Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

Языческим истуканам, отнявшим у него жену, он больше не верил. Скорее не верил в их милосердие, а зла от них не боялся, потому что навредить они могли ему только в жизни земной, а он боле ею не дорожил...

По первому снегу, оставив в Новгороде усиленный гарнизон, пошёл Добрыня обратно в Киев, a пока добрался, и весна пришла. Въехал он в Киев в самый разгар гонения Владимира на Рогнеду, как об этом молва доносила, потому сразу и помчался в Преславец на Лыбеди, и, как ему казалось, вовремя поспел. Только, к удивлению Добрыни, Владимир-князь и без его наущения Рогнеду помиловал.

   — Ты мне скажи! — отмахивался князь от дядькиной похвалы. — Помиловать-то я её помиловал, и как с души у меня тяжесть свалилась, а вот куда мне её теперь девать?

   — Задача, — соглашался Добрыня. — Отпусти её на волю... Она ведь начнёт ковы супротив тебя строить!

Они сидели в княжеском покое, ели вяленое кабанье мясо, запивали ставленым мёдом.

   — А супротив козней любых теперь тебе защищаться мудрено, — крутил сильно тронутой сединой бородою Добрыня. — Дружину-то разогнал!..

   — Да от дружины самые козни-то и шли! — утирая усы и кудрявую короткую бороду, говорил Владимир. — Ну-ко вспомни, кто отца моего предал? Кто Олега с Ярополком стравил, кто убил их обоих? А? То-то и оно, что дружина!

   — Без дружины нельзя! — сокрушался старый воевода.

   — Кто говорит, без дружины! — соглашался князь. — Но и та, что была, не надобна.

   — Новые люди нужны! Верные! Княжеские! — обгладывая кость, говорил изголодавшийся в походе воевода. — А вот я помню, к тебе какой-то, сказывали, приходил, тот, что мурому Солового во дворе твоём теремном зарезал. Где он? Он ведь служить шёл и, видать, от души к тебе рвался. Где?

   — А кто его знает! — ответил, стараясь казаться беспечным, князь. — Пришлось его в погребе закопать. Должно, и сейчас там.

   — Ты что! — Добрыня швырнул кость на серебряное блюдо. — Ты что, вовсе, что ли, совести не имеешь?! Зима ведь прошла, а он у тебя всё тамо? Он же тебя от врага лютого спас!

   — А что я мог поделать? Тут вся дружина, как стая волков, глядела...

   — Ну!.. — сказал Добрыня, не находя слов... — Ну! Я таких, как ты, не встречал! Будто тебя и не баба рожала!

   — Погодь! — крикнул князь.

Но Добрыня отшвырнул ширинку, которую расстелил на коленях, чтобы не запачкать рубаху.

   — Чего ты разошёлся! — кричал ему Владимир.

   — Как тебе служить?! Как тебе служить, скажи ты мне, племяш мой дорогой, ежели от тебя такая благодарность?!

   — А как мне его было помиловать при всём честном народе?! А? У меня самого тогда голова на ниточке болталась.

   — Не голова у тебя, а бубенец пустой! Только звонить и можешь!..

   — Да ладно тебе! — примирительно и хитро сказал князь. — Сказывают, он христианскому Богу веровал... Вот ежели Бог это истинный, стало быть, и храбр тот жив пребывает!

   — Тьфу! — Добрыня с досады плюнул Владимиру под ноги, и Владимир побелел. Но Добрыня был один таков, кто мог себе позволить говорить князю истину.

   — Давно надо было его из темницы вызволить да правой рукой во всём сделать!

   — Давно? — закричал Владимир. — Да у меня варяги на шее сидели! Они только за льдом в Царьград ушли, я только вчерась известие получил, что они назад не возвернутся!

   — А вот седни! Седни же надоть было не с Рогнедой воевать, а воина того слобонить!

   — Да от него небось уже и костей нет!.. — вздохнул князь.

Но Добрыня его не слушал. Бурей пошёл он по терему, кликнув холопов с заступами, велел немедля раскапывать заваленную дверь погреба.

Мужики, торопясь, принялись разгребать ещё не совсем прогревшуюся землю. Дорылись до окованной двери. Надсаживаясь, отворили. Тяжким духом нежили и грязи вынесло из дверного провала.

   — Эй! — крикнул Добрыня, не решаясь войти в темницу. — Жив ли ты там? Кем тебя кличут?

   — Ильёй! — глухо раздалось из-под земли.

   — Что? — схватился за сердце воевода. — Ильдей? Ильдей, ты сказал? Да Ильдея года, почитай, с два сюды мёртвого приволокли!

   — Ильёй! — сказал, вырастая в дверях, страшный, с провалами глазниц, чёрный от грязи и зелёный от отсутствия света, богатырь. — Дайте одёжу какую ни на есть, согнило на мне всё.

Его стали переодевать прямо здесь. Сняли прогнивший тулуп, что с великим трудом просунула ему в оконце Мальфрида, шерстяные одежды вязаные, которым Илья и названия не знал.

   — Немедля это всё в огонь! А малого — в баню! — скомандовал Добрыня. — Сколь же ты тут обретался? — спросил он Илью.

   — Счёт времени потерял. На Пасху полгода было ровно!

Добрыня припомнил, что не так давно христиане праздновали воскресение из мёртвых Бога своего. Его удивило, что все дружинники-христиане говорили друг другу «Христос воскресе» и целовались троекратно. И радовались...

   — А кто ж питал тебя, что ж мороз тебя не забил? — ахал Добрыня.

Илья же вдруг улыбнулся и сказал твёрдо:

   — Видать, моя служба впереди! А что Господь меня спасает — так это не впервой! Бог даст, и ты просветишься светом Его...

Илью вымыли в бане. Долго стригли, расчёсывали бороду и густые завшивевшие кудри. Затем, обрядив в новую одежду, с трудом найденную тиунами — всё Илье мало, — повели ко князю.

Владимир сначала не поверил, что Илья жив. Ахнул и он, услышав столь сходное с именем верного Ярополку хана печенежского имя Илья. Совсем как Ильдей! О нём помнил Владимир, и сетовал, и завидовал покойному брату, коему служил верный печенег. И жалел, что убили Ильдея варяги, а то не было бы ему цены в дружине у Владимира.

Когда же Илья явился, сутулясь и нагибаясь под притолоками дверными — так велик и высок он был, — в покоях княжеских, Владимир вызвал охрану нарочитую: мало что Илье в голову взбредёт!

Илья встал посреди гридницы, где встретил его князь, едва не доставая потолка головой, прямо и открыто глядя князю в лицо. Редко встречал князь такой ясный взгляд. Владимир тонко чувствовал всех, с кем говорил, и он сразу понял — с Ильёй обиняком да увёртками толку не добьёшься.

   — Зла на меня не держишь? — спросил он напрямки.

   — За что? — пророкотал богатырь. — Что ты меня в погребе закопал? На всё воля Божья! И ты в сём не властен. За что на тебя гневаться?

   — Разве ж тебе там хорошо было?

   — А ты разве не в погребе? — усмехнулся Илья. — У каждого своё испытание.

Владимир растерялся. Он не верил, что несправедливо заточенный и обречённый на смерть человек может не таить обиду и ненависть. Князь подошёл к Илье, кому оказался чуть ли не по грудь:

   — Верно ли говоришь, что не таишь злобы?

   — Бойтесь уловляющих душу... — загадочно ответил Илья. — Ты же меня в душе моей укрепил...

И Владимир понял, что этот верзила не обманывает.

   — Я ведь воли тебя лишил...

   — Воли меня никто лишить не может, — перебил его Илья. — Я и в темнице свободнее тебя, князь.

Добрыня только рутами всплёскивал и хлопал себя по коленям. Нравился ему этот детина. Очень нравился!

А Владимир путался в мыслях и, что сказать Илье, не знал.

   — Служить-то мне будешь? — спросил он растерянно, как провинившийся мальчишка.

   — На тебе печать избрания Божия! — сказал Илья. — В дружине твоей служить буду, пока ты пути своего, Богом указуемого, не поймёшь. Пока деяния твои Бог допускает...

Совершенно теряясь оттого, что никто никогда так с ним не разговаривал, Владимир сказал-догадался:

   — Ты христианин?

   — Да, — ответил Илья и показал выжженный на груди своей крест.

   — Тогда на святыне своей поклянись служить мне верно...

   — Господь не велел клясться и заповедал заповедью своей: «Не клянись»... Я тебе, князь, обещаю, и в том слово моё верно. А теперь пусти меня. Я своих отроков искать пойду да гридня...

   — Садись, со мной раздели трапезу, — попросил Владимир.

   — Не по ряду мне будет с тобой за одним столом сидеть, — пророкотал странный человек никогда прежде невиданной Владимиром породы, — Ты — князь. Живи по-княжески. Я — воин Христов, а служить тебе стану дружинником...

Громадный Илья поклонился князю и пошёл, чуть по-медвежьи косолапя, как все сызмала привычные к верховой езде более, чем к ходьбе.

Странно, но ни князь, ни Добрыня не посмели остановить или задержать Илью. Он, вчерашний заточник, во тьму погреба заключённый, вёл себя с ними как старший, как хозяин и терема, и княжества, а может быть, и страны?

Князь и старший воевода долго сидели молча, пока князь не сказал:

   — Буйку! Я не знаю, что про этого человека думать. Я таких не встречал прежде.

   — А таких, должно, прежде и не было, — сказал Добрыня. — Это какой-то во всём новый человек явился. Я дольше твоего землю топчу, а и то таких не видывал ни разу.