Медная шкатулка (сборник) - Дина Рубина

Собственно, думал Михаил, с нежностью посматривая на друга, встреча с прошлым состоялась, и можно уже ползти дальше. Хотя, признаться, дальнейшая дорога в этом скисшем молоке не очень его вдохновляла. Надо подать Леньке мысль – где-нибудь тут кофе выпить. Хотя бы вон в симпатичной кондитерской, с такими уютными занавесками на окнах… А тем временем, может, и распогодится.

– А башенку с часами видишь? Там станция железной дороги. Поездо́чек такой смешной ходит – два-три вагона. Весной поднимаешься из Неона в Сан-Серг, а мимо – солнечные полосы желтых кустов, и ты ежедневно снуешь – из весны в зиму, из зимы в весну… – Леня обернулся, мечтательным взглядом обводя горбатую улочку, и сказал: – Пойдем, что покажу. Надеюсь, там открыто. Ничего, что воскресенье, он всегда открыт…

И стал спускаться вниз, мимо маклерской конторы, продуктового магазина, пансиона и кондитерской, а дойдя до небольшого торгового центра, пустого и темного, поднялся по ступенькам в аркаду и остановился перед одной из дверей. Михаил поднялся вслед за ним и удивленно присвистнул.

Большое окно рядом с дверью то ли в магазин, то ли – судя по ящикам за стеклом – в какой-то склад, оказалось витриной, заставленной виртуозно сработанными моделями разных средств передвижения.

Изумительно подробно и точно сделанные легковушки, мотоциклы, автобусы, велосипеды – как старых, так и новейших моделей – занимали место на многочисленных полочках, перевернутых коробках, ступенчатых подставках. Но главное: в центре окна-витрины разлегся весенним зеленым бегемотом искусно сработанный холм, поросший деревьями, кустарником и цветами и опоясанный рельсами железной дороги. На рельсах застыли игрушечные вагончики. И всему здесь нашлось место: будке обходчика, кирпичному зданию станции с остроконечной башенкой (часы показывали полшестого), головастым фонарям, носильщику с тележкой, полной саквояжей, а также нескольким пассажирам на перроне, среди которых выделялась комично толстая дама в шляпке, с букетиком трудноразличимых цветов на тулье…

– Это что! Сейчас увидишь, как все это засвистит-затарахтит. Ты будешь поражен! – И Леня толкнул дверь.

Они вошли в магазин, вернее, друг за другом протиснулись в щель между ящиками и полками. Здесь было странно тихо, затхло и сумрачно. Даже свет не горел.

– Это не всегда так, – проговорил Леня, будто извиняясь. – Время, понимаешь, – не сезон, воскресный день. Без туристов здесь все впадают в спячку. – И крикнул в глубь помещения: – Мсье Пероттэ! Мьсе Пероттэ!

В конце коридора вспыхнула вертикальная щель, там задвигались… звякнула какая-то банка или ложка, заскрипели пружины. Через минуту возник и осторожно двинулся навстречу силуэт калеки на костыле.

Леня быстро и приветливо заговорил по-французски, тот ахнул, отозвался – видимо, узнал. Они сошлись в узком пространстве между полками, где невозможно было развернуться, и принялись горячо трясти друг другу руки.

– Потом все объясню, – быстро обернувшись, бормотнул Леня и что-то сказал мсье Пероттэ, указывая на друга. Тот с готовностью кивнул, включил какой-то рычажок, озарив помещение магазина, который оказался не таким уж и маленьким. Еще один щелчок – и вдруг слегка загудело, защелкало, маленькие фонари на кольце железной дороги налились апельсиновым светом, поезд свистнул, дернулся и поехал по рельсам.

Самое удивительное, что искусственный холм медленно вращался сам по себе, что создавало абсолютную иллюзию естественного движения поезда, так как менялись декорации и пейзаж. Поезд мчался вдоль горных склонов, машинист давал гудок, обходчик сигнализировал фонарем, носильщик объезжал по перрону толстую даму в шляпке… Мимо проплыл ремонтный вагон с открытой платформой, на которой стояли рабочие в синих куртках, причем один наклонялся через борт платформы, на что-то указывая рукой приятелю… Целый день можно было стоять тут, глаз не сводя с этого механического чуда, со всех этих деятельно жестикулирующих крошек.

Наконец все стало. Хозяин лавки – он же оказался и мастером, вернее, творцом всего этого подробного, забавного и страшно убедительного мира – повернулся к Лене и заговорил о чем-то, вероятно, грустном, сокрушенно вздыхая и качая головой. Свежее розовое лицо, длинные седые волосы, пылкая французская речь.

Иногда Леня оглядывался и отрывисто бросал:

– Они живут прямо тут, в магазине, со старой маман… Хозяин поднял плату за квартиру, они не могли платить, хозяин их выгнал, пришлось переехать сюда…

И пока Леня переводил, мсье Пероттэ печально улыбался и поощрительно кивал, будто понимал каждое слово.

Наконец, все так же улыбаясь, проговорил что-то с вопросительной интонацией – во фразе прозвучало: «…мадам Лидия?» – по чему стало ясно, что мастер спрашивает, как поживает Лида. Видимо, не знал ничего.

И Леня сдержанно ответил – надо полагать, сообщил, что мадам Лидия умерла полгода назад.

Потом они шли по улице, и Леня возбужденно говорил:

– Ты заметил, как я спокойно, достойно – о Лиде? Я доволен собой. Я доволен. Вот так и надо – перед чужими… – И вновь голос его осекся, он поднялся на крыльцо кондитерской и рванул на себя дверь.

Это был светлый благоуханный рай, исполненный ароматов корицы, кардамона, гвоздики и ванили. Невысокая деревянная перегородка делила помещение на магазин и собственно кондитерскую с тремя столиками. За стеклянным прилавком-витриной, уставленной цветными грядками пирожных и булочек, стояла крупная женщина средних лет с короткой стрижкой пшеничных волос, так напомнивших ему… Она отпускала двум ребятишкам конфеты в бумажных пакетах и на приветствие Лени – тот позвал ее чудесным именем – Сесиль! – подняла голову и вся засветилась. И опять они оживленно и быстро говорили по-французски, и Леня отрывисто бросал фразы через плечо или задавал ненужные вопросы: с какой начинкой ему взять круассан?

– С любой, – ответил Михаил, не сводя глаз с этой светлой, крупной, очаровательной женщины.

– Пошли сядем, – сказал Леня, – нам Сесиль все сама принесет. О, ты не знаешь, она ведь отличная медсестра, она делала Лиде уколы и…

Сесиль принесла поднос с кофе и круассанами и, видимо, борясь с собой, все-таки осторожно спросила про Лиду – опять мелькнуло: «…мадам Лидия?..» – и снова Леня, сглотнув, бросил три слова, глядя в окно. Сесиль ахнула, всплеснула руками и вдруг легко, тихо заплакала. Леня поднялся, схватил ее руки и некоторое время держал их обе в ладонях, благодарно прижимая к груди. Потом склонился и поцеловал…

Тут в помещение влетела еще стайка ребятни, Сесиль устремилась к прилавку и там быстро говорила двум девочкам-близнецам что-то увещевательно-ласковое, улыбаясь глазами, не просохшими от слез.

Леня помолчал, проговорил с трудом:

– Сесиль сказала: «Бедная мадам Лидия… Она была такая милая…»

Он подумал: счастливый Ленька. И даже не понимает, какой он счастливый. Как состоялась его судьба, его любовь… И даже нынешнее его горе – такое достояние, такое неразменное, огромное, цельное счастье…

К полудню туман не рассеялся, но слегка поредел, и они еще вволю погуляли. Сан-Серг оказался не таким уж крошечным: дома спускались и поднимались по склонам горы, препоясанной дорогой; церкви были две – одна католическая, на горке, другая протестантская, со скромной колокольней, уютно укрытая в лощине. В протестантскую они зашли. В небольшом зале с витражами в окнах служба только что закончилась, и пять-шесть старушек уже расходились. Но когда они с Леней поднялись на крыльцо, женщины Леню узнали, обступили, и вновь зарокотала французская речь, и на картавых ее крылышках прилетела вездесущая «мадам Лидия», и Леня сдержанно рассказывал бывшим соседкам о своем горе.

Так вот ради чего они сюда приехали! Просто Леня боялся ехать один, оставленным и одиноким, – сюда, где они с Лидой так счастливо жили вдвоем. А с другом все было нестрашно и не так больно; все было иначе.

Наконец они сели в машину и поехали обратно – через Неон. И когда мимо внушительных вилл и зажиточных ферм (все здесь было богаче и респектабельнее, чем в Сан-Серге) спускались плавными дугами вполне приличной дороги, небо прояснилось; открылось и стало приближаться озеро, и белые перышки облаков аукались перышками яхт на нежно-голубой глади.

Неон оказался славным приозерным городком, на самом верху его сидел сказочный белый шато с остроконечными колпаками крыш на круглых и прямоугольных башнях, а также со всем, что к порядочному замку прилагается: флюгерами, флагами, гербом над внушительной входной дверью. Кажется, в шато находился музей – то ли истории города, то ли памяти и уважения кого-то или чего-то.