Жить не дано дважды - Раиса Хвостова

Комендант любезно проводил нас до ворот и там, прощаясь, выразил надежду, что в скором времени будет нашим гостем.

Словом, все обошлось хорошо. Домик оказался настоящей находкой — совершенно изолированный, правда, страшно запущенный, с выбитыми стеклами, плохо притворяющейся дверью. Но умелые руки Федора сделали наше жилье уютным. На следующий день Федор сходил в жандармерию, и нас без проволочек прописали.

Можно было разворачивать работу.

2.

— «Рон», «Рон», «Рон»… — посылаю я позывные в Центр.

Через пять минут переключаюсь на прием.

— «Жант», «Жант», «Жант», — слышу ответ…

Первая радиограмма получилась длинноватой. Нужно было сообщить о благополучном прибытии, о переброске на фронт неожиданно объявившейся здесь дивизии «Эдельвейс», о расположенном неподалеку аэродроме.

Ответ был передан тут же — разведать аэродром и передать данные.

С утра мы с Федором отправились на прогулку. Обозревать окрестности, как выразился он.

Ночью я отстучала лаконичную радиограмму:

«Южнее Ивановки восемь километров направлении Прута — аэродром. «Мессершмидт — сто одиннадцать» — сорок пять самолетов. Ангары южной части аэродрома. «Учитель» — кличка Федора.

В ответ приняла короткое «ЩСЛ», что значило: принято, даю квитанцию.

На следующую ночь еще короче радиограмма:

«Севернее Минешт пять километров пункт двести двадцать девять — склады бомб».

Нелегко дается то, что заключено в скупые строчки радиограммы. Сколько выдумки, выдержки, изворотливости требуется. И все Федор.

Спокойно, неторопливо находит он наилучшие решения той или иной задачи. Я это заметила, когда мы устанавливали рацию. Ломала-ломала голову, куда бы протянуть антенну — и чтобы не заметил ее никто, и чтобы соответствовала лучшим техническим нормам. Федор пришел, осмотрелся исподлобья — у него выпуклые надбровия, отчего кажется, что он всегда глядит исподлобья, — взял антенну в руки и потянул ее по-над краем железной крыши.

Все большим уважением я проникалась к Федору, даже немножко, по-девчоночьи, побаивалась его. Как побаиваются любимого учителя или отца. Почти не возражала ему, когда он говорил — надо сделать то-то и так-то, потому что он знал лучше. Старалась не вызывать его недовольства и потому все, что ни делала — стирала или готовила обед, собирала сведения или составляла радиограмму, все старалась делать так, чтобы лучше уже невозможно было сделать.

Неделю мы осваивались на новом месте. Потом стали думать о работе.

Для меня дело скоро нашлось. В селе висело объявление: на молокозавод требовалась уборщица. Молокозавод — неподалеку от Ивановки, на молочной ферме. Я пошла справиться, и меня тут же приняли.

А Федор все не мог ничего подобрать. Перебрал всякие варианты и остановился на одном — шить чувяки. Так я узнала, что всеумеющий Федор умеет и сапожничать!.. Конечно, хорошо шить чувяки и возить их по ближайшим селам, на базар в Корнешты. Когда-то чувяки Степана крепко нам помогли. Но требовалось разрешение румынской жандармерии. И Федор выжидал — не попадется ли что еще, — не хотелось лишний раз появляться в этом несимпатичном заведении.

С молочного завода я возвращалась вечером. Уставшая — ноги не шли. Первое время мне трудно приходилось. От зари до зари мыла полы, крутила сепаратор, таскала бидоны. Однажды шагала домой, как всегда, едва волоча ноги. И вдруг — куда усталость девалась — над головой прошли краснозвездные машины.

— Федор! — влетела я вихрем в дом. — Федор! Наши пролетели! — Тяжелый грохот выгнал на крыльцо — бомбардировщики один за другим ныряли в пике, сбрасывали бомбы и выходили из пике, прежде чем раздавался взрыв. «Ястребки» ходили круг за кругом, расстреливая аэродром.

— Это мы, Федор! — выплясывала я дикий танец. — Это мы с тобой Федор! Мы! Мы!

Федор — мой угрюмый гриб-моховик — хохотал.

На столе — завернутый в полотенце ужин. Теперь, когда я работаю, Федор готовит сам. Старается все по дому сделать до моего прихода. Я понимаю — жалеет.

Но мне все-таки неловко — мужчина выполняет женскую работу.

Ночью я держала связь с Центром:

«Оргеев прибыла пехотная дивизия. Опознавательный знак — голова оленя. Штаб — улица Кагаза. «Учитель».

На следующую ночь:

«Аэродром разбит — ни одного уцелевшего самолета. Строения разбиты. Бомбы легли в цель».

И еще на следующую:

«Двадцать четвертого мая из Унген сторону Бельцы прошло два эшелона. Первый — тридцать вагонов боеприпасов, двадцать две цистерны горючим, двадцать четыре платформы танками, двенадцать вагонов вооружения. Второй — тридцать три платформы танками, пятнадцать платформ автомашинами, три вагона солдатами».

3.

Мы работали с Федором не за страх, а за совесть. Изо дня в день шли в Центр данные о противнике. Все это очень хорошо. Но к самому важному мы еще не подступались: где и как искать секретную немецкую часть — не ясно, не за что зацепиться даже. Я отчаиваюсь, Федор не теряет присутствия духа. Только предупреждает — действовать очень осторожно, за такое любопытство не поздоровится. Можем влипнуть, еще ничего не узнав.

Я стараюсь сблизиться с работницами на молокозаводе — может проговорятся. Но сближение не очень налаживается. Во-первых, меня чураются за интеллигентность, хотя с сочувствием относятся, жалеют — маленькая, слабенькая, не по силам такая работа. А во-вторых, женщин настораживают мои катания по селу с комендантом, и опять жалеют — слаба характером, а до добра эти катания не доведут.

Я действительно катаюсь с комендантом. «Герр комендант» сдержал слово. Однажды, когда мы с Федором сидели за ужином, дверь отворилась, и вошел комендант, без стука. Вот скотина! Он нас с Федором и за людей не считает.

Наверное, у меня были очень злые глаза. Комендант как-то запнулся на пороге. Встал, растерянно озираясь.

Выручил, как всегда, Федор:

— Проходите, господин Адлер, — сказал он спокойно. — Садитесь.

Я опомнилась. Состроила обворожительную, на мой взгляд, улыбку.

— Герр комендант отужинает с нами?

— Нет, — резко сказал Адлер и присел на краешек стула, предварительно проведя по сидению пальцем.

Замараться боится. Мне попалась на глаза волосатая родинка под длинным тонким носом, впечатление, что она вот-вот вылезет из ноздри.

Адлер побагровел.

— Над чем Шеня смеется?

Я просто хохотала и краем глаза ловила настороженные глаза Федора.