Испытай себя - Дик Фрэнсис

Неожиданно к нам приблизилась коротенькая нескладная фигура! Льюис. Он сообщил, что едва успел приехать к началу скачек, и поинтересовался, были ли какие-нибудь сообщения из жокей — клуба относительно участия в них Нолана.

— Ни слова, — ответила Фиона. — Скрести пальцы, сглазишь.

— Если бы они собирались тормознуть его, — рассудительно начал он, тяжело дыша, — то наверняка сообщили бы об этом, по крайней мере, сегодня; видимо, эти гребаные задницы отвязались от него.

— Братская любовь, — съязвила Фиона.

— Он мне должен, — мрачно рявкнул он, и по этому" его рыку нетрудно было понять, какой долг он имел в виду.

Даже если раньше некоторые не хотели верить показаниям Гарри в суде над Ноланом, то теперь, подумал я, всем все стало ясно.

— И ты собираешься получить этот должок? — с явным сарказмом спросил Гарри.

— Благодаря тебе, нет, — резко ответил Льюис.

— Лжесвидетельство — это не мой профиль. Льюис улыбнулся как-то по-змеиному, казалось, изо рта вот-вот выползет жало.

— Я, — сказал он, — среди всех, пи-Пи на вас, оказался самым талантливым актером.

У Фионы теперь уже не оставалось сомнений в том, что в тот вечер Льюис был не настолько пьян и прекрасно видел, как умерла Олимпия. На чистом лице Мэкки промелькнуло выражение плохо скрытого испуга. Гарри, который и до этого все знал, отнесся к признанию Льюиса по-философски — сейчас его больше волновала угроза, нависшая над его собственной судьбой.

А что, по-вашему, я должен был сделать? — настойчиво спросил Льюис, заметив общее осуждение. — Сказать, что он оскорблял ее самыми последними словами и тряс за шею до тех пор, пока у нее глаза не вылезли из орбит?

Льюис, — воскликнула Фиона, не веря в эти подробности. — Заткнись.

Льюис окинул меня взглядом, который вряд ли можно было назвать дружелюбным, и пожелал узнать, почему я все время околачиваюсь рядом с ними. Никто не удостоил его ответом, в том числе и я.

— Старт дан, — сказала Фиона буквально за долю секунды до официального объявления по громкоговорителю и, приникнув к биноклю, казалось, забыла обо всем на свете.

— Я задал вам долбаный вопрос, — вновь бесцеремонно обратился ко мне Льюис.

— Вы сами знаете почему. — Я был поглощен скачками.

— Но Тремьена же здесь нет, — не унимался он.

— Он послал меня посмотреть Сандаун.

Гвоздичку в заезде было легко узнавать — белое пятно на каштановой морде, которое я хорошо запомнил по фотографии, четко виднелось в любом ракурсе, в каком бы месте ипподрома ни находились лошади. Сам их бег показался мне более, медленным, чем в заездах скаковых лошадей, которые мне уже довелось увидеть. Барьеры всадники преодолевали как-то чересчур обдуманно, не спеша. Однако это было не совсем так: я вспомнил предупреждение Тремьена о том, что эта трасса сложна даже для скаковых лошадей высшего класса, для охотничьих же — серьезнейшее испытание на прочность.

«Понаблюдайте, как лошади будут преодолевать семь барьеров с дальней стороны ипподрома, — напутствовал он меня перед поездкой сюда. — Если первый барьер взят удачно, то и с остальными не будет проблем. Промахнись мимо первого, допусти ошибку, потеряй контроль над лошадью — и можешь забыть о победе. Нолан — большой мастер в правильном преодолении этого первого барьера».

Я внимательно наблюдал за ходом скачек. Гвоздичка перелетела через первый барьер и через остальные шесть с дальней стороны ипподрома без особых усилий, выигрывая корпус, отделяющий ее от преследователей.

«Нет ничего лучше Ипподрома для скачек охотничьих лошадей, чтобы научить их брать барьеры, — сказал мне еще тогда Тремьен. — Беда в том, что охотничьи лошади не так резвы и не могут набирать необходимую скорость. Впрочем, Гвоздичка неплоха, из нее выйдет толк. В свое время охотничья лошадь Оксо завоевала даже приз Гранд нэшнл».

С не меньшим успехом Гвоздичка прошла, и второй круг, продолжая выигрывать корпус, и у поворота перед третьим барьером, перед финишем, который все называли пруд-барьером, поскольку за ним находилась вечно сырая яма, поросшая кустарником и камышом, напружинилась, готовясь к очередному прыжку.

— Давай же, давай, — воскликнула Фиона; напряжению ее, казалось, не было предела. — Дорогуша, прыгай.

Дорогуша, словно услышав ее, взметнулась вверх, и белое пятно на каштановом фоне мелькнуло прямо перед нашими глазами и вновь исчезло. Предпоследний барьер был расположен на возвышенности.

«Очень много лошадей проигрывают именно на подъеме, — поучал меня перед поездкой Тремьен. — Вот где нужна выносливость, умение мобилизовать внутренние резервы. Только лошадь, у которой остаются силы на резвый бросок, имеет шансы на победу. Такой же сложный ипподром и в Челтенхэме. Там тоже ситуация меняется самым драматическим образом после последнего барьера. Уставшие лошади еле передвигают ноги».

Без особых усилий лошадь Фионы перескочила и через предпоследний барьер, однако Нолану не удалось оторваться от своего преследователя.

— Это невыносимо, — шептала Фиона.

Мэкки отложила бинокль и, машинально водя пальцем по лбу, наблюдала за финишем.

Скачки, и не более того, подумал я; что они значат для людей? И сам нашел какой-то вязкий ответ: ну, написал я роман, какое значение, имеет то, выиграет он или проиграет, выражаясь конноспортивным языком? Нет, все-таки имеет значение — ведь я пестовал свое детище, вкладывал в него свою душу, затрачивал усилия. То же самое можно сказать и о Тремьене с Мэкки. Иной объект — лошади, скачки, а так все лежит в одной плоскости.

Преследователь Нолана сократил дистанцию при подходе к последнему барьеру.

— О нет, — застонала Фиона, опуская бинокль. — Поднажми, Нолан.

Гвоздичка сделала эффектный прыжок, однако с чрезмерно большим зазором между туловищем и верхней перекладиной барьера, потеряв в воздухе несколько драгоценных секунд. Соперник Нолана, послав своего скакуна по более пологой траектории, приземлился первым и вырвался, вперед.

— Проклятье, — выдохнул Гарри.

Фиона хранила молчание, примиряясь с поражением.

Однако Нолан не собирался проигрывать. Включив на полную мощность все свои агрессивные инстинкты, пригнувшись к холке Гвоздички, он скакал, словно демон, заряжая лошадь своей энергией, которую невозможно было не воспринять. Дважды взметнулась и опустилась его тяжелая рука, держащая хлыст. Гвоздичка, будто ей дали напиться живой воды, встрепенулась, отказалась от своего прежнего намерения замедлить бег и вновь включилась в борьбу. Жокей на лидере, считая, что сражениевыиграно, осадил своего скакуна слишком рано. Гвоздичка резвым броском достала его, и ее морда первой очутилась за финишным столбом. Публика приветственными возгласами поздравляла победителей — всадника и лошадь, истинных бойцов, которые никогда не сдаются, фаворитов. Именно Нолан, это я видел собственными глазами, выиграл забег. Нолан, а не лошадь. Его способности. Сила его личности, стимулировавшая Гвоздичку. Благодаря Нолану я пришел к пониманию той истины, что в скачках мало только бесстрашия и умения хорошо держаться в седле. Мало тактического замысла, мало наличия опыта, мало честолюбия. Победа в скачках, так же как и выживание, определяется психологическим настроем.

Па фоне ликующей Фионы все мы выглядели измученными, выдохшимися, с нездоровым блеском в глазах. Вместе с Мэкки она устремилась встречать возвращающихся победителей. Гарри, Льюис и я следовали в кильватере.

— Нолан — гений, — сказал Гарри.

— Этот долбаный жокей, его соперник, просто-напросто подарил ему победу, — возразил Льюис.

Никогда не стройте предположений, подумал я, вспомнив Дуна. Никогда не предполагайте, что вы одержите победу, до тех пор пока выигрыш не окажется у вас в руках.

Сам же Дун явно строил предположения, продолжал я свои размышления. Несмотря на собственные предостережения. Во всяком случае, мне так показалось.

Мы все отправились в бар, чтобы выпить за победу. Что касается Мэкки, она предпочла имбирный эль, Гарри же заказал столь близкое его сердцу шампанское. Нолан ликовал в не меньшей степени, чем Фиона; Льюис, явно лицемеря и точа зуб на Нолана, присоединился к поздравлениям. Я, полагаю, хоть и участвовал в чествовании победителя, тем не менее все же являлся сторонним наблюдателем. А тем временем, пока все мы шестеро весело улыбались, паутина, в которую попались две молодые женщины, продолжала плестись.

Мы возвратились в Шеллертон до того, как Тремьен вернулся из Чепстоу. Фиона высадила Мэкки у входа на ее половину дома, я же пешком обогнул усадьбу; ключом, который мне дал Тремьен, открыл дверь и включил свет. Раздул тлеющие в камине поленья, налил немного вина и ощутил себя в домашней обстановке.

Звонок в дверь черного хода вывел меня из состояния комфорта. Я поднялся и пошел открывать — поначалу я даже не узнал стоящую передо мной женщину, на лице которой играла застенчивая, вопросительная улыбка. Ее нельзя было назвать дурнушкой, вполне симпатичная шатенка, но чем-то очень смущенная... Жена Боба Уотсона, Ингрид.