Бабье лето - Адальберт Штифтер

Я спросил, нет ли у Ризаха именья в Нагорье.

Мне сказали, что есть.

Вернувшись домой, я рассказал за обедом моим родным о сегодняшней встрече. Отец очень хорошо знал барона фон Ризаха. В прежние времена он не раз с ним встречался, но давно уже потерял его из виду. В пользу того, что в доме роз меня приютил именно барон фон Ризах, говорило то, что я сам, если только меня не обмануло из-за скорости езды сходство, увидел его, что у него есть в Нагорье имение, что он человек состоятельный, каковым мой гостеприимец, судя по всему, был, и что он обладает высокими умственными способностями, каковыми мой гостеприимец тоже, кажется, обладал. Решили не вести дальнейшего расследования, поскольку мой гостеприимец не пожелал назвать себя, и оставить все так, как есть.

Кроме этих двух совпадений, важных хотя бы для меня, в ту зиму не случилось ничего, что особенно привлекло бы мое внимание. Я был очень занят, часто урывал для работы и ночные часы, и для меня зима пролетела гораздо быстрее, чем то бывало в прежние годы. В общем же меня особенно удовлетворяли те вспомогательные средства, какие дает для образования большой город и каких нигде больше не найдешь.

Когда дни стали длиннее, когда настоящее городское веселье прекратилось и пошли тихие недели поста, я как-то спросил Преборна, почему он не показал мне графиню Тарона, которую так любит, которая так хороша и для завоевания которой он призывал на помощь меня.

— Во-первых, она не графиня, — ответствовал тот, — я точно не знаю ее звания, отец ее умер, и живет она с богатой матерью. Но я знаю, что она не дворянка, чему я рад, потому что и сам не дворянин, а во-вторых, они с матерью не приезжали этой зимой. Вот почему я не мог показать ее тебе, а ты нашел повод посмеяться надо мной. Но сначала ты должен увидеть ее. Все, кому сегодня говорят комплименты, все, кого превозносят до небес, все, кто блистал, — ничто по сравнению с ней, даже меньше, чем ничто.

Я возразил, что вовсе не смеялся над ним, а просто спросил.

По мере того как приближалась весна, я все больше готовился к своему путешествию. В этом году я хотел приступить к нему раньше, потому что собирался, прежде чем уйду в горы, побывать в доме роз. С каждым годом мои приготовления становились обстоятельнее, потому что с каждым годом я приобретал больше опыта и заходил в своих замыслах все дальше. В этом году я решил взять с собой больше принадлежностей для рисования и даже краски. Как вообще обстоит дело с привычкой, так было и в моем случае. Если каждую осень я тосковал по домашнему уюту, то каждой весной я чувствовал себя перелетной птицей, которая должна вернуться в места, покинутые ею осенью.

Когда в марте в городе установились довольно приятные дни, манившие людей на лоно природы, я свои приготовления закончил и тепло, как обычно, простившись с родными, однажды утром отправился в путь.

И тогда, как и теперь, мне очень претило расставаться с близкими ночью и начинать путешествие в ночные часы. Почта же отправлялась тогда в Нагорье лишь вечером, поэтому я предпочел нанять коляску. Загородные дома, принадлежавшие горожанам, еще не пробудились от зимнего сна. Частично они были укутаны соломой или обиты досками, что очень не вязалось с ясным небом и уже повсюду распевавшими жаворонками. Ехал я только по равнине. Добравшись до холмов, я покинул коляску и продолжил путь обычным своим образом — короткими пешими переходами.

Везде я снова рассматривал постройки, казавшиеся мне чем-либо примечательными. Когда-то я где-то читал, что человеку легче узнать и полюбить те или иные предметы, если он видит рисунки с них и картины, чем если видит их воочию, потому что ограниченные размеры рисунка передают в уменьшенном виде и порознь все то, что в действительности предстает большим и в совокупности со своим окружением. Мой опыт это мнение, кажется, подтверждал. С тех пор как я посмотрел архитектурные рисунки в доме роз, я воспринимал произведения архитектуры легче и не понимал, почему прежде не обращал на них такого внимания.

В Нагорье было еще гораздо холоднее, чем в городе в день моего отъезда. Когда однажды утром я дошел до букового леса во владениях моего гостеприимца, где Алицкий ручей впадает в Аггер, воду во многих местах покрывала еще кора льда. Теперь дом роз произвел на меня совсем другое впечатление, чем когда предстал мне белым пятном в сочной, темной зелени полей и деревьев под жарким и душным небом. Поля, за исключением зеленых полос озими, представляли собой еще бурые глыбы голой земли, на деревьях еще не было почек, и белое пятно дома маячило на каком-то бледно-фиолетовом фоне.

Я прошел по шоссе неподалеку от Рорберга и вышел наконец к тому месту, откуда поднимается по холму проселочная дорога к дому роз. Я пошел между заборами и живыми изгородями, пошел по пригорку между полями и оказался перед знакомым садом. Теперь он был совсем другим. Голые деревья вздымали черные и коричневые ветки в синий воздух. Единственной зеленью была решетка сада. На розовом деревце у дома лежала циновка красивой выделки. Я дернул ручку звонка, появился человек, который знал меня и впустил, и я был отведен к хозяину, находившемуся в саду.

Я застал его в такой же одежде, как летом, только сшитой из более теплой материи. Седые волосы его ничем по обыкновению покрыты не были.

Он показался мне снова, как и прошлым летом, совершенно слившимся со своим окружением.

Работники мыли стволы плодовых деревьев водой и мылом. Видел я также людей на лестницах, срезавших с деревьев отмершие и лишние ветки. Когда я уходил прошлым летом, мой гостеприимец попросил меня сообщить о своем возвращении заранее, чтобы я застал его дома. Но он, видимо, не учитывал, что это окажется трудно, поскольку, как правило, я и сам не знаю, как могут измениться мои намерения в зависимости от погоды или других обстоятельств. Я, стало быть, не предупредил его и нагрянул на свой страх. Но, увидев меня, он обошелся со мной так же приветливо, как во время моего прошлогоднего пребывания в его доме.

Я сказал, что он сам виноват, что я так рано в этом году свалился ему на голову: он от души пригласил меня, и я, не удержавшись, явился сюда до того, как долины и тропы в горах очистятся настолько, чтобы я мог приступить там к своим занятиям.

— У нас хватает комнат, как вы знаете, — сказал он, — мы всегда рады гостям, а вы гость никоим образом не нежеланный, как я вам уже прошлым летом сказал.

Он хотел проводить меня в дом, но я заметил, что прошагал сегодня всего три часа, что еще полон сил и рад был бы остаться с ним в саду. Единственное, о чем я прошу, — это велеть отнести мои мешок и палку в мою комнату.

Он вынул из кармана серебряный колокольчик, который всегда носил с собой, и позвонил. Звук даже на воздухе получился очень пронзительный, и из дома вышла служанка. Хозяин поручил ей отнести мой мешок, который я успел снять с себя, и палку, которую я ей вручил, в мою комнату.

Я спросил о Густаве, спросил о рисовальщике в столярной мастерской, спросил даже о седом старике садовнике и его жене. Густав здоров, услыхал я в ответ, он совершенствуется умственно и физически. Сейчас он занимается в своем кабинете, и он будет, конечно, очень рад увидеть меня. У рисовальщика все по-прежнему, он очень старателен, а что касается садовника и его жены, то они уже много лет не меняются и нынче таковы же, какими я видел их прошлым летом. Наконец, я спросил о челяди, о садовых рабочих и работниках на хуторе. Все они благополучны, гласил ответ, со времени моего прошлогоднего визита никто не болел, да и никаких оснований для недовольства у работников не было.

После всяких общих слов, в частности, о состоянии дорог, по которым я пришел сюда, и об озими на полях, он снова перевел свое внимание на работу, пред ним делавшуюся, и я последовал его примеру. Когда-то, когда он рассказал мне, что у него принято мыть стволы, эта процедура представилась мне очень канительной. Но сейчас я увидел, что все это делается очень просто с помощью раздвижных стремянок и досок. Щетками на длинных палках легко можно было достать до самых высоких веток, а поскольку люди были убеждены в целесообразности этой меры, дело двигалось со скоростью, какой я не ожидал. И правда, глядя на вымытый и очищенный ствол, сверкающий гладкостью и чистотой рядом со своим еще заскорузлым и грязным соседом, я невольно думал, что у одного дела очень хороши, а у другого вид довольно унылый. Мне вспомнились гордые слова, сказанные мне моим гостеприимцем прошлым летом, — чтобы я только взглянул на ствол этой вишни: не напоминает ли его кора тонкий серый шелк. Она и впрямь была как шелк и, наверное, походила на него все более, потому что за ней каждый год так ухаживали.

Когда мы вскоре стали углубляться в сад, я увидел и другие работы. Подвязывались и приводились в порядок живые изгороди, под них укладывали терновый хворост для птичьих гнезд, подправляли подпорченные зимой дорожки, рыхлили землю под карликовыми деревьями, уже подрезанными, смотрели, держатся ли еще подпорки у слабейших из них или сгнили в земле. Завязывали развязавшиеся за зиму веревочки, перекапывали огород, приоткрывали и закрывали зимние грядки, чинили насосы, вбивали гвозди, наконец, чистили и укрепляли домики для птиц.