Философия красоты - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молча опрокинули еще по одной.
– Тиатонин содержится в листьях одного растения, довольно редкого, если не ошибаюсь, даже в Красную книгу занесено, и очень ядовитого. Встречается по берегам рек, на песчаных почвах, но я, честно говоря, живьем эту травку не видел, тут специалист нужен.
– Ботаник?
– Не обязательно. Бабки-знахарки в деревнях безо всякой ботаники травки собирают, просто знают, что то с желтенькими цветочками – зверобой, а с синенькими – сон-трава. Тиатону, думаю, тоже различат, ее в народе ведьминой травой зовут, якобы через нее можно и порчу навести, и здоровье отнять, и удачу отогнать, но это так, чушь настоящая правда в том, что сок ведьминой травы ядовит. Он беленький такой, прозрачный, как вода, а постоит – темнеет, до состояния хорошо заваренного чая. Знаешь, когда я про тиатонин услышал?
– Нет. – Эгинеев тряхнул головой и подавил зевок, лекция Михалыча вызывала здоровое желание поспать. Подумаешь, ведьмина трава, сейчас вон в любом магазине любых трав, на выбор, были бы деньги – чего хочешь достанут. Михалыч встряхнул бутылку с остатками водки на дне и печально произнес.
– Что ж ты, Якут, привез всего поллитру? Недальновидный ты, за это и страдаешь. Ну давай, разливай остатки, а я пока дальше расскажу. В общем, дело было двадцать шесть лет назад, вернее, двадцать пять и восемь месяцев, я специально перед твоим приходом уточнил. Подмосковный поселок Ряжино, говорит о чем-нибудь?
Эгинеев отрицательно покачал головой. Ряжино? Это название он слышит впервые в жизни.
– Подберезинская Августа Ивановна, семнадцать лет от роду, свела счеты с жизнью посредством чашки чая, приправленного тиатонином. Вывод – самоубийство на почве неразделенной любви и нечаянной беременности. Подростки часто решают проблемы радикальным способом, она их любит. Кстати, Подберезинская умерла не сразу, ей стало плохо, вызвали «Скорую», которая доставила девочку в больницу, там уже промывание, капельницы, но спасти не удалось, умерла спустя несколько часов не приходя в сознание.
– А почему решили, что самоубийство?
– А кому нужно убивать простую советскую школьницу? Да, родители у нее раньше дипломатами были, в ГДР работали, да только там скандал какой-то случился, их из дипкорпуса и поперли, да и не только из корпуса. Думаешь, по своей воле они в Ряжино оказались? Подберезинский пил, жена его работала в местной библиотеке и страдала о потерянной жизни, а девочку растила бабка, та и рассказала про неземную любовь Августы к однокласснику и про то, что аккурат перед смертью Подберезинской что-то там разладилось, то ли поссорились, то ли вообще разошлись. А тут беременность, страшный по тем временам грех, ну девчонка и решила все проблемы одним махом… Дозу слегка не рассчитала, приняла раз в десять больше положенной, вот ее и вывернуло наизнанку, да только не сразу, что-то да успело в кровь всосаться, а это уже все, считай, приговор… Самое интересное, что никто и не понял, откуда она яд взяла. Понимаешь, одно дело, когда семнадцатилетняя дурочка травится бабушкиным снотворным, и совсем другое, когда в дело идет нечто, подобное тиатонину. Мне это дело один знакомый подарил… Ты еще Сумочкина скопируешь, будет пара.
Михалыч хитро прищурился и спросил:
– А ты, Якут, знаешь, откуда у Сумочкина тиатомин? Он же вроде не ботаник…
Дневник одного безумца.
Сегодня немного легче. Доктор говорит о ремиссии, но в глазах его вижу старый приговор. Что такое ремиссия? Отсрочка, причем недолгая, неделя-две, месяц… Год. А для меня каждый день – пытка. Почти не сплю, голова болит все время, старые таблетки не помогают, новые… Если пожалуюсь – врач моментально упечет в больницу, а мне во что бы то ни стало нужно оставаться на свободе. Я не желаю умирать в больнице. Правда, теперь я могу позволить себе самую лучшую из клиник, будь то Швейцария, Франция, Англия, Израиль или Россия – в моем случае одинаково бесполезная трата денег. В современных больницах новое оборудование, но старые запахи: хлорка, медикаменты и страдания. Запахи давно сроднились с крашеными стенами, темным, с паутиной трещин, полом, со ржавым ведром, украшенным надписью «п.5, 6 вт. эт» и раздраженными взглядами медсестер.
Медсестра сообщила о твоей смерти. Четко помню мятый, застиранный до дыр на подоле халат, синие пуговицы – третья сверху оторвалась – и мелкие бурые пятнышки на рукаве. А еще безучастные глаза, размазанная помада и раздраженный, скрипучий голос:
– Неродственникам нельзя. И вообще, не отнимайте время… Идите отсюдова…
Больше всего задело ее равнодушие. Неродственникам… Да я был самым родным, самым близким тебе человеком, но меня не пустили. Потому что «неродственник». Это слово имеет грязно-коричневый цвет – как стены в больничном коридоре, и томный запах эфира, которым сочился медсестринский халат. Помню, от этого запаха кружилась голова, но я сидел. Долго. Пока не явился широкоплечий мужик в белом халате, который «вежливо» выпроводил меня прочь. Это медсестра его науськала.
Ненавижу медсестер.
Ненавижу больницы.
И благодарю. Именно запахи заставили меня вспомнить, именно запахи подтолкнули на правильный путь, именно запахи вынудили окунуться в прошлое. Они спросили: «Почему?», а я не сумел ответить.
Почему ты так поступила, Августа?
Химера
Я вошла в этот, чуждый для меня мир, по одну руку со страхом разоблачения и по другую с уверенным в собственных возможностях Ник-Ником. Белый смокинг, вишневый галстук-бабочка, вежливая улыбка и золотой перстень с темным рубином. Ник-Ник выглядел хозяином, я же… Я не знала, кем выглядела. Зеркала – в зале было непростительно много зеркал – с садистским наслаждением отражали серебряные браслеты, больше похожие на кандалы, и лиловые волосы, которые в данный момент казались мне вызывающе-вульгарными. Ну как Ник-Ник с его вкусом, его тонким, художественным восприятием мира скатился до такой откровенной пошлости, как лиловые волосы? А эти губы? Перезревшая вишня, мечта стареющей гетеры, никогда раньше я не позволяла себе столь ярких красок.
– Спокойно, милая. – Ник-Ник нежно сжимает ладонь, и страх испуганным приливом откатывается прочь. – Ты – красавица.
Улыбаюсь, безумно хочется ему верить. На всякий случай проверяю маску – не соскользнула ли? Но нет, держится, черно-лиловая материя словно приросла к моей коже.
