Орда - Дмитрий Барчук

– Обязательно-обязательно, – скороговоркой ответила матушка Евдокия, а сама задумалась о чем-то.

Закрыв входную дверь на задвижку, она заговорщицким голосом велела Аксакову следовать за ней.

– Если вы историк, то помогите мне в одном деле.

Монахиня провела Андрея Александровича через темный, почерневший от времени коридор в дальнюю комнату без окон, служившую, видимо, складом. Она включила свет, и взору Аксакова предстали семь огромных, обитых ржавым железом сундуков. Дерево, из которого они были сделаны, сохранилось лучше.

– Вот, – сказала матушка Евдокия, показывая на сундуки. – Нынешней весной Енисей сильно подмыл берег, и обвал открыл схорон с этими сундуками. Мы с монахами втайне от всех ночью перетащили их сюда. Долго провозились с хитрыми замками, но все ж открыли. Думали, что клад. Но это оказался чей-то архив. Похоже, очень древний. Некоторые свитки писаны арабской вязью. А некоторые – на старославянском. Иконы тоже есть. Но их нельзя вывесить в монастыре. Ибо они какие-то диковинные. Богоматерь на них изображена в кокошнике, а лицо самого Спасителя какое-то не русское…

Монахиня не успела договорить, а мужчина как сумасшедший бросился к сундукам, приговаривая:

– Где эти иконы? Покажите их мне.

Настоятельница открыла один из сундуков и достала несколько икон.

– Они, наверное, старообрядческие. На епархию надежды мало. Прознают о нашей находке, приедут из Красноярска служители и увезут сундуки с концом. А наш монастырь ничего от этого не получит. А находка, видать, не простая, большую ценность имеет.

Аксаков продолжал бережно перебирать свитки в сундуках, а матушка Евдокия поясняла, что есть что.

– Тут я на какой-то странный манифест наткнулась, – обмолвилась она. – Составлен 5 мая 1775 года в Тобольске. Какой-то московский царь Иван Восьмой, он же Ахмат-хан, он же император всероссийский Петр Третий отрекается от престола и призывает всех своих подданных повиноваться императрице Екатерине Алексеевне Романовой. Полная несуразица.

– Где этот документ? – простонал Аксаков.

– Да вот же он, прямо у вас под руками, – показала монахиня.

Андрей Александрович развернул грамоту и обмер.

– Так все и было, – еле двигая пересохшими губами, произнес он.

Затем упал на колени перед настоятельницей и взмолился:

– Матушка Евдокия, Христом Богом заклинаю вас, подарите мне этот свиток.

– Да встаньте же вы, добрый человек, – изумленная настоятельница попыталась поднять его с каменного пола. – Он ваш. Берите. Вы сегодня так много пожертвовали нашему монастырю, что я чувствую себя вашей должницей. И если я могу вам хоть чем-то услужить, то буду только очень рада этому.

Не веря своим ушам, мужчина встал на ноги.

– Матушка Евдокия, этому архиву цены нет, – произнес обретший дар речи Аксаков. – Это так называемая библиотека Ивана Грозного или часть ее.

Настоятельница ахнула и перекрестилась.

– Это национальное достояние, – продолжал Аксаков. – Только нужно ли оно сейчас нации? – спросил он сам себя, но тут же ответил: – Нужно, просто необходимо. И именно сейчас.

– Однако находка эта не только бесценная, но и очень опасная, – предупредил он монахиню. – Вы можете за нее выручить столько денег, что даже на золотые купола и на самую богатую роспись стен, как в Храме Христа Спасителя, хватит. А можете не получить ничего и только накличете на себя беду. К этому делу надо подойти с чрезвычайной осторожностью. Кто знает о вашей находке? Вы кому-нибудь из посторонних говорили о ней?

– Только монахи знают. А из наших, из туруханских, я только к учительнице из школы подходила. Но она не придала значения этим бумагам. Обозвала их церковноприходскими расписками. Только вот сегодня… Перед вашим приходом… Я вам рассказывала об иностранных туристах с парохода. Тому американскому миссионеру, который пожертвовал обители пятьсот долларов, я в знак благодарности подарила трилистник из этих сундуков. Но это же святой человек. Да и, чай, не поймет, что к чему. Он же протестант. Я хоть и православная, хоть и духовное лицо, а все равно только благодаря вам поняла, что мы нашли. А ему, точно, не понять.

Аксаков как шальной выбежал из монастыря. Автобус давно уже уехал. И ему пришлось пешком добираться до кафе, где в ожидании самолета проводили время рыбаки.

Киреева он нашел не сразу. Тот сидел во дворе одной из частных пивнушек за длинным дощатым столом с другими рыбаками и делился впечатлениями о рыбалке.

Аксаков сел на скамью рядом с ним и сказал на ухо:

– Закажи-ка и мне пива. А то я совсем без денег остался. Но только давай условимся, что под статьей, которую ты, как только мы окажемся на Большой земле, напишешь для больших и толстых научных журналов, будут стоять обе наши фамилии. Уверяю тебя, что та вещь, которую я тебе передам, перевернет не только твою жизнь, но и всю российскую историю.

Иртыш этой весной разлился особенно широко, изрядно подтопив посадские слободы. Многих жителей пришлось переселять в Кремль. Во внутреннем дворе не было свободного места. Один шатер перерастал в другой. На площадке, где сменялся кремлевский караул, теперь постоянно, ночью и днем, горел большой костер, у которого отогревались подвергнувшиеся наводнению люди.

Государь стоял у окна в Крестовой палате и наблюдал за передвижениями в раскинувшемся внизу таборе.

– Наводнение – меньшее из несчастий, какие нынче придется пережить этим людям, – задумчиво произнес государь, а потом вдруг резко спросил: – Манифест готов?

Я перевел свой взор на Ивана, ему была поручена подготовка царева обращения к народу. Он молча протянул мне Вумажный свиток. Я пробежал по нему глазами и передал государю. Царь же читал документ очень внимательно.

– Все правильно, – молвил Великий Царь. – Воевода, можешь отправлять гонца в Уфу к Суворову. Отпиши генералу, что через пятнадцать дней я оглашу манифест и отрекусь от престола. И напомни графу про его обещания. Из Форт-Pocca не было известий?

Государь посмотрел на меня.

– Нет, Великий Царь. Кроме апрельского письма от Адашева, ничего, – ответил я.

– Как некстати эта война Англии с американскими колониями, – удрученно покачал головой повелитель. – Видно, нигде мне от войны не укрыться. Такова моя доля.

Мне тяжело было смотреть на терзания царя, и я, что бы хоть немного успокоить его, сказал:

– А не на руку ль нам эта война? В Китае говорят: два тигра дерутся, а мудрая обезьяна ждет.

Он промол чал.

– Государь, план отхода остался без изменений? – спросил я царя.

– Да. Можешь отписать своему семейству, чтобы отправлялись в плавание. Встречаемся у слияния двух великих рек. Путь им предстоит неблизкий. Пусть не мешкают. Если их не будет до нашего появления, то мы просто проплывем мимо.

– Дозвольте мне, государь, и вы. Батюшка, быть этим гонцом, – вызвался Иван. – Как-никак не о чужих людях речь идет.

– Будь по-твоему, – согласился повелитель. – Возьми с собой несколько казаков. Завтра же скачите в Томск. Черкасскому передай на словах, чтобы уходил. Его Екатерина не пощадит.

– Батюшка, а что делать с Гриневым, учителем французского? – уходя, спросил меня сын.

– Нашел о ком беспокоиться, – буркнул я. – Пусть Митяй его в острог посадит. Ничего с ним не сделается. Посидит пару недель да дождется своих. Попусту проливать кровь незачем.

План перевоза царской семьи в Америку держался в глубокой тайне. О нем знали только государь и я. Да вот еще Иван в силу семейных обстоятельств оказался чуточку осведомленным.

Как нас и предупреждал Суворов, Екатерина отпускать живыми последних Рюриковичей не собиралась. Из Самарканда мне давно уже сообщили, что на их северных границах в далеких степях замечено передвижение отрядов неизвестных всадников.

Иные доходят числом до нескольких сотен. Располагаются на постой в отдаленных аулах и кишлаках.

Замысел коварной императрицы был мне понятен. Огласить манифест царь должен в своей столице, и разослать гонцов по городам и весям своего царства с текстом воззвания к народу он должен был именно из Тобольска. Иначе народ бы не поверил. Наверняка нашлись бы буйные головы, заявившие, что царь – не настоящий, а манифест – поддельный. И началась бы кровопролитная война, которой, даже ценой собственного отречения от престола, так старался избежать государь.