Любовь, Конец Света и глупости всякие - Людмила Сидорофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Баю-бай, баю-бай,
ты, собака, не лай...»
Танька хихикала, слова Варвариной незатейливой песенки казались ей очень смешными, но глаза закрывались непроизвольно.
«Белолапа, не скули,
мою Таньку не буди».
Последний раз Варвара пела эту колыбельную, переиначивая слова, в незамысловатый ритм которых никак не выстраивалось имя «Нелида»:
«Темна ноченька, не спится,
моя доченька боится...»
«Доченька...» — отозвалось эхом. Варвара посмотрела на Танькины сомкнутые веки и на мгновение замерла: то же самое лицо, только в уменьшенном размере и с пухленькими и розовыми щечками она видела перед собой двадцать лет назад, когда укладывала спать маленькую Нелидочку. «О Господи...» — еле перевела дыхание Варвара, приблизила свои губы к Танькиным и робко поцеловала уголок капризного рта.
«Баю-бай, баю-бай,
ты, собака, не лай...»
Разбуженный ее нежным поцелуем, Бог обрадовался. И, засыпая снова, подумал, как хорошо, что аватара тоже спит, а не пытается сознательно разрешить свою кармическую задачу.
Перерождения — это не глупая фантазия, а необходимость. Бессмертная душа, выходящая из цикла перерождений, потенциально способна понять суть всех происходящих процессов, присоединиться к любому из них, изменить собственную структуру или что-нибудь во Вселенной. Человек всегда действует в условиях недостатка информации, душа может получить информацию полную и абсолютно достоверную, но только если всему необходимому научилась в физической оболочке. Недоразвитая душа ничего не поймет, ей покажется, что она одна во Вселенной, ее никто не услышит, не почувствует, не заметит, и она зачахнет, никому не известная, или родится снова. Любовь — практикум по приему и передаче информации. Ненависть тоже. И искусство. Еще душе нужны воля и вера. Воля понятно зачем — душа должна захотеть что-то сделать. Вера движет горами. Человек, который верит только в то, что можно потрогать руками, умерев, не способен к целенаправленным действиям, он пассивен.
А еще душа на Земле учится взаимодействию с другими, действует под влиянием страстей и желаний, тут и рождаются кармические задачи, которые привязывают ее к череде перерождений, как цепями. Чем больше препарируешь такую проблему Здравым Смыслом, тем она кажется сложнее. Магическая часть души знает простой ответ, но сознание его отвергает. Никому не удается решить задачу нарочно, она решится сама, если душа достигнет нужного уровня развития.
Цветы
Неподалеку от Москвы, в чистом поле без единого деревца, могильщики ткали бесконечный ковер — черные горизонтальные и вертикальные штрихи оградок, светло-коричневые, уходящие за горизонт ровные ряды деревянных крестов, серая глинистая основа. К ряду ям безостановочно подвозили гробы, родственники на бегу прощались с усопшими, бросали жирную глину горстями, вытирали ладони предусмотрительно захваченными салфетками; молодые, здоровые мужчины с бешеной скоростью работали лопатами, устанавливали венки и цветы. Конвейер.
Кладбище расширялось, ему не хватало места, наползало на городскую свалку. Гниющие отходы стыдливо прикрывали землей и почти сразу снова раскапывали, но уже аккуратным квадратно-гнездовым способом, чтобы уплотнить их гробами.
На одной из свежих могил не было видно ни клочка бурого глинистого грунта из-под вороха венков, увитых золотисто-черными лентами; голые стебельки вызывающе торчали наружу опасными проволочками. Искусно посаженные на них совсем недавно алые маки и белые лилии были срезаны.
На обочине разбитой проезжей части остановился «лексус» вишневого цвета. Две женщины и мальчик направились к той могиле по разжиженной глинистой тропе. Они продвигались медленно, время от времени останавливаясь, чтобы соскрести с подошв грязь, притягивающую всех троих вниз липким грузом. Понадобилось несколько минут, пока цель не обозначилась в их поле зрения сфокусированными очертаниями.
— Кто посмел?! — разнесся над кладбищем душераздирающий крик Ди. — Господи, да что же это такое?! — она зарыдала, схватилась за деревянный крест с начертанными на нем именем и датами рождения и смерти бывшего мужа.
Танька закусила губу и подхватила на руки четырехлетнего Осю, спрятав его лицо на своем плече. Ди трогала руками в дорогих кожаных перчатках страшные черные проволочки, готовые уколоть всех троих немым укором.
— За что? За что-о-о-о?! Как только руки у людей поднялись? — синие глаза Ди театрально взметнулись к небу. — Олежка! Олежка, ты слышишь? Сделай так, чтобы у тех, кто срезал эти цветы, руки отсохли! Да будь они...
— НЕ ПРОКЛИНАЙ! — раздался Танькин голос, зазвучавший странно: в нем не было привычно грассирующего «р», но было столько силы, что Ди съежилась. С минуту она молчала, широко открыв от удивления рот и переваривая впечатление; слезы застыли на длинных ресницах. Придя в себя, достала из сумочки «клинекс».
— А почему, собственно? Вот воровать — грех, а проклинать — нет... Нет такой заповеди. Пусть те, кто срезал эти цветы на похоронных венках, будут так же довольны, как и мы сейчас! Пусть у них, у детей их, у родителей их, болят кишки, все мышцы и все сосуды в степени, пропорциональной полученному нами удовольствию! Пусть они живут до ста лет и каждый день чувствуют себя точно так же физически, как мы чувствуем себя сейчас морально! Пусть жизнь к ним будет так же справедлива, как желание воровать цветы у покойников! Пусть они будут так же красивы, как их моральный облик! Пусть они будут так же счастливы, как все обворованные ими люди — живые и мертвые! Ненавижу!!! — Ди судорожно глотнула холодный воздух. — Чтоб сдохнуть — казалось им наилучшим окончанием их идиотской жизни!
Ди постучала ладонью в перчатке по деревянному кресту:
— Они будут наказаны Богом, Олежка. What comes around goes around![38]
— Бог не наказывает, Ди, — тихо сказала Танька. — Наказывают себя люди проклятьями, обращенными к другим. What goes around comes around[39].
— Очень трудно с тобой разговаривать иногда, — вздохнула Ди. — Вечно все переиначишь, это что, метод общения аналитиков в лондонском Сити?
— Возможно, хотя и там не у всех правильный английский, — Танька подмигнула подруге, давая понять, что ирония относилась лишь к аналитикам. Она продолжала держать Осю на руках, прижимая его к себе и раскачивая, будто убаюкивала. Малыш тихонько сопел ей в плечо.
В сумочке с маленькими золотистыми буквами Prada пискнул мобильник. Ди вытащила розовый айфон последней модели с широким переливающимся экраном:
— Это из английской школы, куда я записала Осю. Там конкурс объявляют еще до рождения детей, представляешь? Нам повезло. Просят привезти его на собеседование с профессором сегодня в три. Поедешь с нами?
Танька опустила Осю вниз. Он постоял между нею и Ди — растрепанный и немножко сонный — и попросился обратно на ручки.
— Ося! Как тебе не стыдно! Ты уже совсем взрослый! Иди скорее в машину, мы едем в английскую школу! — приказала Ди и вновь обратилась к Таньке: — You are spoiling him![40] Ну, так ты с нами?
— I am not spoiling him[41], — возразила Танька. — I am keeping him... warm[42]. Езжайте без меня, мои хорошие. Я здесь побуду еще немножко.
Через несколько минут «лексус» зашуршал колесами по разбитой кладбищенской дороге.
— Балуешь-балуешь, — улыбнулся Олежка, когда машина скрылась из виду. — Ося ничуть не замерз, ни в прямом, ни в переносном смысле. — Он смотрел на Таньку скорее с одобрением, чем с упреком отца, заботящегося о строгом воспитании сына.
— Да мне просто... ужасно потискать его захотелось. Хорошенький такой. Прям как ты, когда был такой же маленький. А потом — Ди тут рыдать начала, слова говорить всякие, зачем Осе надо было это видеть и слышать?
— Ха... ты думаешь, он не видел, не слышал, да? Ося наш давно уже вышел из возраста, когда ты меняла ему памперсы и кормила из бутылочки. Он видит, слышит и понимает намного больше, чем ты думаешь. И... больше, чем, увы, понимает Ди.
— Олежка... А кто срезал цветы?
— Да Бог его знает, — он обратил на сестру пристальный взгляд зеленых глаз. Улыбнулся еще раз. Он выглядел хорошо, прекрасно, можно сказать — больше не был худым и бледным, как несколько дней назад, когда ему с трудом удавалось даже подняться с кровати. На розоватых гладко выбритых щеках играли ямочки, под тонкими рукавами белоснежной рубашки угадывались хорошо накачанные бицепсы. Ни куртки, ни пальто на нем не было, он не чувствовал холода.
— Ты думаешь, я тут за всеми слежу? Кто бы то ни был, красные маки и белые лилии должны нравиться ему намного больше, чем мне. А я вообще-то живые цветы люблю. Желтые розы, — Олежка подмигнул сестре.
— С каких это пор? — удивилась она. — Всегда думала, что тебе только гвоздики нравились. Ну розы так розы, подумаешь, пусть даже хоть желтые, у людей вкусы меняются. Я это учту. А как же быть теперь с Ди и ее проклятьем?
