Окно в природу-2003 - Василий Песков

Дочь старика Анна Тимофеевна, работавшая в селе агрономом, картину нам прояснила. «Земли у нас крайне бедные - супесь. Издавна кормились тут больше лесом, чем полем. Кто пилил древеса, кто уголь жег, гнал деготь, смолу собирали, кору бересклета, грибы, ягоды. Ну и желуди каждый двор для скота собирал. Дубов в наших лесах не очень-то много. Нельзя сказать, чтобы каждое дерево было у кого-нибудь «в подчинении», но порядок все-таки был - каждый знал, где ему собирать. Выезжали по желуди на подводах. Всего на зиму запасали мешков по десять - пятнадцать. Чернояр наш на всю округу поставлял маленьких поросят. Во многих домах оставляли на зиму свиноматок. А какой самый лучший корм для свиньи? Желуди! Вот и старались друг перед другом. Кроме свиней, желуди ели коровы, лошади, козы, овцы... и мыши. Вот так и сложился черноярский наш промысел. Сейчас всё в упадке. Коров немного. И свиней тоже. Овец до перестройки в совхозе было двенадцать тысяч. Сейчас ни одной! Вот такие дела. Но жизнь идет, крутимся, кто как может. Желуди тоже на зиму запасаем. В прошлом году собрала я восемь мешков».

Мы попросили показать нам дубы-кормильцы. Анна Тимофеевна, прихватив грибную корзину, села в машину... Таких дубов, как под Воронежем, мы не увидели. И растут редко: один - тут, другой - там. «Поневоле приходилось как-то делить. Теперь ходим гуртом - село обезлюдело, и нет азарта собирать много. Но все же в августе - сентябре ходим кто по грибы, кто по желуди...»

Жаркий день обещал дождь, и, вспоминая лесную дорогу, мы начали волноваться. «Дождя не будет!» - успокоила Анна Тимофеевна. И ошиблась. Двенадцать километров от Чернояра к асфальту добирались мы (Федора Конюхова бы нам в компанию!) пять часов. Но тяготы, которые позади, вспомнить даже приятно.

04.09.2003 - Натуралист

Николай Терентьевич Кошелев.

Слово «натуралист» как-то незаметно выбыло из нашей лексики. Его заменили слова: «биолог», «зоолог», «ученый». Между тем полтораста лет назад слово «натуралист» было очень распространенным. Им назывался человек, изучавший природу (натуру). Причем не было различия между изучающим ее профессионально или по любознательности, по страсти постигнуть тайны всего живого. Если выстроить натуралистов по значительности их постижений природы, первым станет великий Чарлз Дарвин. В путешествие на корабле «Бигль» он отправился натуралистом. В том же ряду окажется Фабр - «чудак, всю жизнь просидевший в бурьянах c лупой». Этот сельский учитель был признан и «канонизирован» в науке уже стариком, когда его знаменитая книга «Жизнь насекомых» завоевала мир. Натуралистом по призванию был канадец Сетон-Томпсон, чьи наблюдения природы уже более ста лет приобщают нас к тайникам жизни. Натуралистами были Брем и отец его - священник, изучавший птиц. У нас известными натуралистами были Сабанеев, чьи знания рыб России поныне не превзойдены, и орнитолог Кайгородов. На памяти ныне живущих - обожаемые молодежью середины прошлого века два «дяди Пети»: натуралисты Петр Александрович Мантейфель и Петр Петрович Смолин. Из ныне живущих в этот ряд по справедливости надо поставить моего земляка-воронежца Леонида Леонидовича Семаго. И вот еще - Кошелев.

Николай Терентьевич Кошелев был школьным учителем рисования и труда, столяром по профессии, а по призванию - страстным исследователем природы. Я слышал о нем не раз в Окском заповеднике - живет, мол, в глуши удивительный человек, к которому мы, случается, за советами ездим. Я собирался тоже съездить к рязанцу и, так бывает нередко, опоздал. Минувшей зимой натуралист умер, и я приехал лишь постоять у могилы, уже покрытой травой и цветами, которые приносят односельчане Николая Терентьевича.

Прекрасный портрет, сделанный другом Кошелева и, можно сказать, учеником его, рязанцем Иваном Павловичем Назаровым, избавляет от описания внешности человека. Фотография полностью соответствует тому, что я слышал о Кошелеве в рязанском селе Желанное. «Волевой, любознательный, с трезвым умом, золотыми руками и добрым сердцем. Он был знающ, никогда не терял присутствия духа и сразу становился любимцем, где бы ни появлялся».

За плечами Николая Терентьевича жизнь с десятью годами школы и годы войны, на которой был он разведчиком. По орденам и медалям, среди которых - не частый случай - три боевых ордена Красной Звезды, можно судить: воевал хорошо. Осел он после войны в Ужгороде, стал столяром-краснодеревщиком, но тянуло на родину, на Рязанщину. Привез он жену, рожденную близ Киева. «Я плакала, - рассказывает Софья Ивановна Кошелева. - Ехали на лошадке. Дывлюсь: все леса и леса. - Коля, серденько, ну куда ты меня везешь, тут, наверное, и людей-то нема? - Люди, - говорит, - есть. И хорошие. Ты их увидишь. Потом и я эти леса полюбила!» Прожили Кошелевы душа в душу сорок пять лет.

«Слова грубого от него не слыхала. Не курил, горилку выпил два раза в жизни: в День Победы в 45-м году и тут, когда провалился на озере под лед с велосипедом. В школе работу его всегда отличали. Но страстью Коли были лес, речка, поле - все, что называем природой. Дом, поглядите, завален книгами, но ему хотелось все видеть, до всего самому докопаться».

«Зверей, птиц, травы, грибы, бабочек и жуков наших мест лучше Терентьича не знал никто, - рассказывает друг Кошелева Иван Павлович Назаров, сам знатный натуралист. - С ним рядом я чувствовал себя мальчишкой. Он был настоящим исследователем - о всем судил трезво, разумно, знал, что и где надо искать, мог часами сидеть с биноклем, наблюдая за птицами, мастерил ловушки - поймать какого-нибудь обитателя леса. Вел регулярные записи фенологических явлений, сравнивал череду их по разным годам, писал заметки о наблюденьях своих в газеты».

На плечах натуралиста были неизбежные в сельской жизни хозяйские заботы об огороде, о дровах, сене, скотине. И школа. Все успевал! Рано утром, попив чайку, садился на велосипед (зимой становился на лыжи) и «в угодья», как он говорил. Ничем лишним не оброс в жизни. Линялая рубаха, вот этот картуз, делавший его похожим на казака с Дона, добротные сапоги, часы, бинокль, лупа, термос и записная книжка были спутниками его жизни. «А богатство... Вот оно!» - раскидывал он руки, имея в виду все, что зеленело, синело, уходило за горизонт. Отказался от мотоцикла, которым в школе его премировали, - только велосипед! «Из всех изобретений самые важные - бинокль, микроскоп, фотокамера, термос и велосипед», - любил он шутить. «Мы высоко ценили наблюдения Кошелева», - рассказывали в Окском заповеднике. «Его заметки были всегда самыми желанными», - пишет редактор шацкой газеты. Селяне доверяли ему во всем - в хозяйских делах, в разрешении споров и, конечно, особо ценили его знание леса.

Пойти с Николаем Терентьевичем в лес было мечтой всех мальчишек села. Брал не всех, лишь самых любознательных. Иной, видя приятеля в паре с учителем на велосипедах, с любопытством спрашивал: «Вы птиц ловить?» - «Нет, едем помидоры в лесу собирать!» Многие шутки Терентьича стали ходячими на селе. Например, любил он сказать: «Ну всё, теперь, ребята, скорее домой, пока ветер без сучьев!»

Но чаще в лес отправлялся один. Знал все тропы в округе, все потайные обиталища живности, знал, как взобраться на высокую сосну к гнезду, как пройти по болоту, как поймать зайца, перепелку, куницу. Мастерил ловушки, силки, имел фотографии всего, что казалось ему важным хранить в картотеке, аккуратно вел дневник наблюдений, сравнивал увиденное с тем, что находил в книгах, радовался совпадениям, а иногда торжествовал: «Это происходит иначе, чем тут написано!» «К Природе было у него тысячи разных вопросов. И на все увлеченно искал он ответы. Общенье с природой было смыслом всей его жизни, главной радостью в ней. И был он в лесу не «бухгалтером», а поэтом. Очень любил Есенина, знал почти всего наизусть». «Мог отличить любую птицу по голосу. Надо было изобразить - мастерски рисовал», - рассказывает Кошелева Наталья Николаевна, не без влиянья отца ставшая биологом.

«Особенно отец любил птиц. Дом наш в селе птицы знали. С первыми холодами под окнами верещали синицы, суетились воробьи, снегири, дятлы. Отец с осени готовил для всех корма - разные семена, калину, рябину, сало. Иногда от стука в окошко мы просыпались - птицы! Несли к отцу всяких лесных инвалидов - птицу с подбитым крылом, зайчонка, отнятого у кошки, сову, налетевшую на провода. Всех отец лечил, выхаживал, ходил с ребятишками выпускать в лес. А кое-кто оставался жить у нас в доме. Ворона Варька была, как говорят, «членом семьи». Улетала, но обязательно возвращалась и стучала клювом в окно - впустите! Отца она отличала. И ревновала! Если кто-нибудь из пришедших слишком долго с ним говорил, Варька развязывала у гостя шнурки на ботинках, а однажды у одного вырвала изо рта сигарету. За свою жизнь отец с ребятишками окольцевал более пятидесяти тысяч (!) разных птиц. Вряд ли кто-нибудь еще в России сделал такую работу. Кольца, надетые на лапки ласточек, чибисов и скворцов, возвращались из Южной Африки, Италии, Франции. Его любимцами были скворцы. Он знал все тонкости их жизни. Кольцевал в день иногда по семьдесят птиц. Придумал ловушку, в которую сразу могли попасть три летуна. Возможно, первым он обнаружил, что пара скворцов иногда выращивает птенцов сразу в двух домиках. Примером своим отец показывал детям, как надо относиться ко всему живому. Часто я слышала: «Любовь к природе - уже половина человеческого счастья. Прибавим еще трудолюбие, уважение к людям, здоровье - и счастье будет полным». Те, кто рос под влияньем отца, стали хорошими, трудолюбивыми людьми. Приезжая на родину, признаются: «Николай Терентьевич был для нас богом».