Дом в Порубежье (рассказы) - Уильям Ходжсон

Через две недели буря улеглась, и они вновь вышли на судне в море, чтобы возобновить прерванную работу. Искать мальчика дальше было бессмысленно. Судно бросило якорь на старом месте, и дед спустился на дно; и первое, что он увидел в серых сумерках подводного мира, была полурыба-полуконь, по-прежнему привязанная на дне шкимушкой к корешкам тяжелых водорослей.

При виде этой поделки старый Закчи испытал страшное чувство. Небби никогда не расставался с ней, и поэтому ему без всякой причины стало казаться, что и «малыш» должен быть где-то поблизости; но одновременно это причудливое, неживое создание являлось наглядным воплощением страшной причины невыразимого одиночества и безысходного отчаяния, полностью овладевшими его старым сердцем. Он уставился на нее сквозь толстое стекло шлема и, собираясь ударить ее, приподнял руку. Затем, внезапно изменив свое намерение, он протянул руку, привлек к себе игрушечного коня и исступленно обнял его, словно это был сам мальчик.

Через минуту старый дед Закчи успокоился и приступил к работе, однако еще раз сто он ловил себя на том, что смотрит в водных сумерках на свою поделку — смотрит напряженно и безрассудно, прислушивается, не раздадутся ли в вечной тишине моря звуки, которым никогда не проникнуть сквозь его тихие воды, окружающие в этом странном подводном мире молчаливой стеной одинокого водолаза. А потом, вновь осознав, что нет того, кто мог бы издать столь желанные звуки, дед опять приступал, угрюмый и одинокий, к работе. Однако вскоре он снова смотрел и слушал.

По прошествии нескольких дней старый Закчи успокоился и смирился, но так и не отвязал полурыбу-полуконя от корешков водорослей на дне тихого, сумеречного моря. И все чаще он смотрел на нее, и все реже ему казалось, что это бесполезно или неразумно.

Спустя несколько недель эта привычка приобрела такие размеры, что он перестал обращать на нее внимание. Он без всякой причины все дольше оставался под водой и становился как-то странно «мрачен», когда Нед и Бинни принимались увещевать его, упрашивать, чтобы он меньше времени проводил под водой, не то ему придется заплатить обычную в таких случаях цену.

Лишь однажды дед попытался объяснить свое поведение, да и то, очевидно, непреднамеренно, а под влиянием нахлынувших на него чувств:

— Мне кажется, когда я внизу, что он рядом со мной, — не очень связно пробормотал он. И оба матроса поняли его, ибо нечто подобное они и предполагали. Они ничего не ответили, и разговор прекратился.

Теперь, спускаясь утром на дно, дед останавливался возле полурыбы-полуконя и «осматривал ее». Однажды он обнаружил, что у нее отклеился хвост скумбрии, и он тут же все исправил, прикрепив его на прежнее место при помощи каболки. Иногда он похлопывал своей огромной ручищей по конской голове и бормотал, сам того не замечая, когда от его прикосновений она тихо подпрыгивала: «Тпру, кобылка!» Порой, когда он в своем громоздком костюме проходил мимо нее, небольшой водоворот воды в его «кильватере» разворачивал полурыбу-полуконя прямо на него; немного покачавшись, она медленно удалялась обратно в тишину; дед же стоял и смотрел на нее, напрягая помимо своей воли слух в этом царстве безмолвия.

Так прошло два месяца, и дед почувствовал, что у него не все в порядке со здоровьем. Однако признаки ухудшающегося самочувствия не испугали его, а только принесли ему бесконечное удовлетворение — осознание того, что он, возможно, «скоро увидит Небби». Впрочем, эта мысль, так и не став до конца осознанной, никогда не была произнесена им вслух. Тем не менее она нашла свое выражение в чувстве слабого удовлетворения, о котором я уже говорил и которое внесло успокоение в душу деда; однажды он, работая на дне, поймал себе на том, что напевает, сам того не замечая, старинную балладу о полурыбах-полуконях.

Он тут же замолчал, пронизанный мучительными воспоминаниями, а затем, повернувшись, уставился на полурыбу-полуконя, маячившей смутной тенью в неподвижной воде. В тот момент ему показалось, что в окружающей его молчаливой пучине он слышит слабое эхо пропетой им песни. Однако он ничего не увидел и, убедив вскоре себя в том, что ему это лишь послышалось, вновь приступил к работе.

В то утро старик не раз ловил себя на том, что напевает эту старинную балладу, и каждый раз, пронзенный болью воспоминаний, пробуждаемых старой песней, он яростно сжимал губы; но вскоре все забывалось, и старый Закчи, которым вдруг овладевала уверенность, что он слышит эту песню, доносящуюся откуда-то из вечных сумерек подводного мира, начинал напряженно вслушиваться. Он, дрожа, поворачивался и устремлял свой взор на полурыбу-полуконя; однако ничего нового там не было, и он уже не был больше уверен, что что-то слышал. Это повторилось несколько раз, и каждый раз дед неуклюже распрямлялся в воде и вслушивался с напряженным вниманием, граничившим с отчаянием.

Во второй половине дня дед опять что-то услышал, но на сей раз не доверился своему слуху и угрюмо продолжал работать. Но затем, вдруг, все сомнения пропали… пронзительный, нежный детский голосок пел эту песню где-то в серых сумерках, где-то вдали за его спиной. Он с поразительной ясностью, несмотря на окружающую воду и шлем, слышал его. Этот звук он бы услышал через все горы вечности. Весь трясясь, он оглянулся назад.

Этот звук, казалось, исходил из сумерек за небольшой рощицей подводной поросли в ближайшей на морском дне долине, откуда беззвучно поднимались их корни.

Когда дед смотрел туда, все вокруг него погрузилось в удивительный и ужасный мрак. Он тут же рассеялся, и Закчи вновь видел все вокруг себя, но как-то, можно сказать, иначе. Пронзительный нежный детский голосок замолк, но позади полурыбы-полуконя что-то появилось… небольшая подвижная фигурка, заставлявшая полурыбу-полуконя качаться и подпрыгивать на привязи. И вдруг эта маленькая фигурка оказалась верхом на полурыбе-полуконе, а сам конь не на привязи, и две мелькающие ножки пришпорили его на морском дне в направлении деда.

Деду показалось, что он встал и побежал навстречу мальчику, но Небби увильнул от него, полурыба-полуконь сделала красивый курбет, и мальчик тут же начал скакать галопом вокруг деда, напевая;

И вот мы под водой, ребята.Где скачут дикие кони.Кони с хвостамиГромадные, как старые киты,И прыгают вокруг один за другим,И когда говоришь «тпру!»,Эти дьяволы удирают!

Безмерное ликование слышалось в голосе синеглазого малыша, и вдруг дед почувствовал себя необыкновенно молодым, и непонятная радость овладела им.

На палубе судна Неда и Бинни терзали сомнение и беспокойство. Всю вторую половину дня погода портилась, и теперь на них стремительно надвигался ужасный, черный шквал.