Сперанский - Владимир Томсинов

Прочитав письмо Лагарпа, Екатерина начертала на полях: «Тот, кто сочинил эту записку, способен преподавать не только французский язык». В результате с осени 1784 года швейцарец стал главным наставником Александра.

Тем не менее воспитание великого князя Лагарпу пришлось-таки начать с обучения его высочества именно французскому языку. Александр не знал в то время этого языка, а Лагарп не говорил по-русски.

Швейцарец стал регулярно прогуливаться с любимым внуком государыни по аллеям дворцового парка и при этом учить его французским словам и элементарным правилам французской грамматики. Только после того, как Александр оказался способным понимать французскую речь, Лагарп смог приступить к наставлениям его в политической и нравственной философии. В своих мемуарах он следующими словами описывал положение, в котором оказался: «…Я был преисполнен республиканскими правилами, воспитан в одиночестве, совершенно отчужден от мира, жил более с книгами и созданиями фантазии, чем с настоящими людьми, я не могу не удивляться, что должен был провести двенадцать лет при дворе, без руководителей и добрых советов, и не сделался предметом еще больших гонений. Всюду, кроме России, я подвергся бы им, и из этого я заключаю, что каста придворных в этой стране наименее недоброжелательна. Правда, первые годы моего пребывания в России были тяжелы. Противоположность моих привычек с привычками тех людей, в обществе которых я находился, подала повод предполагать во мне гордость, которая казалась тем сильнее, что я не искал никаких повышений или наград; но лишь только убедились, что эта гордость не была способна поставлять препятствия другим, стали желать мне добра, и благорасположение ко мне сделалось до того общим, что я приобрел много друзей в этой чужой стороне, которая с тех пор стала для меня вторым отечеством и по моим связям, и по моей женитьбе на одной петербургской уроженке».

Назначая Лагарпа наставником к своему внуку, Екатерина знала о том, что он исповедует республиканские убеждения. «Будьте якобинцем, республиканцем, чем вам угодно, — говорила она философу. — Я вижу, что вы честный человек, и этого мне довольно».

Носитель высоких и вместе с тем предельно отвлеченных идей — «ходячая и очень говорливая либеральная книжка», по выражению Ключевского, — Лагарп неустанно внушал своему августейшему воспитаннику мысли о вреде деспотизма и беззакония, о необходимости для монарха быть добродетельным и чтить закон. То же самое он преподавал и великому князю Константину Павловичу. Однако именно Александр оказался наиболее восприимчивым к идеям, которые проповедовал либерально и республикански настроенный швейцарец. Великий князь буквально влюбился в эти идеи. И именно через призму их стал смотреть на окружавшую его действительность. Россия при таком взгляде должна была показаться Александру страной весьма непривлекательной и даже более того — совершенно ему чуждой. Думая о том, что в скором времени эта страна может быть предоставлена ему в управление, он в мыслях своих примерял ее на себя, как одежду, и приходил к выводу, что она ему не подходит. Желание отречься от назначенной ему Богом тяжкой судьбы российского самодержца овладевало им в такие моменты, вызывая намерение покинуть Россию и поселиться с женою на берегах Рейна, чтобы «жить спокойно частным человеком, полагая свое счастие в обществе друзей и в изучении природы». Последние слова — взятые в кавычки — принадлежат самому Александру: он начертал их в письме к своему другу Виктору Павловичу Кочубею 10 мая 1796 года. Подобное намерение Александр высказывал и в одном из писем к Лагарпу. 9 мая 1795 года швейцарец, завершив курс обучения великого князя политической и нравственной философии, покинул Россию, но общение его с Александром после этого не прекратилось: оно лишь сменило форму — стало совершаться с помощью переписки. «Как часто я вспоминаю о вас и обо всем, что вы мне говорили, когда мы были вместе! — писал великий князь Александр Лагарпу 21 февраля 1796 года. — Но это не могло изменить принятого мною решения отказаться со временем от занимаемого мною звания. Оно с каждым днем становится для меня все более невыносимым по всему тому, что делается вокруг меня. Непостижимо, что происходит: все грабят, почти не встречаешь честного человека; это ужасно!»

В начале 1798 года Лагарп будет избран членом директории Гельветической республики и получит возможность испытать на практике либеральные истины, которые он преподавал будущему российскому императору. Тогда он убедится, что либералом легко быть только в частной жизни. На посту главы Гельветической республики Фредерик-Цезарь Лагарп действовал так же сурово и насильственно, как и властители, которых он обличал, будучи преподавателем политической философии.

А его ученик, великий князь Александр, будет в это время проходить другую школу политического воспитания: школу сурового правления своего отца — императора Павла I. О том, как воспринимал Александр отцовские уроки, хорошо свидетельствует его письмо к Лагарпу, датированное 27 сентября

1797 года. «Мой отец по вступлении на престол захотел преобразовать все решительно, — писал наследник российского престола своему швейцарскому наставнику. — Его первые шаги были блестящими, но последующие события не соответствовали им. Все сразу перевернуто вверх дном, и потому беспорядок, господствовавший в делах и без того в слишком сильной степени, лишь увеличился еще более. Военные почти все свое время теряют исключительно на парадах. Во всем прочем решительно нет никакого строго определенного плана. Сегодня приказывают то, что через месяц будет уже отменено. Доводов никаких не допускается, разве уж тогда, когда все зло совершилось. Наконец, чтоб сказать одним словом — благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами; существует только неограниченная власть, которая все творит шиворот-навыворот».

Свое воспитательное воздействие на сына император Павел неимоверно усилил тем, что не позволил ему остаться сторонним наблюдателем проявлений деспотизма, но предоставил довольную возможность испытать последний на собственной шкуре. Это испытание оказалось для Александра на редкость горьким. Временами он чувствовал себя откровенно несчастным. Не проходило дня, в который бы цесаревич не получал от отца-императора какого-либо замечания или выговора за ту или иную оплошность. Делались они как будто специально в форме, больно ранившей самолюбие Александра. К нему приходил генерал-адъютант Павла — обыкновенно это бывал И.О. Котлубицкий — и говорил, что его величество просил передать его высочеству, что он, его высочество, в таком-то деле «дурак и скотина». Добросовестное исполнение подобных поручений Павла, верная передача его слов Александру дорого обошлись впоследствии Котлубицкому. Сделавшись императором, Александр сперва сослал помощника Павла в Арзамас, а год спустя и вовсе спровадил 26-летнего генерал-лейтенанта в отставку.