На милость дня. Былинки - Александр Г. Раков

усталость,Любимая, помни итог:До нашего счастья осталасьПоследняя пара сапог.Виктор Коротаев

Целомудрие

Тема тут навернулась такая, что женщина-редактор наверняка задумается – пропустить или вычеркнуть от греха подальше. Я, конечно, понимаю ее: вычеркнуть-то оно безопаснее, только я вот уже третью книгу пишу «Былинок» и писал правду, а порой это бывает трудно – легче самому забросить эпизод в бездонную интернетскую корзину, ищи потом ветра в поле.

Но в данном случае тема на редкость деликатная. Смутно помню, что мама лет в пять брала меня с собой в баню. Было много голых теть, парного воздуха и длинных каменных скамеек. Больше всего я боялся, как бы мыло не попало в глаза; становилось больно, и я плакал до тех пор, пока мама не вымывала мыло чистой водой.

Став постарше и пойдя в школу, мы, малышня московская, с круглыми глазами слушали 10—12-летнюю шпану из соседских бараков. Я почти ничего не понял, но узнал, что я появился из маминого живота. То, что девчонки не такие, как мы, внешне, с первого взгляда видно, однако различие с этими хилыми писклявыми созданиями вызывало лишь чувство гордости, что ты мальчик и тебя точно не станут дергать за косички.

Но барачная шпана не остановилась на описаниях, И однажды, взяв с каждого по 10 копеек (это на пирожок с повидлом мама дала), они провели нас через пролом в заборе и дали посмотреть в крохотную дырку в окне женского отделения общественной бани, Увиденное так потрясло меня, что вечером я выпалил об увиденном маме, Кажется, мой рассказ смутил ее больше меня,

Тайна пола волнует все поколения, и сколько бы ни говорили «нельзя!», инстинкт все равно заставит подростков задумываться над вопросами, на которые взрослые дают уклончивые ответы, В жизни наступает период, когда то, на что ты не обращал внимания, становится центральной темой, Человек стеснителен от природы, но детская бравада заслоняет стыд; отсюда выдуманные «подвиги» и показное донжуанство. И это притом, что чувство стыда ни на миг не покидает тебя, хотя при сверстниках ты стараешься спрятать его подальше…

Мы жили на улице Куйбышева с бабушкой и сестрой. Наверное, мне было тогда лет 14. Какое-то мальчишеское дело к бабушке – а она мылась в ванне – заставило меня войти. Поверьте, я ничего не хотел смотреть, мне просто не объяснили, что так делать худо. Но бабушка сказала: «Алик, выйди, это нехорошо». Именно с этих слов я стал взрослым.

Красота женского тела всегда вдохновляла художников, скульпторов, поэтов, писателей, и они стремились запечатлеть данную Богом красоту для других. Но премудрый Господь вложил в каждого из нас и чувство целомудрия: твоя жена есть единственное, самое красивое в мире создание и лучше нее никого нет. Да, целомудренный человек сравнениями не занимается. Это дьявол разжигает в нас низменные страсти, впрягает в погоню за наслаждением, потакает порнографии и разврату.

Сколько лет прошло, а мне до сих пор стыдно перед бабушкой. Я и батюшке каялся, но он сказал: «Ты же без умысла зашел? Забудь».

Подглядывать, что и говорить, нехорошо, но кто из нас через это не прошел? Зато хорошо, что и теперь стыдно.

Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что это – доля твоя в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем (Екк. 9, 9).

Грех

В сарае сидели подростки.Сквозь щели сверкала гроза.Мерцали во мгле папироски,высвечивая глаза.И вот в эту сырость и теменьсреди дворовых недотепна непионерскую тему зашелпросветительский треп.Метался таинственный шепот,как угли, горели глаза,и старший, ссылаясь на опьгг,поведал нам чудеса.Хмельные, как будто с горилки,пошли мы смотреть, обнаглев,как бабы смывают в парилкес себя несмываемый грех.Рубашка мгновенно вспотела,дыханье зашлось в духоте:впервые я женское телоувидел во всей наготе.И в облачном белом туманепод весело бьющей водойоно выплывало, дурманямолочной своей чистотой.Две ягоды влажных зрачкамиглядели безстрашно на нас,совсем не таясь перед намии таинством все ж становясь.И мылась девчонка под душем, к чужим замираньям глуха,и наши незрелые душиспасала собой от греха!Владимир Дагуров

Мама рассказывала мне, что в блокаду в одной бане мылись вместе и мужчины, и женщины. Тогда исчез извечный стыд обнаженных тел – смыть бы окопную грязь и въевшуюся в кожу копоть чадящих коптилок. Тогда я еще не все понимал, но что-то до времени скрытое от меня, подростка, не вызывало даже тени ухмылки. «Сынок, и горячая вода, и дрова были на вес золота. Я весила в блокаду 46 килограммов»…

Отмыться – пусть на день, на час, но все же…Забьггь свои смертельные труды,Снять напряженность с заскорузлой кожиЖивым прикосновением воды.

«А солдатики, истопившие баню, были похожи на живых скелетов – одна кожа да кости. Да и мы были не лучше. Еле уговорили часового пропустить нас». Им выделили лучшие скамейки в уголочке, и не было ни скабрезных шуток, ни даже нескромных взглядов в женскую сторону.

В смущении их лица не зарделись —В блокаде так… вдвойне как на войне.И, от мужчин взгляд отводя, разделись,И в мыльной поместились стороне.На этих женщин погляди сквозь годы —Цвет глаз и тот поблек и помутнел,Ведь даже безусловная природаОтказывалась жить в подобье тел.Вот головы склонили, уронилиСедеющие волосы к воде.Как будто в плаче, словно хоронили,Собравшись вместе, молодость – в беде.Плачь, плачь, двадцатилетняя старуха.Себя увидев обнаженной. Ты —Навряд ли разглядишь величье духаВ неистребимой жажде чистоты!..

Олег Цакунов, СПб.

Повзрослев, я узнал то слово, которое не произнесла мама – целомудрие.

Плач Ярославны

На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ, зегзицею незнаема рано кычеть: «Полечю, – рече, – зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцѣмъ его тѣлѣ».

Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забрале, аркучи: «О вѣтрѣ, вѣтрило! Чему, господине, насильно вѣеши? Чему мычеши хиновьскыя стрѣлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшетъ горѣ подъ облакы вѣяти, лелѣючи корабли на синѣ морѣ? Чему, господине, мое веселие по ковылию развѣя?»

Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолѣ, аркучи: «О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозѣ землю Половецкую. Ты лелѣял еси на себѣ Святославли но?сады до плъку Кобякова. Възлелѣй, господине, мою ладу къ мнѣ, а быхъ не слала къ нему слезъ на море рано».

Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забралѣ, аркучи: «Свѣтлое и тресвѣтлое сълнце! Всѣмъ тепло и красно еси: чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладе вои?

Въ полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче?»

«Слово о полку Игореве», 1187 год (перевод Д. Лихачева в конце книги).

А вот как изумительно перевел «Плач Ярославны» поэт Александр Прокофьев † 1971. Издатель!