Белые паруса. По путям кораблей - Юрий Усыченко

Пока дядя Пава и Костя беседовали, остальные яхтсмены разбрелись по пароходу в поисках ночлега — кто в затишке на палубе, кто на жестких скамьях в третьем классе. Единственную каюту, взятую на общие деньги, с согласия всех отдали девушкам — их было в команде четверо. Из мужчин комфортабельно провел ночь Шутько — сунул рублевку классной служительнице, и она позволила переспать в вольготном кресле курительного салона.

Долго не отправлялся на покой Приклонский. Результаты гонок, где взято было всего два призовых места, его не удовлетворяли. Илларион Миронович считал, что нашел виновника случившегося, и теперь строил планы возмездия. Полночи прошагал один-одинешенек по палубе, всю дорогу ни с кем не перемолвился словом.

Размышления Приклонского сложностью особой не отличались, в основном исходили из правила: «победителей не судят». Побежденных, следует отсюда, судить и можно, и должно. И он судил, правда, пока лишь мысленно.

Иванченко отстранять нельзя, как бы ни провинился, — беседовал сам с собой Илларион Миронович. — Среди своих, в узком кругу, хоть в порошок сотри, хоть с кашей съешь, а сор из избы выносить нечего. Пусть сперва призовое место займет, победу команде обеспечит, а тогда и оргвыводы делай. Да и в чем, собственно говоря, проступок Иванченкин? Ну, выпил, ну, подумаешь! Нет, не иначе Кушниренко тайную цель имел!

Придя к такому заключению, Илларион Миронович решил разоблачить дядю Паву перед спортивной общественностью. К вечеру дня, когда яхтсмены вернулись домой, замдиректора распорядился собрать их «для итоговой беседы».

Что за «итоговая беседа», никто не знал и любопытства ради послушать Приклонского пришли не только ездившие в Корабельск, но и все спортсмены яхт-клуба.

Расселись вокруг большого врытого в землю стола, на котором кроят паруса — настоящий яхтсмен занимается важнейшим делом этим сам, не доверяя пришлому мастеру.

Когда все были в сборе, Приклонский сразу приступил к сути, начав, в обычной манере своей, вопросом, на который тотчас последовал ответ:

— Что мы имеем, товарищи? Мы имеем наличие неполной победы на гонках. А что мы могли иметь? Могли мы иметь все три призовых места. Почему же мы их не имели?..

Начало оказалось интригующим. В тишине внимали, что скажет Илларион Миронович дальше.

С прежней многозначительностью Приклонский обвел глазами слушателей, остановив взор на дяде Паве, и продолжал:

— Благодаря наличию чего, как я уже сказал, не имеем мы трех первых мест? Благодаря наличию, — гневный взор не отрывался от дяди Павы, — недостойных интриг со стороны товарища Кушниренко.

Ждали чего угодно, только не такого! Никто не мог выговорить слова. У дяди Павы кровь отхлынула от щек, и они, просоленные, продубленные ветрами всех широт, из кирпичных сделались розовыми — побледнеть все-таки не смогли. Сразу вслед за тем лицо дяди Павы побурело, он с запинкой произнес:

— Да ты с ума сошел!

Как будто возглас дяди Павы прорвал плотину;

— Стыдно такое говорить!

— Что мы, дядю Паву не знаем!

— Подумали бы прежде!

— На безвинного человека…

— Спокойно! — Приклонский поднял руку, как бы отталкивая пухлой ладонью возмущенные голоса и взгляды. — Прошу соблюдать полное спокойствие. Давайте прежде обсудим, что к чему.

— Вот именно! — зазвенел голос Михаила.

И снова заговорили все разом:

— Зазря обвиняете!

— Мало ли как бывает, причем тут дядя Пава!

— Итак, что мы имеем? Мы имеем то, что Кушниренко, используя в личных целях данные ему права капитана команды, придрался к случаю и отстранил от участия в гонках товарища Иванченко, заменив его рядовым и мало квалифицированным в парусном деле товарищем. Тем самым Кушниренко избавился от опасного для себя соперника.

Дядя Пава беспокойно глядел на обвинителя. Ему и в голову не приходило, что поступок его можно истолковать таким образом. Как всякий, кто бесхитростен, уверен в чистоте своих побуждений, дядя Пава не сомневался, что все думают, как он.

— Товарищи, — дядя Пава с трудом проглотил подступивший к горлу комок. — Братцы, да как же это! Ведь Иванченко выпивши был, сам признался! Разве можно нетрезвого к соревнованиям допускать? Спортсмены же мы!

Дядя Пава пережил на веку многое — штормы, бомбежки, голод, холод, атаки под пулеметным огнем, видел смерть, раны товарищей, сам ранен не однажды. Возникни любая опасность, не растерялся бы. А от клеветы растерялся. Глядел беспомощно, не знал, что сказать.

Вскочил Костя:

— Правильно! Я на дядю Паву не в обиде. И здесь перед товарищами обещаю — последний раз со мной такое.

— Кричать и оправдываться ты, голуба, сколько угодно можешь, — невозмутимо продолжал Приклонский, — а факт фактом остается. Если бы товарищ Иванченко участвовал в гонках, имел бы второе место после нашего блестящего чемпиона товарища Шутько.

Наступила общая пауза. Илларион Миронович смутил слушателей. Если первое заявление его о «недостойных интригах товарища Кушниренко» вызвало общий протест, то теперь нелепица обрастала фактами. Каждый из присутствующих знал дядю Паву, уверен был в честности и справедливости старого моряка. Однако есть у нас еще слепая вера фактам и неверие «общим словам». А честность и справедливость, если подойти со специфической точки зрения, — общие слова и ничего более. Приклонский оперировал конкретными обстоятельствами. Отстранил? Отстранил! Мог не отстранять? Мог! Гонки проиграли? Проиграли! Могли не проиграть? Могли! Виноватый должен быть? Должен! Кто? Дядя Пава, больше некому.

Увы, не один Приклонский и не только в спортивных делах пользуется подобной логикой.

И еще неизвестно, чем кончилась бы «итоговая беседа», если бы напряженное молчание, которым встретили последние слова Приклонского, не нарушил Остап Григорьевич. Докмейстер встал из-за стола, произнес громко, отчетливо:

— Гальюны чистит твой незаменимый чемпион товарищ Шутько.

Илларион Миронович, который хотел продолжать речь на прежнем запале, с разбега остановился. Дыхание его прервалось, тусклые глаза, сейчас блестевшие гневом, уставились на Остапа Григорьевича:

— Ты что, голуба, спятил? Какие гальюны?

— Известно — общественные. — Остап Григорьевич наслаждался эффектом своих слов и не спешил разъяснять их.

— А п-почему чистит? — От удивления Приклонский начал заикаться.

— Полагается. Заработал пятнадцать суток, значит, чисти. Или какую другую достойную работку подберут.

— Какие пятнадцать суток? Скажи толком.