Код Золотой книги - Юрий Козловский

Граница была совершенно невидима. Но никто не может преодолеть ее снаружи, не зная формулы перехода – выученных наизусть нескольких слов на древнем языке. Без этого непосвященный мог сколько угодно бродить по одичавшему парку и развалинам старого генеральского дворца, не подозревая о том, что это же пространство занято территорией Центра.

Мы подошли к тому месту, где я вместе с таинственным двойником Вити Слободенюка, агента Службы из Харькова, на днях пересек границу. Вон, даже следы от колесных дисков сохранились, будто кто-то прошелся по земле плугом…

…Катя исчезла совершенно неожиданно. Только что она держала меня под локоть, а теперь осталось лишь ощущение ее руки да слегка примятый рукав рубашки. Первой моей мыслью было, что она подшутила надо мной и осталась за невидимой чертой, на территории Центра. Обидевшись, я прошептал формулу перехода и бросился назад. В глазах на миг потемнело, как всегда при переходе границы с внешней стороны. Но, к моему удивлению, Кати здесь не было. И ни одного укрытия, где она могла бы спрятаться. А уйти далеко за такое короткое время она никак не могла – слишком быстро я вернулся. Я метнулся назад, за территорию, осмотрел все вокруг, пробежался по лесу и, не найдя Кати, вынужден был вернуться обратно.

Она появилась через несколько минут, раскрасневшаяся и замерзшая. В ее босоножки забился снег, а в руке она держала огромный снежок…

– Что это? – опешил я.

– Разве не видишь? – засмеялась Катя, но веселья в ее глазах я почему-то не заметил.

Она подошла ко мне и неожиданно нахлобучила снежок мне на голову. Снег оказался самым настоящим, холодным и колючим.

– Сейчас хоть понял?

– Где ты была? – вырвалось у меня.

Где в начале августа в Подмосковье можно раздобыть натурального снега на такой великолепный снежок? Да еще набрать его в босоножки?

– Тут, рядышком. – Катя, не скрывая улыбки, смотрела, как я оторопело рассматриваю снятые с головы остатки снега, быстро таявшие на моей ладони. – Ну что, догадался?

И тут до меня наконец дошло. Догадка оказалась настолько невероятной и ошеломляющей, что я долго не мог произнести ни слова. А когда справился с собой, спросил совсем не то, что нужно.

– В каком году ты родилась? – прошептал я еле слышно.

– Вижу, что понял! – С Катиного лица сползла улыбка.

– Катя, я задал вопрос. – Я упрямо решил идти до конца.

– Хорошо! – сказала она. – Но ты сначала скажешь, какой у вас сейчас год.

Ответ готов был сорваться с моего языка, но тут я вспомнил о категорическом запрете командира называть в Санатории какие-либо даты и запнулся.

– Говори, не стесняйся! – настойчиво повторила Катя. – Мы и так уже нарушили правила Службы. Теперь уж надо идти до конца.

Она так смотрела на меня, что я забыл про Службу и все на свете. Сейчас в этом тенистом парке, уютно устроившемся между времен и пространств, существовали только двое – я и она. Между нами не могло быть секретов. Но за долгие годы в кровь впитался рефлекс сохранения тайны, и перебороть его стоило мне немалых усилий.

– Девятый… – пробормотал я.

– Две тысячи девятый? – уточнила она.

– Конечно, не три тысячи, – невесело усмехнулся я.

– А я бы не удивилась! – почти серьезно сказала Катя.

– Ну, и… – Я вопросительно посмотрел на нее.

– Получается, что я еще не родилась.

– А когда это произойдет? – Мне стало слегка не по себе.

Катя подняла глаза к небу, пошевелила губами, подсчитывая.

– Случится это знаменательное событие через пятьдесят шесть лет!

– Значит, – я тоже быстро посчитал в уме, – все, что может у нас с тобой произойти в реальной жизни, – это встреча стодвадцатилетнего старика с семилетней девочкой? И с этим ничего нельзя сделать?

– Насколько мне известно, Служба еще не научилась проникать в чужое время, – печально ответила она. – Ни в ту сторону, ни в другую. Правда, существует легенда, что ее основатель умел это делать. Боюсь, что это, как ни печально, всего лишь легенда… Единственное место, где мы можем встречаться, – это Центр. Место вне времени. Но, сам понимаешь, никто не позволит нам оставаться здесь слишком долго.

– А если попытаться сменить род деятельности? – стал фантазировать я. – Командир говорил, что в Службе существуют и другие категории работников. Наверное, штабисты могут находиться в Центре сколько угодно?

– Не будь так наивен, – грустно усмехнулась Катя. – Твоя роль в Службе предопределена раз и навсегда. Тебя отобрали для оперативной работы, и оперативником ты останешься до конца жизни. Каждый специалист в Службе готовится по своей программе – штабисты, технари, ученые… Поверь мне, Володя, все это замкнутые касты, и переход из одной в другую попросту невозможен. Наверное, вам говорили, что со временем вы будете допущены к тексту Золотой книги и если сможете понять его, то перед вами откроется дорога в руководство Службы?

Я молча кивнул.

– Вранье! – жестко отрезала Катя. – В руководство не попадают со стороны. Знаешь, был такой старинный анекдот – может ли сын генерала стать маршалом? Ответ – конечно нет! Ведь у маршала есть свой сын!

– Ты хочешь сказать… – начал я, но Катя перебила меня.

– Служба – далеко не идеально устроенная организация, – с горечью продолжила она. – Мы с тобой – рабочие лошадки низового звена и обречены навсегда оставаться ими. Максимум, чего мы сможем достичь, – это стать командиром пятерки. И наоборот, никто из детей высшего руководства никогда не станет офицером-оперативником. Им с рождения предопределена совсем другая судьба.

– Но ведь надо пройти отбор, обладать определенными качествами! – Я верил и не верил тому, что говорила Катя. – Неужели все дети руководителей…

– Можешь не сомневаться! – В ее голосе прозвучал сарказм. – Этими качествами они обладают по праву рождения. Все, без исключения!

Вдруг я заметил появившиеся на Катиных глазах слезы.

– Что с тобой, родная? – Я обнял ее.

– Володя, я не хотела тебе говорить, – всхлипнула она, – но это нечестно по отношению к тебе. Ты должен об этом знать.

Я гладил ее по голове, ничего не говоря, потому что понял – сейчас будет сказано что-то очень важное.

– Но ты должен сказать, что простишь меня!

– За что? – не понял я. Вот же чисто женская логика – заранее просить прощения, а за что – догадайся, мол, сам…

– За то, что я так долго молчала! Скажи, простишь?

– Ну конечно! – пообещал я. – Ты еще сомневаешься?

Катя помолчала немного, вытерла платочком слезы и тихо сказала:

– У тебя есть сын, Володя, и ему уже двадцать два года. Я назвала его Антоном. Антон Владимирович Кубанский. Он родился после нашей второй встречи. А молчала я столько лет потому, что у тебя нет никаких шансов увидеть его. Антон не прошел отбор в Службу. Посторонние, как ты знаешь, не допускаются на территорию Центра, а больше вы с ним нигде не сможете увидеться.