Последний удар - Эллери Куин

— Ты прекрасно знаешь, что я не это имею в виду. Джон, посмотри на меня. Нет, прямо в глаза.

— Проверка глаз на добродетель? — Джон еще раз усмехнулся. — Я думал, что это кануло в Лету вместе с поясом верности. Вот так, что ли?

Доктор Дарк понуро сказал:

— Джон, мне известно о твоих намерениях относительно мистера Фримена и мистера Пейна.

— Ах, вот оно что? — Смущения в голосе Джона не было, только удивление и раздражение. — И каковы же мои намерения?

— Я полагаю, мне нет необходимости вслух говорить о них.

Джон снова занялся разглядыванием потолка.

— Они, стало быть, заговорили. Я неверно их оценил.

— Они мне ничего не сказали.

— Тогда где же вы услышали эту побасенку?

— Это имеет значение?

— Может быть, — спокойно ответил Джон. — Как быстро распространяется эта утка? Кто еще об этом знает?

— Не знаю, — сказал доктор Дарк. — Мне представляется, что немногие. Но не в этом дело, Джон, а дело в том, что ты самому себе роешь яму. Это совершенно определенно.

— Доктор Сэм… — начал Джон.

— Я знаю, ты можешь сказать мне, чтобы я не совал свой нос в чужие дела. Ты имеешь такое право, но я надеюсь, что ты им не воспользуешься.

Джон молчал.

— Жаль, что я не проповедник. У врача обычно просто времени нет на всякие околичности. Джон, я не знаю, зачем ты это делаешь, но только — не надо. Не начинай жизнь с того, чтобы припирать людей к стенке. Такие люди, как Фримен и Пейн, которые, несмотря на свои слабости, сами пробили себе дорогу, себя толкать не позволят. Ты еще слишком молод, чтобы это понять. Они в ответ так толкнут! Ты об этом подумал?

— Доктор Сэм, — сказал Джон. — Я не знаю, о чем вы, черт возьми, толкуете. Будете мне руку смотреть или нет?

Доктор Самсон Дарк смерил лежащего Джона долгим взглядом. Затем он подошел к двери, отпер ее и тихо вышел.

Когда доктор Дарк вечером ввалился в гостиную, через несколько минут после того, как отправился спать, Эллери не понадобилось напрягать зрение, чтобы увидеть рождественскую коробочку в руке доктора.

— Я только что обнаружил это у себя на бюро.

Когда Эллери взял пакет, он задался вопросом, какую же роль сыграл доктор днем, чтобы вечером удостоиться этой сомнительной чести. Но мясистые губы доктора были плотно сжаты, и Эллери понял, что расспрашивать его бесполезно.

Он поднес коробку к длинному столу и в тишине сорвал красно-зеленую обертку. Имелся и привычный ярлычок в виде Санта-Клауса с надписью «Джону Себастиану». Эллери автоматически отметил, что пользовались все той же машинкой.

Белая коробочка была одной из самых маленьких среди прочих. Однако сгишки на белой карточке были скорее из длинных:

В одиннадцатый Святок вечерокШлю тебе, мой голубок,Презагадочнейший з н а к —(Не поймешь еще никак?)На с т о л б и к е знак,Бесплотности знак.

На обратной стороне карточки было пусто.

«Подарок» представлял собой маленький указательный столбик. Он состоял из деревянной стойки, покрашенной коричневой краской, к верхушке которой была прибита крохотная бронзовая скобочка. Со скобочки свисала маленькая овальная табличка из дерева, с зазубренными краями, в «деревенском» стиле и тоже покрашенная в коричневый цвет. На табличке была грубо намалевана красным буква X.

— Что же, получается уютное маленькое гнездышко, — сказал Джон. — Как по-вашему, это уже все или завтра пришлют почтовый ящик?

— По-моему, это все, — прошипела миссис Браун. — Не спрашивайте почему. Я просто чувствую.

— По-моему, это чушь, — сказал Мариус Карло, — и, по-моему, пошло оно все к черту. Плесни-ка мне, Джон, — за Остермур.

— X, — задумчиво произнес мистер Гардинер. — Греческая буква «хи», начальная буква имени «Христос». Символ Христа.

Эллери посмотрел на него.

— Знаете, я об этом не подумал. Но, по-моему, это обозначает другое. «Бесплотности знак» — так ведь говорится в записке.

— Бесплотности? Уж не Святого ли Духа? — предположил Дэн Фримен.

— Богохульство, — пробормотал епископальный священник. — Вся эта история возмутительна.

— Нет, — ответил Эллери Фримену.

— Тогда какой «бесплотности»? — крикнула Расти.

— В эру Самогона, Налетов и Бетонных Кимоно, — сказал Эллери, — X обычно означает место на карте, а «бесплотный дух» — то, что появляется на столе в ближайшем морге. Примерно так же изысканно, как рэкет по-чикагски.

— Прелестно, — сказал Джон. — И все это сводится к тому, что меня убьют в этом доме.

— Не говори так, Джон! — воскликнула Расти. Артур Крейг подошел к ней, сердито глядя на воспитанника.

— Вы совершенно не правы, мистер Куин, — сказала миссис Браун со страстью. — «Бесплотности знак» относится к самому отправителю. А знак этот здесь — буква X, то есть неизвестное. Кто-то, отошедший в мир иной, пытается вступить в контакт с Джоном. Есть такие призраки, не имеющие обличья или утратившие его, и они обречены быть прикованными к материальному миру, пока не обретут свое «я»…

Она продолжала в том же духе, а остальные молча и с раздражением ей внимали.

Эллери не слушал совсем. Он думал: «Сейчас налицо девятнадцать подарков в одиннадцати коробках. Завтра будет двенадцатая — и последняя. И сколько же всего получится?»

Двенадцатый вечер: воскресенье, 5 января 1930 года

Воскресенье выдалось кошмарное — один из тех дней, в которые, как говорится, все идет из рук вон. Люди бесцельно слонялись по комнатам, пересаживались из кресла в кресло, читали и перечитывали воскресные газеты и даже объемистый автомобильный раздел, обязанный своим появлением Нью-йоркской автомобильной выставке. Заявление мэра Джимми Уоркера, что в течение четырех лет он будет жертвовать сумму, на которую возросло его жалованье, на благотворительность, должным образом обнюхали, попробовали на вкус, пожевали и выплюнули. Вэл Уоррен с чувством прочла некролог Кеннета Хокса, мужа Мери Астор, который погиб вместе с десятью другими членами съемочной группы во время съемок сцены с аэропланом возле Санта-Моники в пятницу. Имеющие склонность к литературе организовали «круглый стол» по поводу наиболее выдающихся новинок сезона — «Добрых друзей» Джона Б. Пристли, «Золотой чаши» Джона Стейнбека, «Ultima Thule» Генри Гендела Ричардсона и последнего романа Дона Бирна «Поле части». Дэн Фримен со скорбным видом поведал любопытную историю, предшествовавшую публикации «На Западном фронте без перемен» Ремарка. Но когда Эллери упомянул «Двенадцать против Бога» Уильяма Болито, «круглый стол» моментально разлетелся в щепки. В этом доме и в этот день «двенадцать» было непристойным словом.

Несмотря на солнечную погоду, никто не решился выйти прогуляться, кроме старого мистера Гардинера, который вышел из дому, когда все еще спали, и вернулся только под вечер. Когда его спросили, где он был, священник ответил: «Там, где Христос являл себя язычникам», — и тихо поднялся в свою комнату.

Зловещее предзнаменование вечера нависло над домом, накрепко завладев всеми. Это оказалось чересчур для ирландки Мейбл, и в середине дня она нарыдалась всласть на груди сконфуженного сержанта Девоу.

Эллен Крейг выдвинула предложение:

— Поскольку сегодня канун Крещенья, или Двенадцатая ночь, а завтра все разъедутся, то почему бы нам не отпраздновать этот день, как праздновали в средние века? В канун Крещения всегда здорово веселились, пировали, играли в разные игры. Что скажете?

— Браво! — сказал Эллери, воздержавшись от замечания, что праздник Крещения в средние века был, очевидно, пережитком римских сатурналий. — Кто что будет делать?

В конце концов было составлено что-то вроде программы.

В благодарственной молитве за праздничным столом мистер Гардинер упомянул брак в Кане Галилейской и под конец помолился за то, чтобы «горькие воды дома сего» превратились в сладкое вино доброты и радости. Но этой целенаправленной молитве не удалось поднять чье-либо настроение, и приготовленный миссис Янссен праздничный обед начался в молчании. Джон ничем не улучшил положение, когда сделал достаточно громкое замечание — миссис Янссен могла слышать его через буфетную, — что жаркое из баранины недожарено. Остаток обеда был съеден под симфонию приглушенных всхлипываний и сморканий из кухни, сопровождаемых отчаянными «ш-ш-ш!» Мейбл и Фелтона.

Затем Мейбл, убирая со стола перед подачей десерта, слишком наклонила нагруженный поднос, и почти полный бокал красного бургундского вина соскользнул точно на голову Роланда Пейна, окропив его седую шевелюру роскошным пурпурно-красным цветом. Потоки того же великолепного цвета заструились у него по щекам и по рубашке вплоть до колен. После этого Мейбл швырнула поднос и убежала на кухню, добавив вопли своих душевных мук к рыданиям миссис Янссен. Праздник пришел в полное расстройство. Эллен и Расти помчались на кухню утешать страждущих женщин, а Артур Крейг помог своему мокрому и несвязно лопочущему поверенному подняться наверх.