Жить не дано дважды - Раиса Хвостова

Когда Василия увели, полковник сказал:

— Есть для вас и повеселее новость, Маленькая.

Я замерла — вдруг в отпуск, в Москву, хоть на один день.

Полковник сказал:

— Вам присвоено внеочередное звание — старшина. Это раз. А второе — вы представлены к награждению орденом Красная Звезда.

— Служу Советскому Союзу!

Подумать только, у меня будет орден, Красная Звезда. Не маленькая звездочка на пилотке, а большая красная пятиконечная звезда на груди.

Возвращалась из штаба вместе с Прищуренным. Он не поспевал за мной — так меня несли ноги от радости. Хотелось скорей к девочкам, поделиться, выговориться. Прищуренный то и дело окликал меня:

— Я ведь старик, Оленька, пожалей!

Я смеялась, ну, какой же он старик! Совсем молодой, свой парень, только вот годы… И мне было жаль, что Прищуренному уже тридцать пять. Молодым быть лучше.

Он догнал меня и взял под руку. Я опять смеялась — трудно мне приноровиться к его длинным ногам. Был весенний полдень, солнце слепило и ласково грело. И хотелось беспричинно смеяться. Собственно, когда у тебя хорошее настроение, для смеха всегда найдутся причины. Я уже придумывала, что бы это такое выкинуть сегодня с Максимом — мы опять измываемся над ним, — что-нибудь такое, чего еще не было.

— Послушай, Оленька…

Подполковник замедлил шаг, посмотрел на меня сверху вниз своим прищуром. Казалось, он колеблется. И это было странным потому, что подполковник Киселев никогда не колебался: если надо — надо.

— Дело такое… У тебя еще полтора месяца отдыха. Если ты не захочешь, тебя не пошлют. Но майор Воронов…

— Какое отношение имеет ко мне майор Воронов?

— Ты же разведчик, Оленька, — упрекнул Прищуренный, — вырабатывай в себе терпение. Так вот, майор Воронов просил поговорить с тобой. Его квадрат — белое пятно. Сведений оттуда не поступает…

— Я пойду с Таней и Максимом?

— Нет. Ты пойдешь с другим разведчиком. Опытным.

Я нахмурилась, мне так хотелось идти с моими друзьями. Я их знала, могла на них положиться во всем. А новый… Кто его знает, какой он, не окажется ли Василием? Я понимала, что Василий — редкий выродок. Но достался же он мне!

— Прежде чем согласиться, подумай хорошо. Задание трудное. Всего две недели назад там арестована группа.

«Оля, подумай — будет очень тяжело, могут арестовать так же, как и тех, что были перед вами. Земля чужая — это тебе не Украина, где свои люди кругом. Арестуют, будут бить и пытать, мучить… И никто не сможет помочь… а тебе всего восемнадцать лет, жить-то хочется?..

А разве им не хотелось жить — тому пленному молоденькому офицеру, которому тоже не больше восемнадцати, помнишь, Оля, его — босого на снегу, в одних брюках и рваной майке, протягивающего консервную банку, помнишь его синие чистые глаза, как синее свободное небо, и совсем мальчишеский вьющийся чуб?

Его убили потому, что он хотел жить. Жить стоя, а не ползком. И тем четверым мальчишкам-москвичам, убежавшим из десятого класса на фронт, куролесившим на аэродроме перед вылетом, — один из них тогда порвал брюки, и вы смеялись до коликов — мальчишкам, которых ты увидела через несколько дней висевшими один возле другого на свежевыструганной виселице, — им разве не хотелось жить?»

— Я согласна, товарищ подполковник. Но почему майор Воронов просит именно меня?

— В этом квадрате сейчас находится какая-то немецкая разведывательная часть. Надо установить — не та ли, из Тирасполя? И потом, он знает, как ты справилась с заданием одна. Нужны проверенные в деле разведчики.

— Я согласна.

— Не торопись. Вечером я познакомлю тебя с майором Вороновым. Поговоришь с ним. Обдумаешь. Решишь. Поняла?

Я кивнула, хотя все уже решила.

6.

Вошел майор Воронов, пожал мне руку.

— Следом идет твой напарник.

Я вспыхнула от волнения.

— Скажите, наконец, товарищ майор, кто он?

Майор Воронов спокойно — он всегда спокоен — возразил:

— Сейчас увидишь, познакомишься… Да не волнуйся так, твой напарник — настоящий человек. Помнишь, все кругом говорили о радистке Клаве, этой девчурке?

Я помнила. Радистка Клава — пятнадцатилетняя девчонка — вылетела на задание с напарником. В воздухе их парашюты разнесло так далеко, что старший искал Клаву двое суток. Клава по легенде была его дочерью. А он холостяк, и привязался к ней, как к дочери. На исходе вторых суток старший пошел в село поискать ее. И не дошел. За околицей он увидел двух полицаев, тащивших упирающуюся девчонку. Подробностей никто не знал, знали только, что полицаи пропали, а напарник с радисткой пришли в село одни.

Рассказывая об этом, девчонки вздыхали — каждой хотелось иметь надежного напарника.

Я сказала:

— Конечно, знаю про Клаву. И что?

— А то, — хитро посмотрел карим глазом майор, он всегда так смотрит. — А то, что старший вашей группы — Клавин напарник…

Майор не успел договорить, я не успела удивиться — в дверь чуть слышно постучали.

— Входи, Федор, входи!

Вошел.

— Здравствуйте, капитан Сараев!

— Здравствуйте, старшина Казакова!

— Вот как официально, — отозвался майор Воронов. — А между тем вы брат и сестра.

Я с облегчением вздохнула: и потому, что мой руководитель такой опытный разведчик и мужественный человек, и потому, что мы только брат и сестра.

Майор тут же познакомил нас с легендой. Она оказалась предельно простой. Мы — брат и сестра. Наши родители — пособники немцев, отец ходил в старостах в селе под Харьковом. Накануне прихода русских Федор и Женя (так звали теперь меня) уехали с немцами. Федор работал возничим, а Женя на кухне. Но воинская часть, к которой мы пристали, направлена на фронт, и мы сами по себе поехали дальше в тыл.

Легенда простая, но разработка сложна. Опять зубрила я улицы и переулки, площади, парки и кинотеатры, фамилии стахановцев и знаменитых артистов. Харьков — это посложнее Полтавы. И снова занятия по спецделу, по парашютному делу, по радиотехнике. Меня даже обучали образу мыслей девушки-мещаночки — колечки-медальончики, альбомы с дикими стишками, трогательные фотографии с надписями, вроде: «Люби меня, как я тебя, и будем мы на век друзья». При этом я не совсем дура — десятилетку кончила в Харькове.

Больше всего нам с Федором нравились занятия под открытым небом. Небо было, как синька. Солнце яркое, зелень веселая. Была у нас облюбована лужайка, где мы стреляли, бросали гранаты, развертывали связь. Я стреляла из револьвера хорошо, но тщеславие требовало — лучше надо, хотелось Федора обогнать.