Беловодье - Марианна Алферова

И что-то мерзкое готовится. Никогда не бывало прежде в Темногорске, чтобы один колдун другого пленить пытался.

В дверь постучали. Снаружи. Хотя на воротах висела записка, что приема нет, да и ворота были замкнуты, правда, простеньким заклятием, без сложных магических ухищрений.

«Чудак пришел, — догадался Роман. — За собакой». Отворил дверь. Так и есть. Чудодей стоял на пороге.

В плаще, в паричке, в руках широкополая шляпа, с полей на пол текло.

— Матюшу верните, — сказал Чудак и стряхнул воду с шляпы. — Глупая шутка, Роман Васильевич, смею вам заметить.

— Это не шутка. — Господин Вернон особо выделил голосом «не». — Мой ассистент прозревает будущее. Не всегда умеет толковать, но в видениях не ошибается. Он вам сказал: нельзя гулять с собакой.

— Если он не ошибается, то что можно изменить? — Чудак поправил очки. — В конце концов, это бесчеловечно — разлучать меня с Матюшей.

— Хорошо, сейчас приведу вашего кусачего.

Едва Роман отворил дверь кладовки и снял заклинание, как французский бульдог, рассерженно фырча, кинулся через коридор и кабинет, метнулся к хозяину и прыгнул на грудь. Чудак едва не опрокинулся на спину.

— Роман Васильевич, у вас коньяка нет? — спросил он, позволяя Матюше лизать себя в губы.

— Я сейчас наколдую…

— Нет, не колдовской коньяк, настоящий.

— Тина! — Роман отворил дверь из кабинета в коридор и крикнул в сторону кухни: — У нас коньяк настоящий есть?

— Есть! — отозвалась она. — В гостиной, в баре. Сейчас принесу.

Вскоре примчалась — в одной руке фужеры, в другой — бутылка «Наполеона».

— Отчего только два? — удивился Михаил Евгеньевич. — Вы же тоже пить будете. Да и Стен.

— Я воду пью, — напомнил Роман.

— Так все равно ж из фужера. А вы, значит, мое будущее видели? — обратился Чудак к Стену.

Тот кивнул.

— И что увидели? Впрочем, не надо. Лучше выпейте с нами.

Стен покачал головой:

— Не буду. После выпивки труднее… — Алексей не договорил, но Чудак его понял.

— Держать себя в руках? Ну и что с того, если свампирите чуток? Я не против.

— Как раз для вас мое присутствие не опасно. У вас ожерелья нет.

— Это формальность. Я книжный колдун. Все что угодно представить могу. Даже то, что водной стихией повелеваю, как наш замечательный господин Вернон. Роман Васильевич, выйдите-ка на минутку, мы с вашим другом побеседуем.

— Михаил Евгеньевич, вампир в такие минуты себя не контролирует.

— Зато я контролирую. Ожерелье-то воображаемое. Представлю, что его больше нет, и пир закончится. Так что не бойтесь за меня. — И Чудодей слегка подтолкнул Романа к двери.

Господин Вернон осуждающе покачал головой и вышел. И тут Тина на него налетела. Колдун обнял девушку за талию. Надо же, как она быстро обернулась!

— Роман, я… я так виновата…

— Тина, не надо. Смыло уже все.

Минута прошла, и они вернулись в кабинет. Чудак с видом знатока разливал по фужерам коньяк. У Романа мелькнула даже мысль, не обманул ли Чудодей? Но глянул на Стена, приметил, что на щеках у того проступил вновь румянец, и понял, что свое обещание глава Синклита выполнил.

Стен сидел на диване и маленькими глотками пил коньяк. Взгляд у него был как у сытого хищника, который только что проглотил целиком кус сырого мяса. И вот застыл, переваривает. Тина передернулась — тоже поняла, что произошло.

Матюша, привязанный к ножке кресла, глухо порыкивал и скалил зубы: Стен ему явно не нравился.

Чудак пригубил коньяк и улыбнулся:

— А знаете, Роман Васильевич, что сейчас более всего мучит колдовскую братию? Не знаете? То мучит, что никто нас всерьез не воспринимает. Мы ведь как думали: дайте только нам возможность колдовать, мы такое наколдуем, мир перевернем. Ну вот, пожалуйста, дали. И что? А ничего. Раньше к нам потихоньку народ ездил, байки всякие складывал, про чудеса, нами творимые, друг дружке рассказывал. Власти нас прижимали, у каждого почти что ореол мученика имелся, кто талантом обойден не был. А что теперь? Шарлатанами кличут! Продажными тварями. Как вы думаете, правильно кличут?

Роман разглядывал на свет воду в фужере. Заговаривать ее в коньяк не стал.

— Тогда казалось: главное — доказать, что колдовская сила существует. И сразу мир переменится, проблемы разрешатся. Дай нам волю, мы все болезни излечим, все беды отведем. Мнилось, сможем абсолютно все… — Роман замолчал на полуслове, потому что показалось ему, что говорит не то что-то. То есть вроде верно, но не то.

— Обидно. — Михаил Евгеньевич поверх очков глянул на Романа. — А может, мы в самом деле колдуны ни к черту, а?

— Колдунов стало слишком много, — предположила Тина; коньяк придал ей смелости. — Они друг у друга энергию гасят. Надо главного назначить, чтоб он руководил.

— Как мудро! Назначить главного… А остальные чтоб ему хвосты заносили? — хитро прищурился Чудак. — А если главный будет вовсе не Роман Вернон? То есть скорее всего не он. Что тогда?

— Я не то хотела сказать… — Тина густо покраснела.

— Многие так же, как вы, считают. Но есть и другое мнение. Неужели не слышали? А то говорят, что надо вновь колдунов на костры отправлять. Клянутся, что без огоньку, без страха, без преследований талант колдовской глохнет. А стоит пригрозить колдуну костром, попугать его, да из дома выставить, да гнать и гнать в глушь, в болота, в леса, кольем его бить, — вот тогда и отверзнется в гонимом истинный дар.

— Не люблю открытый огонь, — сказал Роман. — И тех, кто поджигает костры, — тоже.

— Знаете, что я вам скажу, Роман Васильевич: слишком много времени прошло с большой войны. Забыли, что такое настоящий пожар. И вот теперь все раздувают, раздувают… Я тогда пацаном был, только восемнадцать стукнуло, и угодил как раз на Невский пятачок. Там до сих пор кости наших ребят в земле лежат непогребенные. Ночь, ад кромешный, на той стороне немцы наших косят, а на этой мы в лодки грузимся. Ну и заскакивает к нам в лодку круглолицый, упитанный такой комиссар и давай орать про Ленинград, про то, как ни шагу назад. Ну, пока он орал, лодка и отчалила. Он как завизжит: «Стой, куда! Меня нельзя!» И такой в этом голосе страх, просто ужас совершенный в том голосе. Я сижу, смотрю на него, и мне вдруг смешно сделалось. Смех из меня так и прет. А он матерится и требует лодку назад повернуть. Ему лейтенант наш и говорит: «Ничего, скоро вернешься». Напророчил. Только мы из лодки стали высаживаться, как рядом рвануло: комиссару осколок в бедро, мне — в грудь. И нас обратно в той же лодке и доставили. Так вот, Роман Васильевич, с тех самых пор я решил, что многое могу в жизни делать, но комиссарить никогда не буду.