для себя моментом. Открытие скверное — а ведь так могут поступить со многими, если не задавить в зародыше тех, кто делает ставку на диктатуру и убийство, потворствуя самым низменным и глубинным инстинктам.

И «делу» был сразу дан ход с всеобщей оглаской!

Директория воспользовалась столь удачным моментом в политической борьбе, и занялась по настоянию Патушинского крайне неотложным делом. Большевики умело пользовались агитацией и пропагандой, теперь сами попали под ее воздействие, чему «белые» генералы не уделяли внимания, в отличие от тех же эсеров. Зато в Сибири уже оценили всю мощь «информационной войны» и стали активно использовать ее действенные инструменты. Отправленные фотографии с рассказами были помещены в газетах с жуткими подробностями убийства детей и расправой над монахинями.

Заговорили и убийцы, причем в «полный голос» — палачи очень не любят когда к ним применяют их же методы. Григорий Борисович спешно выехал в Екатеринбург — в Иркутске остался только Серебренников, Вологодский был уже в Приморье, вел переговоры с японцами. А он здесь на Урале занялся действительно важным делом — решил прервать эксперимент намного раньше отведенного ему историей срока…

Инсценировки ставились незамысловатые — сброшенные в эту шахту князья «сбежали из-под ареста» с помощью заговорщиков, при этом был убит один из последних, и «легко ранены» двое красногвардейцев. Потом обходились без красочных «лубков» — убили «врагов народа» и хрен с ними. Лес рубят — щепки летят!

Глава 32

— Как видите, Павел Яковлевич, большевики сбросили маску — и полностью узурпировали власть, сосредоточив ее в своих руках. Их предводитель великолепный тактик — в союзе с левыми эсерами покончил с Учредительным Собранием, а теперь объявил последних контрреволюционерами. Власть окончательно стала однопартийной, а это многое означает…

— В первую очередь установление неприкрытой большевицкой диктатуры, — мрачно отозвался Михайлов, в который раз убеждаясь насколько прав бывает «директор». И хоть Григорий Борисович народник по своим убеждениям, но социалист, и очень близок к эсерам, вернее к «СССР» (почему-то каждый раз Патушинский фыркал, слыша эту аббревиатуру) — «сибирскому союзу социалистов-революционеров», главой этой фракции, ставшей в Сибири вполне самостоятельной партией, он и стал.

— Знаете, в чем сила и слабость любой диктатуры?

— Сила в твердой власти, в решимости применить силу. Допустимо откровенное насилие в решение проблем. Такова большевицкая власть — она не озадачивается сейчас методами, когда речь пошла об ее правлении.

Михайлов выгнул бровь от столь детского вопроса. Но по своему общению с Патушинским он уже знал, что тот ничего просто так не делает. И потому подумав, над заданным вопросом, произнес:

— А слабость в опоре — диктатуру поддерживает меньшинство. Потому что, если за правящей группой будет стоять большинство населения, она и так будет иметь власть, и нет нужды прибегать к откровенному насилию. Но сейчас диктатура партии воедино декларируется с диктатурой пролетариата, в интересах которого эта власть и осуществляется.

— Все правильно, Павел Яковлевич, но пролетариата едва десятая часть населения, и он группируется в городах, у промышленных предприятий. Но большая часть последних фактически не действует, хозяйственные связи разорваны, железные дороги едва функционируют. А потому возникает закономерный вопрос — чем обеспечить прокорм этого самого пролетариата, если он не работает, и никаких благ не производит. Да тех же сеялок или лопат, чтобы обменять плоды своего труда на хлеб в деревне.

— Нечем, Григорий Борисович, только взять зерно у крестьян как оплату за отданную им землю…

Тут Михайлов осекся, он хорошо знал декрет большевиков о земле, а с ним и непринятый закон эсеров, по которому он сам имел несколько бесед с лидером партии Черновым. И сообразил моментально, поправился:

— За данную только в аренду, земля ведь национализирована. Но деревня не захочет отдавать хлеб просто так.

— Тогда зерно начнут отбирать силой, в городах будет голод, потому что свободная торговля запрещена. В условиях сохранения диктатуры большевики сделали правильный шаг — централизацию продовольствия. Ведь кто распределяет его, то в первую очередь кормят своих сторонников. Так что многие сотни тысяч людей будут объявлены лишними, особенно из «чуждых», непролетарских слоев населения. И прибегнут к крайним мерам — уже осенью в деревню будут отправлены из голодающих городов специальные «продовольственные отряды», из крестьян начнут «вышибать» зерно силой приклада — весьма доходчивый довод.

— Или штыком, — хмуро пошутил Михайлов, понимая, что начнется в стране. Но Григорий Борисович продолжил говорить дальше, словно не замечая «пасмурного» настроения товарища министра.

— Эти «продотряды» будут реквизировать хлеб, отбирая все излишки сверх определенной нормы на проживание семьи и семена для следующего посева. В этом году соберут много хлеба, ведь никто не ожидает реквизиций. Но в следующем году крестьяне уже будут знать, что значительную часть урожая большевики у них отберут. Интересно, что они будут делать в такой ситуации, ожидая продотряды?

— Сокращать посевы, — уверенно отозвался Михайлов, ведь иного решения не оставалось — зачем трудиться, если плоды труда у тебя отберут. И ничего взамен не дадут — это кабала, не иначе.

— А тогда будет выдвинут новый лозунг — зажравшиеся крестьяне припрятали хлеб, и не хотят им делиться с рабочими, которые уже не работают, а за красноармейский паек идут воевать с «контрреволюцией». С нами, Павел Яковлевич — те, кто не поддерживает их власть, они таковыми и считают. А там напишут — «костлявой рукой голода стараются задушить пролетарскую республику». Причем, этот самый голод большевики и организовали, в Сибири такого явления не наблюдается. Хотя, как только они перевалятся через уральские хребты, голод начнется и в Сибири. Потому, что будет введена «продразверстка» по неподъемным нормам — не сдашь, выгребут все, применив массовый террор и казни. И голод будет толкать людей на это, и они на все пойдут, чтобы их дети не превращались в дистрофиков. Отнимут хлеб у крестьян, изо рта вырвут — можете не сомневаться.

Патушинский говорил настолько уверенно, что молодого эсера проняло — дар предвидения событий у оракула революции(а так его именовали за глаза)просто потрясающий, он в этом убеждался уже много раз. Вот и сейчас все разложил как по полочкам, одно за другим, логично и убедительно. Но те слова, что Михайлов услышал, уже напугали его не на шутку.

— На наши успехи не обращайте внимания, они скоро закончатся. Дело в том, что большевики могут отмобилизовать по моим расчетам примерно до миллиона рабочих — тем жрать уже нечего, а красноармейский паек обеспечит семьи. Заводы все равно стоят, лишь военные еще немного дымят, выпуск продукции десятая часть от шестнадцатого года. Но для них это не фатально — гражданская война маневренная, она не требует чудовищного расхода вооружения, и главное боеприпасов — снарядов и патронов. К тому же у них огромные запасы военно-технических средств как собственного производства, так и поставок союзников по Антанте. На три года хватит, а там все — амба придет, если война затянется. Нет, просто голод начнется повсеместно — как только на Дону и на Украине весь хлеб отберут. Только Сибирь останется для грабежа — надеюсь, мы устоим.