Штык-молодец. Суворов против Вашингтона - Александр Больных

Самое странное, что совершенно неожиданно русским солдатам пришлось брать под защиту американцев. После того как русские полки вошли в город, в Филадельфии вдруг обнаружилось превеликое множество лоялистов, которые дотоле не давали о себе знать ни звуком, ни шевелением. И вот сейчас внезапно в них воспылала горячая любовь к королю Георгу, которую каждый стремился доказать действием. Суворова едва не стошнило, когда он увидел раненого офицера американского, который истекал кровью, а двое детей тыкали в него кухонными ножами. Генерал приказал выпороть уродов нещадно, а офицера перевязать и обиходить.

После этого случая всем полковым командирам был передан наистрожайший приказ собирать пленных под караулом ради их же безопасности, а обывателей, изобличенных в зверствах, пороть, пороть до полусмерти, однако ж оружие противу них не применять. Тем временем мушкатеры Апшеронского полка окружили площадь, рассыпавшись по боковым переулкам и перекрыли все подходы к зданию. Теперь оттуда не могла выскользнуть и мышь. Американские солдаты, впавшие в состояние полной паники, сами жались к русским и испуганно вздрагивали, едва слышали неподалеку крик: «Боже, храни короля!»

Надо сказать, что полковник Золотухин сгоряча попытался было взять импровизированную крепость наскоком, но американцы укрепились там хорошо. Все окна были заложены мебелью и какими-то досками, в окнах верхнего этажа также виднелись стрелки. Более того, даже из зарешеченных подвальных отдушин торчали стволы. Поэтому когда фанагорийцы ринулись было на приступ, надеясь, как в других местах, выбить двери прикладами и ворваться в дом, их встретила частая пальба, с десяток солдат рухнули мертвыми на площади, причем никто не успел хотя бы добежать до крыльца, остальные отхлынули обратно в переулки.

Когда подъехал Суворов с остальными офицерами, полковник готовил второй приступ, приказав пока своим лучшим стрелкам расположиться в окрестных домах и постараться перебить отстреливающихся американцев. Но эта перестрелка могла затянуться надолго, потому что и те, и другие хорошо прятались и не собирались рисковать попусту. На предложение полковника повторить штурм, генерал ответил категорическим отказом.

– Незачем попусту солдатскую кровь лить. Нужно спросить сначала, а вдруг они сдадутся.

– Не думаю, ваше превосходительство, – ответил Золотухин. – Они сражаются сейчас, как мне кажется, не из мужества, а из страха. Боятся, что с ними могут поступить, как с остальными.

– И все-таки законы божеские повелевают нам сначала испробовать путь мирный, – твердо заявил Суворов. – Виллим Христофорович, – обратился он к Дерфельдену, – у нас есть пушки?

– Есть, Александр Васильевич. В полчаса здесь будет батарея полупудовых единорогов, и тогда, если прикажете, я этот дом в кучу щебня перемелю.

– Нет-нет, бригадир. Не спешите. Сначала попытайтесь их уговорить. Только возьмите с собой кого-нибудь, кто по-аглицки понимает. Я опасаюсь, что там могут сидеть люди, которые языков не знают.

Прикомандированный к штабу Суворова лейтенант флота Голенкин сделал шаг вперед. Для моряков знание английского почиталось выше, чем знание двух любых других языков, вместе взятых, ведь именно Королевский Флот почитался образцовым, так у кого еще учиться? Дерфельден неодобрительно покосился на него. Не любил он моряков, всегда щеголеватых и подчеркнуто аккуратных. Неизвестно еще, флот или армия России лучше служат, но выбора не было. Он привязал к шпаге белое полотнище парламентерского флага и вышел на площадь, Голенкин шел в шаге позади.

В них не стреляли. Солнце поднималось все выше, и истаивали уже последние клочки утреннего тумана, но пороховой дым, витавший вокруг выщербленных пулями стен конгресса, расходился куда менее охотно. Русские подошли к зданию, перешагивая через разбросанные трупы, какие-то непонятные обломки и камни. Возле здания вся мостовая была засыпана осколками битого стекла, пулями, и щепками – русские стреляли много, но большая часть выстрелов пришлась по окнам и стенам. Дерфельден кивнул лейтенанту.

– Откройте! Парламентеры! – произнес Голенкин по-английски.

После томительной паузы дверь отворилась, и они вошли в высокий зал с колоннами. Рядом с дверью лежали перевернутые столы, мешки, непонятно чем набитые, изломанные кресла. Навстречу им выступил офицер.

– Кто вы? – спросил он.

Дерфельден кивнул Голенкину.

– Парламентеры. Бригадир Дерфельден и переводчик лейтенант Голенкин.

Американец подобрался, стоять вразвалочку перед генералом, пусть даже и русским, ему показалось неудобным. Он подтянулся и козырнул.

– Майор Масгрейв.

Дерфельден заговорил медленно и отчетливо, чтобы дать время лейтенанту точно перевести каждое его слово.

– По приказанию главноначальствующего русскими войсками в Америке генерала Суворова, я уполномочен передать вам предложение сдаться. Дальнейшее сопротивление будет иметь результатом только ненужное кровопролитие, тогда как в случае капитуляции мы обеспечим лечение ваших раненых и достойное обращение офицерам.

Масгрейв покачал головой.

– Бригадир, ваши солдаты уже попытались штурмовать здание, и были отбиты с потерями. Я исполню свой долг до конца.

– Майор, вы отбили всего лишь поспешный наскок пехоты. Я командую артиллерией российской армии и должен сообщить вам, что через полчаса здесь будет батарея тяжелых гаубиц. Они не только разнесут в щепки ваши смешные баррикады, но и разрушат самое здание. Наши солдаты не будут больше его штурмовать, я просто похороню вас под обломками.

По лицу американского майора пробежала тень сомнения, он закрыл на секунду глаза, потом тяжело вздохнул и твердо ответил:

– Значит, так тому и быть. Но единственное достоинство солдата – это его честь. И запятнать ее можно лишь один раз. Мы не сдадимся.

– Майор, я уважаю ваше мужество, но офицер должен также отвечать за жизни своих солдат.

– Генерал, не тратьте время попусту. Мое решение непоколебимо.

Дерфельден пристально посмотрел в лицо Масгрейву, потом вытянулся и отдал честь, Голенкин тоже приложил руку к треуголке. Повернувшись как на императорском смотре, бригадир вышел из зала строевым шагом.

– Они не сдадутся, – сообщил он Суворову.

Тот пожал плечами.

– Что ж, жаль смелых солдат, однако ж они сделали свой выбор.

Вскоре защитники конгресса действительно увидели, как в проулке появились две большие пушки. Масгрейв, похоже, рассчитывал, что его шарпшутеры смогут перебить артиллерийскую прислугу, но Дерфельден, как и Суворов, не собирался рисковать жизнями попусту. В переулке была быстро построена баррикада из мешков с землей, корзин и досок, которая надежно укрывала артиллеристов, лишь два черных жерла торчали наружу.

Потянулись томительные минуты, затем пушки дружно рявкнули, выплюнув длинные столбы огня, и два ядра ударили в здание. Одно напрочь снесло завал в окне справа от крыльца, другое ударило в стену рядом с тем же окном, причем с такой силой, что битые кирпичи полетели веером, но стена пока устояла. Гаубицы откатило назад, и амбразуры тут же были прикрыты от стрелков переносными щитами – Дерфельден был очень предусмотрительным человеком. Затем последовал второй залп, третий… Американцы бесполезно осыпали пулями пушечную баррикаду, но русские артиллеристы не отвлекались на отдельных стрелков, они методически разрушали вход в здание конгресса. И наконец стена не выдержала, обрушившись, послышались истошные крики.

– Может, снова предложить им сдаться? – осторожно поинтересовался Дерфельден.

– Нет, Виллим Христофорович, они сделали свой выбор, – упрямо повторил Суворов. – Сделайте пролом пошире, потом дайте пару залпов картечью по верхнему этажу, чтобы не высовывались, и тогда ваши солдаты, полковник, повторят штурм. Сами же видите, что белый флаг не выкинули, но не разрушать же домишко до конца. Штурма они не выдержат.

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – козырнул Золотухин. – Разрешите исполнять?

– Готовьте солдат, – кивнул Суворов. – А вы, Виллим Христофорович, продолжайте.

Снова загрохотали гаубицы, и вскоре вместо входа образовалась широкая безобразная дыра. Апшеронцы со штыками наперевес по сигналу командира бросились через площадь, и теперь их встретила лишь пара выстрелов. Но после артиллерийской канонады у стрелков дрожали руки, и пули прошли мимо. И когда мушкатеры ворвались в зал, где Дерфельден беседовал с американским майором, их встретил ружейный залп, недружный, слабый, но все-таки залп. Двое или трое солдат упали, капитан выронил шпагу, схватившись за грудь, но дело было уже сделано. Русские с дружным «Ур-ра!» рванулись вверх по лестницам, вышибли закрытую дверь в соседний зал. Там треснул еще один пистолетный выстрел, потом последовал отчаянный крик, какой издает человек, почувствовав сталь штыка у себя в животе, и все смолкло.