Выдержал, или Попривык и вынес - Марк Твен

Голодъ сталъ насъ донимать, но намъ нечего было ѣсть. Провизія, безъ сомнѣнія, была вся сжарена, но мы не рѣшались идти за ней. И вотъ опять мы стали бездомными скитальцами безъ собственности. Наша ограда пропала, нашъ домъ сгорѣлъ и никакой страховой преміи! Нашъ сосновый лѣсъ былъ спаленъ, сухія деревья сгорѣли и цѣлыя акры кустарника (manzanita) стерты съ лица земли. Плэды, къ счастію, лежали на нашихъ обычныхъ песчаныхъ постеляхъ, такъ что мы пошли и легли спать. На слѣдующее утро мы опять поѣхали на старую стоянку, но, отъѣхавъ довольно далеко отъ берега, насъ застала такая страшная гроза, что мы боялись причалить къ берегу. Я сталъ быстро вычерпывать воду, а Джонни приналегъ на весла, и мы достигли мѣстности на три или четыре мили выше стоянки. Гроза увеличивалась и было ясно, что лучше причалить лодку къ какому-нибудь берегу, чѣмъ рисковать очутиться въ стосаженной глубинѣ. Мы тронулись, преслѣдуемые грозными пѣнистыми волнами, я сѣлъ къ парусамъ и сталъ направлять лодку къ берегу; какъ только носъ лодки ударился о берегъ, волна, хлынувъ за бортъ, смыла все находившееся на ней и тѣмъ избавила насъ отъ лишняго труда. Цѣлый день мы находились подъ страхомъ паденія какой-нибудь глыбы, а всю ночь мерзли отъ холода. Утромъ гроза прекратилась, и мы, не теряя времени, стали грести по направленію стоянки. Мы такъ были голодны, что съѣли весь остатокъ провизіи бригады и поѣхали обратно въ Карсонъ, чтобы сообщить ей объ этомъ и извиниться передъ нею. Было условлено заплатить ей всѣ убытки.

Послѣ того мы еще нѣсколько разъ совершали поѣздки по озеру и часто подвергались опасностямъ и разнымъ приключеніямъ, о которыхъ въ никакой исторіи не найдется описанія.

ГЛАВА XXIV

Я рѣшилъ пріобрѣсти верховую лошадь. Нигдѣ не видѣлъ я такой лихой и отчаянной ѣзды, не считая цирка, какъ у этихъ живописно задрапированныхъ мексиканцевъ, калифорнійцевъ и американцевъ, которые каждый день скакали по улицамъ Карсона. Какъ они ѣздили! Чудо! Немного наклонившись впередъ, въ шляпахъ съ широкими полями, спереди приподнятыми, съ развѣвающимися надъ головами длинными вуалями, легко и свободно пролетали они по городу, подобно вихрю; черезъ минуту вдали въ степи виднѣлась только пыль поднятая ими. Когда они ѣхали тихою рысью, они сидѣли прямо, красиво и граціозно, какъ бы составляя одно съ лошадью, а не подскакивали въ сѣдлѣ, по принятой глупой школьной методѣ. Я живо выучился отличать лошадь отъ коровы, но дальше мои познанія были плохи и потому горѣлъ нетерпѣніемъ обогатить ихъ. Я рѣшилъ купить лошадь. Пока эта мысль гнѣздилась въ моей головѣ, на аукціонную площадь пріѣхалъ оцѣнщикъ-продавецъ, на вороной лошади, усѣянной такимъ количествомъ наростовъ, что она походила на дромадера и потому была весьма некрасива; но его «идетъ, идетъ за двадцать два доллара — лошадь, сѣдло и сбруя за двадцать два доллара, джентльмэны!»

Я на силу сдерживался.

Какой-то человѣкъ, котораго я не зналъ (онъ оказался братомъ оцѣнщика), замѣтивъ жадный взоръ мой, сказалъ, что такая замѣчательная лошадь идетъ такъ дешево и прибавилъ, что одно сѣдло стоило этихъ денегъ. Сѣдло было испанское съ тяжеловѣсными украшеніями и съ неуклюжимъ кожанымъ покрываломъ, названіе котораго трудно выговаривается. Я сказалъ, что готовъ надбавить цѣну; тогда этотъ хитрый на видъ человѣкъ заговорилъ съ простодушной прямотою, которая меня подкупила. Онъ сказалъ:

— Я знаю эту лошадь, знаю ее очень хорошо. Вы иностранецъ, я вижу, и могли принять ее за американскую лошадь, можетъ быть; но я увѣряю васъ, что нѣтъ, ничего подобнаго нѣтъ; но извините, если я говорю шепотомъ, тутъ стоятъ чужіе, она, не безпокойтесь, «кровной мексиканской породы» (Plug).

Я не зналъ, что значило «кровной мексиканской породы», но прямодушная манера говоритъ этого человѣка заставила меня внутренно поклясться, что я или куплю эту «кровную мексиканскую породу», или умру.

— Имѣетъ ли она еще какія-нибудь достоинства? — спросилъ я, удерживая, насколько возможно было, свой порывъ.

Онъ потянулъ меня за рукавъ немного въ сторону и шепнулъ въ ухо слѣдующія слова:

— Она можетъ перебрыкать что хотите въ Америкѣ!

— Идетъ, идетъ за двадцать четыре доллара съ половиною, джентль…

— Двадцать семь! — крикнулъ я съ яростью.

— Продана, — сказалъ оцѣнщикъ и передалъ мнѣ «кровнаго мексиканца».

Я едва могъ сдерживать свое волненіе. Я заплатилъ деньги и поставилъ животное въ нанятую мною сосѣднюю конюшню для корма и для отдыха.

Послѣ полудня я привелъ лошадь на площадь, и когда садился на нее, нѣсколько горожанъ держали ее, кто за голову, кто за хвостъ. Какъ только всѣ отошли, она, собравъ всѣ четыре ноги вмѣстѣ, опустила спину, потомъ вдругъ выгнула ее дугой и подбросила меня вверхъ на три или четыре фута! Но я удержался и счастливо попалъ обратно прямо въ сѣдло, снова взлетѣлъ вверхъ, опустился на крупъ, опять взлетѣлъ и очутился на шеѣ; все это произошло въ теченіе трехъ или четырехъ секундъ. Потомъ лошадь встала на дыбы и я, обнявъ ее безнадежно руками за тощую шею, скользнулъ въ сѣдло и удержался въ немъ; потомъ она вскинула вверхъ заднія ноги, какъ бы желая лягнуть само небо, и встала на переднія; потомъ снова начала подбрасывать; въ это время я услышалъ чей-то голосъ:

— О, да она брыкается!

Въ тотъ моментъ, какъ я взлетѣлъ на воздухъ, кто-то далъ лошади полновѣсный ударъ кнутомъ, и когда я на этотъ разъ опять опустился, моего кровнаго мексиканца уже не было. Одинъ калифорнскій юноша погнался за ней, поймалъ ее и просилъ у меня позволенія прокатиться на ней. Я разрѣшилъ ему это удовольствіе. Онъ сѣлъ, былъ подброшенъ разъ и, упавши въ сѣдло обратно, пришпорилъ лошадь, и она понеслась, какъ птица, перелетѣла она черезъ три плетня и исчезла по дорогѣ къ долинѣ Уашу.

Я съ грустью присѣлъ на камень и невольнымъ движеніемъ одной рукой схватился за голову, а другой за животъ. Мнѣ кажется, только тогда понялъ я всю слабость человѣческаго организму мнѣ недоставало еще одной или двухъ рукъ, чтобы приложить ихъ къ болящимъ мѣстамъ. Перо не въ силахъ описать, насколько я страдалъ физически; никто не можетъ вообразить, какъ я былъ весь разбитъ, какъ внутренно, внѣшне и вообще былъ потрясенъ, ошеломленъ и убитъ; кругомъ меня собралась сочувственная толпа.

Одинъ пожилой мужчина, желая меня утѣшить, сказалъ:

— Иностранецъ, васъ поддѣли, всякій, живущій въ этой мѣстности, знаетъ эту лошадь. Всякій ребенокъ, всякій индѣецъ могъ бы вамъ сказать, что она брыкается; на всемъ континентѣ вы не найдете хуже лошади. Послушайте-ка меня, я — Каррей, старый Каррей, старый Эбъ [5] Каррей. Кромѣ того, долженъ сказать, что этотъ «кровный мексиканецъ» — проклятая и подлая лошадь. Эхъ, вы, простофиля, если бы не совались въ аукціонъ, вы бы имѣли случай купить настоящую американскую лошадь, прибавивъ немного въ той цѣнѣ, что дали за этого стараго кровнаго заграничнаго скелета!