Окно в природу-2003 - Василий Песков

Мозг животных в отличие от человеческого почти лишен возможности к абстрактному мышлению, он реагирует на конкретный, зрительный, слуховой, запаховый раздражитель: сигнал - ответ. Именно поэтому основой всех объяснений поведенья животных долго было учение об условных рефлексах. Однако постепенно замечены были «тропки», ведущие от коры мозга к подкорке, где, как считают, происходит обобщение, «типизация», способность к воображению, образуется знаковая система восприятия информации. В «черном ящике» появились уголки света.

«Самый простой пример. Обезьянам мы предложили ящики разной формы - прямоугольный, квадратный, треугольный, круглый, но приманка-поощрение спрятана в ящике чуть большего размера. И уже только на это обезьяны стали обращать внимание, независимо от конфигурации ящика. Усложнили опыт: ящики одинаковы по размеру, разнятся по форме и все покрыты одинаковыми пятнами. Обычно уверенно и безошибочно выбирается ящик, на котором пятен больше. Значит, где-то в подкорке у обезьян сложился «алгоритм» предпочтенья величины. Подобных опытов проведено много, и все они фиксируют то, что происходит за рамками условных рефлексов. Иначе говоря, и наука копит доказательства, что высшие животные не являются автоматами, где все предначертано наследственной программой и приобретено опытом по схеме условных рефлексов. Они по-разному, но все-таки соображают. Здравый смысл усвоил это давно, наука же то же самое признает осторожно и осмотрительно. Но шаги за рамки рефлексов уже сделаны и закрепились.

Степень «рассудочной деятельности» (так выражаются ученые) у высших животных различная. В первом ряду стоят человекообразные обезьяны, слоны, собаки, лошади, у птиц - врановые: вороны, галки, сороки. Замечено, что общение с человеком, близость к нему и при жизни в дикой природе делают этих животных в наших глазах умнее. Это закономерно, они начинают действовать по правилам, которые мы им невольно диктуем. Особо это относится к обезьянам - неутомимым исследователям и подражателям, способным учиться друг у друга и у людей тоже. В них мы видим себя отражением в кривом зеркале. И догадываемся: им подражать человеку легко, поскольку корни нашей общей с ними истории одни и те же».

28.08.2003 - Дубы-кормильцы

Есть на что заглядеться...

В лесу на всё есть свои едоки. Глухари и тетерева, поедающие зимой хвою и березовые почки, летом ищут животный корм и очень любят всякие ягоды, особенно чернику и клюкву. Рябина - подлинный хлеб обитателей леса. Медведи нагуливают на ней жир на зиму. Рябиной кормятся многие птицы, и, случается, даже лисы и волки, поднявшись на задние лапы, едят рябину. Семена кленов, орехи - еда снегирей, поползней, дятлов. Едят лесные жители траву, грибы, пьют березовый сок, жуют одуванчики, роют коренья.

Есть в лесу и еще один плод под названием желудь. Все знают эти плотные, гладкие и тяжелые семена дуба в шершавых чашечках-тюбетейках.

Дуб - дерево, тяготеющее к югу. До европейской тайги дубняки тянутся лишь поймами рек. А лучшие вековые дубравы - в черноземном воронежском крае. Именно тут, вблизи Дона, царь Петр нашел то, что искал для строительства флота: еще не тронутые девственные леса с дубами возрастом за четыреста лет.

Дубы, растущие на свободе, коренасты, ветвисты, приземисты. А те, что живут в лесной тесноте, тянутся вверх, прямые, как сосны. Мое детство прошло вблизи таких мачтовых дубняков, которые Петр назвал «золотым кустом государства Российского». Для лесопосадок после страшной засухи 1946 года в этих дубравах мы собирали желуди. Помню, на станции Тресвятской они лежали золотистыми ворохами. Их грузили в вагоны и развозили по организованным тогда ЛЗС (лесозащитным станциям). В лесной полосе Воронеж - Ростов и в полевых посадках есть дерева, выросшие из собранных и мною вблизи Воронежа желудей.

Дубов для строительства кораблей срублено было много. Но две дубравы - Шипов и Теллермановский леса - сохранились в своих площадных очертаниях. Дубы в них - уже послепетровская поросль. Но за Хопром я добрался к дубу, которого миновал топор царских рубок. Выглядит он великаном среди лесного подроста: высота - тридцать пять метров, диаметр ствола - два метра, возраст - 370 лет. Богатырь этот помнит стук топоров корабелов. Но живут дубы и дольше. В Литве видел я дерево (Сельмужский дуб), которому, полагают, около двух тысяч лет.

На зрелый желудь смотришь, как на изделие ювелира. Достигающий иногда пяти-шести сантиметров дубовый плод изящен, золотистое гладкое тело его похоже на тяжелый литой снаряд.

В августе - сентябре зрелые желуди начинают падать с дубов. Однажды поздним вечером в плоскодонке мы плыли с другом по маленькой речке, текущей в дубраве. Замирали, слушая, как желуди в темноте прошивали гулкую крону дуба и падали в воду, заставляя качаться в ней отражения звезд.

Однако желуди ценятся вовсе не за изящество формы. Плоды эти - дар лесов всем, кто в нем обретается. В Москве в Тимирязевском парке однажды в сумерках я был озадачен шуршаньем опавших листьев почти у меня под ногами. Кто бы это? Оказалось, утки! Десятка два их шеренгой, вороша листья, азартно искали опавшие желуди. Теперь понятны нечаянные встречи с утками в глубине леса, вдалеке от воды.

Любителей желудей много. Первыми назовем кабанов. В «желудевые годы» осенью они непременно посещают дубравы. Запоминая места либо чувствуя запахи желудей, кабаны находят их позже под снегом. Едят желуди и олени, косули, медведи, куницы, белки и мелкие грызуны. Желтогорлые мыши запасают на зиму до полведерка отменного корма, который находят иногда люди и кабаны, обездоливая мышей.

Прежде чем сказать еще и о птицах, назовем самого мелкого истребителя желудей с названием долгоносик. Причудливой «конструкции» жучок величиной с обнаженный стержень карандаша, которым сейчас я пишу, имеет длинный тоненький хоботок-сверлышко. Сделав дырку в плотной кожуре желудя, мастер сверленья опускает в нее яичко и переползает на другой желудь. Сам он «дубовую кашу» не ест. Потрошит желудь личинка жучка. «Осемененные» желуди раньше других осыпаются. На земле в скорлупке плода к личинке присоединяются много других крошечных едоков, и в конце концов от желудя остается лишь жесткая скорлупа. Бывают годы, долгоносики поражают половину всех желудей - вот он, способ брать и числом, и уменьем!

Едят желуди птицы, главным образом дятлы и сойки. К осени сойки из разных мест перекочевывают в дубравы. Тут они кормятся и запасают желуди впрок на зиму, устраивая свои кладовки так, чтоб не заметили вороватые их подруги. Зимой сойки склады свои находят, но не все, чем способствуют расселенью дубов. Встречаешь иногда растущие от одних корней пять-шесть дубов-братьев и думаешь: сойкин посев...

Пищевая ценность желудей велика. Тело их наполовину состоит из хорошо усвояемых углеводов, главным образом крахмала. И эта ценность, конечно, давно замечена не только дикими обитателями леса, но и людьми. В древности средний пояс европейских равнин покрывали дубравы. Сбор желудей был знаком людям с первобытных времен. «Есть основанье предполагать: не злаки - рожь и пшеница - были первым хлебом людей, а желуди», - читаем в книге знатоков древности. На раскопке селений Трипольской культуры (нынешняя Кировоградская область Украины) были обнаружены растертые в муку желуди. «Помолу» этому пять тысяч лет!

О том, что и ныне люди знают ценность «дубовой каши», могут свидетельствовать те, кто пережил засухи и годы войны, когда в хлеб подмешивали желудевый размол. Я ел такой хлеб. Вкусным его не назовешь, но тут, как говорится, быть бы живу.

Поводом вспомнить о желудях послужил рассказ моего рязанского друга Ивана Павловича Назарова. Ему в дороге какой-то земляк поведал, вспоминая родное село Чернояр, о том, что там желуди собирали не только «в лихие годы». «Запасали для скота, в первую очередь для свиней. Дележ доброго урожая был упорядочен - за каждой семьей закреплялось пять - семь дубов».

Проезжая недавно по проселкам южнее Москвы, на стыке областей Рязанской, Тамбовской, Пензенской и Мордовии, на карте обнаружили мы село Чернояр. «Съездим?» - «Съездим!» И отправились... Село оказалось не таким уж далеким, но лежало за болотами и буграми. «В дождь попадете - сидеть вам в грязи», - сказал нам знающий человек. Рискнули... Всё, что знали мы о сборке вблизи села желудей, подтвердилось. Молодежь, правда, на наши расспросы пожимала плечами - не знаем... Стали искать стариков. И первый же (Марымов Тимофей Андреевич) всё подтвердил: «Да, так раньше было. А нынешние, что они знают! Приедут из города - разве что по грибы сходят».

Дочь старика Анна Тимофеевна, работавшая в селе агрономом, картину нам прояснила. «Земли у нас крайне бедные - супесь. Издавна кормились тут больше лесом, чем полем. Кто пилил древеса, кто уголь жег, гнал деготь, смолу собирали, кору бересклета, грибы, ягоды. Ну и желуди каждый двор для скота собирал. Дубов в наших лесах не очень-то много. Нельзя сказать, чтобы каждое дерево было у кого-нибудь «в подчинении», но порядок все-таки был - каждый знал, где ему собирать. Выезжали по желуди на подводах. Всего на зиму запасали мешков по десять - пятнадцать. Чернояр наш на всю округу поставлял маленьких поросят. Во многих домах оставляли на зиму свиноматок. А какой самый лучший корм для свиньи? Желуди! Вот и старались друг перед другом. Кроме свиней, желуди ели коровы, лошади, козы, овцы... и мыши. Вот так и сложился черноярский наш промысел. Сейчас всё в упадке. Коров немного. И свиней тоже. Овец до перестройки в совхозе было двенадцать тысяч. Сейчас ни одной! Вот такие дела. Но жизнь идет, крутимся, кто как может. Желуди тоже на зиму запасаем. В прошлом году собрала я восемь мешков».