Высшее общество - Бертон Уол

Пардо сердито взглянул на Анетту Фрай. Она опьянела, но была еще далека от бессознательного состояния, что доставило бы ему особое удовольствие, так как он имел сильную склонность к некрофилии, и именно по этой причине он всегда страстно мечтал о монашках – из-за их черных одежд, мертвенной бледности кожи и готовности к смерти.

Анетта Фрай не имела ничего общего с монашеством, за исключением тонзуры, выбритой в совсем не подобающем месте, где была нанесена татуировка в виде паука «черная вдова», угрожающе реального, размером с бычий глаз.

Безучастная и покорная, она лежала на постели Анджело и заливалась тихим смехом. Пардо ненавидел пауков, и силуэт паучихи, багрово мерцавший на коже, имел для него особое значение. И в современном костюме он оставался истинным знатоком древних учений и древних символов. Конечно, в данный момент он был без костюма, но отвращение на его лице, уступающее место досаде, было таким же материальным, как и расшитые монограммой батистовые трусы. Смех Анетты приводил его в полное замешательство. Прошел час, и все впустую, и он мрачно начал думать о своем возрасте.

– Ты похож на черепашку, – сказала, сонно улыбаясь, Анетта, и это взбесило Анджело до такой степени, что вся ее сонливость тут же пропала.

– Я никогда раньше не видела черепашек с монограммой, – продолжила Анетта. – Бедная, бедная черепашка, которая никак не может покинуть свой панцирь.

Пардо пришел в ярость. Сдерживая себя, – больше всего он гордился умением владеть собой, хотя в тот момент это не очень хорошо у него получалось, – он произнес:

– Почему ты больше не пьешь шампанское? По пятнадцать долларов за бутылку – самое лучшее, какое можно достать.

– Я выпила достаточно, – ответила Анетта. – Это тебе нужно больше шампанского. Ты обманул мои надежды, черепашка. Ты принес мне еще одно сильное разочарование.

– Почему такая прелестная девушка разговаривает со мной таким тоном? – спросил Анджело. Он не ожидал услышать что-либо подобное из уст монашки.

Вместо ответа Анетта лениво бросила свой бокал в дальнюю стену. Не долетев, он задел абажур и, не разбившись, с мягким стуком упал на покрытый ковром пол.

– Это, – продолжила Анетта, – история моей жизни. – Она помолчала и, прищурив глаза, казалось, на мгновение задумалась. – Не будешь ли ты добр, – попросила она Анджело, – принести мне стакан воды. Очень горячей. Воду спусти перед этим.

– Для чего тебе горячая вода? – спросил тот. – Ты хочешь выпить лекарство? – Он не любил смотреть на людей, принимающих наркотики, хотя понимал, что такие должны быть, поскольку именно благодаря им, он так разбогател. Тем не менее, он предпочитал не быть свидетелем этой «слабости», а иметь к ней лишь косвенное отношение. – Почему бы тебе не пойти в ванную и не принять лекарство там?

– Лекарство! – Анетта издала мягкий смешок. – Лекарство! Ты – моя милая черепашка, даже если тебе триста лет. Я не собираюсь его принимать. С меня достаточно, я просто хочу, чтобы черепашка сползала за горячей водой и принесла мне стакан. Ну, очень прошу тебя.

Анджело вздохнул. Все-таки это было получше. Намного приятнее, когда тебя упрашивают, а не смеются над тобой. Он встал с постели и направился в ванную, словно танк с подбитой гусеницей. Он дал стечь воде до тех пор, пока стакан не обжег ему пальцы. Осторожно обернув его полотенцем, Анджело вернулся к Анетте, по-прежнему лежавшей, прищурив глаза и уставившись в потолок. Она протянула руку, чтобы взять стакан и, обнаружив, что он завернут в полотенце, улыбнулась.

– То, что нужно! Такая умная черепашка! Ты знал это с самого начала.

Она положила полотенце на свою татуировку и опрокинула на него окутанный паром стакан. Анджело вздрогнул и выругался. Она убьет себя, эта сумасшедшая немонашка, или, что еще хуже, подаст на него в суд.

Он отпрянул в ужасе, пытаясь сообразить, стоит ли звонить своему адвокату. Охваченный тревогой, он не мог отвести взгляд от пузырьков, лопающихся на влажной горячей коже Анетты, которая неподвижно лежала, закрыв глаза и улыбаясь.

Наконец Анджело заговорил, и его тон был на редкость робким для такого обычно безжалостного человека.

– Эй, детка, – сказал он, – зачем ты это делаешь? Ты поранишь себя. Ты сожжешь себе кожу. Вода ужасно горячая.

– Тс-с, – прервала его Анетта, улыбаясь шире, но не открывая глаз. – Еще немножко терпения, – прошептала она. – Подожди. Я считаю до ста. Подойди поближе.

Она подалась к нему, и у Анджело, который уже забыл, что на него могут подать в суд, осталось лишь тревожное предчувствие. Он приблизился.

– Восемьдесят два, восемьдесят три, – медленно считала Анетта, открыв глаза при его приближении и насмешливо улыбаясь. – Девяносто один…

Анджело вдруг понял, что считает вместе с ней, и в каком-то оцепенении уселся на кровать.

– Сто, – закончила Анетта в присущей ей мягкой, сонной манере. Она убрала полотенце, лениво бросив его на пол. – Смотри.

Анджело взглянул и почувствовал тошноту. Жар от полотенца не только усилил краски паука – красный силуэт буквально засветился зловещим малиновым цветом, но и оказалось, что по всей нижней части ее живота и верхней части бедер появилось множество вытатуированных маленьких паучков, до этого невидимых под кожей.

– Разве это не очаровательно? – смеясь, мягко воскликнула Анетта.

– Черт возьми, сука и сукина дочь! – выругался Анджело, отпрянув. Он встал с постели, решительно направился к входной двери и взялся за ручку. Его смуглое лицо побелело, а на груди, под густыми седыми волосами, проступили белые и красные пятна.

– Катись отсюда ко всем чертям, – сказал он и более сдержанно добавил: – Ты вконец испорченный ребенок. Ты все время дурачила меня.

Анетта продолжала смеяться.

– Бедная черепашка, бедная, бедная черепашка.

– Тебе не нужны ни духи, – набросился на нее Анджело, доводя себя до ярости, по мере того как страх и отвращение исчезли, оставив отпечатки злости в его мозгу, – ты не хочешь ни денег, ни норковой шубы. Я не знаю, черт возьми, чего ты хочешь. Ты ненормальная, испорченная девчонка.

Анетта вновь засмеялась и медленно поднялась с кровати. Одним пальцем подцепив свое платье со стула, перекинула его через плечо. Потом нагнулась за чулками, повесила их себе на шею сунула ноги в туфли. Анджело отступил в сторону, пропуская ее к двери. Анетта сделала движение, как будто хотела укусить его за горло, но он увернулся. Она снова рассмеялась и в одних туфлях покинула комнату, задумчиво направляясь в холл.

Уже рассветало, когда джип наконец прекратил подпрыгивать и раскачиваться. Сибил знала, что светает, поскольку сейчас впервые за весь путь она открыла глаза. Джипом управлял молодой улыбающийся идиот, одетый в то, что, по представлениям Сибил, и было «солдатской формой». Другой, офицер, с не менее идиотским видом, сидел на переднем сиденье; Сибил и Клоувер расположились на заднем. Розовато-лиловый рассвет яркими бликами играл на очках Клоувер, придавая ее лицу землистый цвет. Сибил подумала, не оттого ли остановилась машина, что Клоувер тошнило. Она сама чувствовала себя неважно от изнуряющих рывков джипа. С несчастным видом она разглядывала пустыню, напрасно ища какой-нибудь достаточно большой предмет, за которым никто не увидит, как ее рвет.

– Ну, девушки, приехали! – сказал офицер с чем-то похожим на ликованье, выпрыгнул из джипа и протянул им руку. Другой вылез с видом агента по продаже недвижимости, рисующего в вашем воображении радужные картины будущей бурлящей городской жизни там, где сейчас зыбились пески.

– Где она? – спросила Клоувер. Ее голос был Низким и хриплым, как у совы, как если бы она ожидала, что ей покажут останки пророка Магомета или безумно дорогие конюшни со страниц «Абердин ангус джорнэл».

– За тем холмом, вон там, – сказал офицер, крепко схватив Сибил за запястье, по сути принуждая ее выйти из запыленного джипа. – Раньше мы могли доехать до самого верха, – произнес он, непрестанно чему-то веселясь, – но потом получили приказ президента.

– Раньше могли, да? – переспросила Сибил.

– Конечно, да, мисс, – ответил офицер.

Сибил раздражало, что он краснел, как дурак, когда она обращалась прямо к нему, а кроме того, он постарался отрегулировать зеркало джипа так, чтобы украдкой наблюдать за ней в пути. Ему удалось справиться с краской на лице, и сейчас он разглядывал туфли Сибил, которые были скорее шлепанцами, державшимися на ногах, благодаря вшитой эластичной резинке, и выглядевшими настолько непрочными, что, казалось, их можно было изорвать в клочья, походив полчаса по устланному коврами полу.

– Я должен был предупредить вас об обуви, – сказал он: все это время он непрестанно дергал себя за вихры и ковырял носком ботинка в пыли. К несчастью, у него не было возможности узнать, что поведение, характеризуемое эпитетом «мальчишеское», вызывало у Сибил отвращение.