Повелитель вещей - Елена Семеновна Чижова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сейчас, не чувствуя ничего похожего на то смятение, она машинально разогрела вчерашние макароны, поковыряла безо всякого аппетита у себя в тарелке; вспомнила, что забыла позвать Павлика, – хотела постучать ему в стену, но передумала; накрыла сковороду крышкой (захочет есть, сам себе разогреет) и ушла к себе. Побродила по комнате, думая о чем-то постороннем, о том, чем бы ей теперь заняться, – и вспомнила про статью, которую читала по дороге с работы. Любопытную, во всяком случае, познавательную, опубликованную в бесплатной газете – той, что раздают всем желающим у входа в метро.
В статье говорилось о том, что люди, вернее, их затылки бывают разными: у одних волосы на макушке заворачиваются по часовой стрелке, у других – против часовой. Казалось бы, какая разница? Оказывается, большая. Если первые (таких большинство) способны воспринимать исключительно земные вибрации, восприятие вторых настроено на высшие, как было сказано в статье, космические слои.
Анна подошла к зеркалу, прощупала затылок – убедилась в том, что ее макушка устроена правильно. Подумала: «У мамочки, с ее тремя волосинами, уже не проверить… А у Павлика? Интересно, как у него устроено?» С этой мыслью – немедленно пойти и проверить – она вышла в коридор. Дверь в комнату сына была заперта. Стучаться Анна не стала – все равно бы не открыл.
Как он и рассудил, малолетний «Исус» оказался фейком – черти телевизионщики! Это ж надо такое выдумать… Рядом с ними его портал – голимая самодеятельность, кружок «Умелые руки».
Но бабку заштырило всерьез. Не иначе винтики за шпунтики зашли. Теперь она все время ныла, выпрашивала еду. Притом что тарелки с нормальной пищей – ну, там котлеты или суп – от себя отталкивала, ела голый хлеб – выедала мякиш с блаженным видом, беззубыми деснами перетирала корки; он заметил, что бабке больше нравятся сухие, – свежие она прятала. В карман или в зазоры кресла. А потом шарила, выуживала их оттуда – озираясь, будто кто-то может подкрасться и отнять. И все это молча.
Однажды бабка вдруг сказала: «Как вкусно», – от неожиданности он даже вздрогнул. И потом все смотрел на ее губы – не поджатые, к которым привык, а, наоборот, мягкие, в растерянной улыбке, словно бабка ждала чего угодно, кроме вкусной еды. Смотрел и думал, что все ей отдаст. По крайней мере, большую часть. Как только найдет достойного покупателя, который не поскупится, выложит за монету кучу денег. Остальное тоже отдаст. Со временем. Потом.
Сейчас, забыв о своей великой игре, он просиживал рядом с бабкой часами. И думал о времени; о связанных со временем вещах.
Например, он: сидит на той же самой скамеечке, на которой сидел, когда был маленький, хотя давно вырос (а бабка, она-то не изменилась, какой была, такой и осталась, только ослепла), – сидит и ждет: вот сейчас бабка на него посмотрит и скажет: «Помни. Что бы ни случилось, ты не должен убивать», а он, как бывало в детстве, переспросит: «Кого?» – а она: «Никого».
Обтирал ее впалый рот бумажными салфетками; если бабка не удерживала разжеванное, аккуратно все подбирал, превозмогая брезгливость – стыдясь сам себя: не за то, что брезгует, а за то, что размяк, будто только у него одного есть старая бабка, которая чуть не померла.
Теперь, он думал, она воскресла и больше никогда не помрет.
Однажды давно они шли мимо парка Победы, и бабка вдруг сказала: «Помни. Ангел смерти приходит за тем, кто его ждет».
В те времена он понятия не имел, что за «ангел смерти». Не знал других ангелов, кроме этого, который стоит у них в гостиной: свой, домашний – можно подойти и зажечь.
Если бабка не сосала хлеб, она в основном спала. Вглядываясь в ее худое, ветхое лицо, по которому пробегали обрывки когда-то связных мыслей, он, словно его портал (не тот, где клубятся сетевые одноклеточные, а другой, тайный, известный ему одному), и вправду замкнут на бабку, на ее безумные, из прошлого века россказни, обмирал от нового страха: а вдруг его волшебный портал – куда не входишь, а взмываешь и приходит единственно правильное решение – больше никогда не откроется? Раньше, когда учился в школе, это давалось легко и просто, теперь – с каждым годом – все трудней.
Ночью, сидя за компьютером, он уловил странную вибрацию, идущую сверху, с потолка. Будто кто-то ходит из угла в угол, сбивает его с мысли, не дает сосредоточиться.
Прислушался и вспомнил: как-то раз, давно, еще весной, гигнулись новые наушники. И что самое обидное, не днем, когда все работает (коробка – вот она, в коробке чек, всего-то и дел – добежать до магазина), но нет, вечером, перед самым закрытием. Что называется, выбрали время. Все-таки решил, что надо добежать, попробовать. Пока надевал кроссовки – шнурки, как назло, запутались – когда торопишься, вечная история; услышал: мать кормила бабку, та от чего-то там отказывалась, мать ее уговаривала, а потом немного помолчала и говорит: забыла, мол, сказать, Нина верхняя уехала, квартиру продала и уехала. А бабка: уехала – и черт с ней! Скатертью дорога…
Шаги доносились из бывшей тети-Нининой квартиры. Эти мерные шаги (он наконец понял, на что они похожи: на маятник) вызывали подозрение, как какой-нибудь незнакомый сайт, когда, еще не кликнув, чуешь нутром: сомнительный – и, если все-таки кликаешь, оказываешься прав. (Когда такое случалось, он гордился собой, своим талантом: заранее предвидеть опасность.)
Подозрительность того, что расхаживало над головой, была совсем иного рода, но что-то нашептывало: не лезь. Притом так назойливо, что уже не понять, что тебя больше раздражает: сами дурацкие шаги или этот, черт знает, немолчный шепот.
«Всё, – он приказал себе. – Хорош гадать. Пойти и посмотреть».
Стоял, держа палец на звонке (медлил, не решаясь нажать: все-таки ночь, половина первого), перед металлической дверью (у тети Нины была обычная, простая – а эти, новые, не успели въехать, забаррикадировались).
Кажется, так и не нажал – но дверь, будто сама собой, открылась.
Тот, кто возник в дверном проеме, даже не спросил: кто? – видно, тоже свой талант: знать, когда к твоей двери подкрадываются.
Парень – высокий, тощий, в джинсах, босиком, – не выходя на свет, смотрел на него странными глазами; вернее, глаза как глаза – только, как бы это сказать, собранные. Не в смысле сосредоточенные. А такие, будто состоят из нескольких пар глаз: одними, спокойными и равнодушными, парень смотрел на него; другими, быстрыми и опасливыми, обводил лестничную площадку. Третьими… Он не успел придумать, что он делает третьими. Парень кивнул:
– А…
