Повелитель вещей - Елена Семеновна Чижова

Но тем же вечером, когда Анна, в задумчивости выйдя из кухни, шла по коридору, ее взгляд упал на картинку. Раньше ей как-то не приходило в голову, что Адам и Бог-Отец – ближайшие родственники и что сам этот жест, когда отец и сын протягивают друг другу руки, вовсе не обязательно означает их первое знакомство. Быть может, это не что иное, как примирение. После долгих столетий бурных ссор и нескончаемых взаимных обид.

Ведомая этой смутной догадкой, она отчетливо вспомнила, как стояла, маленькая, под дверью, приникнув к щелочке – глядя, как мамочка стирает на обоях цифры. Наутро они исчезли, скрылись под картинкой, которую мать перевесила пониже.

Приняв это за подсказку, Анна тотчас же выковыряла из стены ржавые канцелярские кнопки, заглянула под картинку и среди множества старых номеров, шестизначных, полустертых, с буквами вместо первой цифры, обнаружила единственный семизначный – такой четкий, что не пришлось ни вглядываться, ни разбирать.

Мужской голос на другом конце провода ответил, что те, кого она ищет, здесь жили, пока не уехали, продав квартиру им, нынешним жильцам. «Уехали… А, простите, куда?» Голос затруднился с ответом: «Не помню. Кажется, в Москву…» Но пообещал уточнить.

Свое обещание он исполнил.

На другой день ближе к вечеру Анна получила заветный номер – действительно московский, который бывшие жильцы оставили на всякий случай. Анна хотела поблагодарить и, может быть, даже объяснить, почему это для нее так важно, – но голос, став отчего-то мрачным и нелюбезным, перебил ее: «Прошу прощения. Я занят. Ко мне пришли».

Сказал и, оставив Анну в некотором замешательстве, повесил трубку.

Насколько удавалось, он следил за боевыми действиями ополченцев, публиковавших – сомнительные, с его точки зрения, – данные о сбитых над подконтрольной им территории транспортниках, которыми противник перебрасывает живую силу в район аэропорта, чтобы, как следовало из тех же сообщений, замкнуть силы ЛНР – ДНР в плотное кольцо. В комментах то и дело мелькали «блицкриг» и план «Барбаросса». Читая, он усмехался.

В тот день ополченцы подбили штурмовик. Теперь в «нашем» стане ликовали и грозили скорым продолжением: какое-то средство ПВО невиданной мощи, которое, если окажется у них в распоряжении, переломит хребет противнику и поставит жирную точку в этой, как ее упорно называли, гражданской войне. С намеком на то, что точкой, скорей всего, не ограничится. Что из жирной точки вырастет жирная стрела: острием на Киев; а может, и дальше.

«Ага. Окажется у них – жди!» – он буркнул в сердцах, жалея, что о сбитом штурмовике узнал с опозданием: было бы круто застать самый тот момент, когда Су-25, потеряв равновесие и рисуя дымный след в небе, устремляется носом вниз – к земле. Сообщалось, что пилот успел катапультироваться, жив и в руках ополченцев, – сведения, за достоверность которых лично он бы не поручился, будучи уверен, что обе стороны соврут – недорого возьмут.

Впрочем, до вранья ему не было никакого дела.

Включившись в противовоздушную игру, следуя за своим двойником-аватаром, он развлекался тем, что воображал себя умелым наводчиком: прищуривал левый глаз, припадал к щели правым (хотя и знал, что в современной войне слежение осуществляют не на глаз, – тот, кто следит, видит горящую точку на экране; но воображать ее скучно, интересней смотреть в щель), – чтобы, подкараулив появление летящей к «нашей» границе цели, крикнуть своим боевым товарищам: «Пли!» – в мгновение ока превратиться из наводчика в стрелка и нажать на пуск.

И надо же так случиться – подгадал! Прикинь, буквально за минуту до того, как его аватар разместил в Сети сообщение еще об одном, втором по счету, только на этот раз не штурмовике, а транспортнике, сбитом силами ополчения («птичка» упала за террикон, мирные не пострадали), он успел его «увидеть». Крикнуть: «Пли!» – и нажать.

Довольный своим успехом, потянулся, расправляя затекший плечевой пояс, и вспомнил: уходя, мать оставила чугунок с жиденькой кашей. С расчетом, что бабка образумится и поест.

Еще полный щенячьим, охотничьим восторгом, он направился к бабке. Встал напротив ее кресла, перекатываясь с пятки на носок и раздумывая: будить или пускай спит?

Бабка (видно, что-то почуяла) ворохнулась, открыла слезящиеся, затянутые белесыми пленками глаза. Он хотел спросить: кашу будешь? – но бабка его опередила.

Смотрит на него и спрашивает, а главное, громко так:

– Кто здесь?

– Да я это, я, – он ответил так же громко и ворчливо. – Не узнала, что ли?

– Я… тебя узнала…

Бабка сглотнула судорожно – он испугался: мало ли, коркой подавилась, – хотел ее потрясти или постучать по спине. Но нет, справилась сама, задышала. Он протянул руку – типа погладить по щеке, успокоить.

Но она, набрав в сухие легкие воздуха, остановила его хриплым, не своим голосом:

– Ты. Убийца. Людей.

Он так и замер с протянутой рукой. Хлопая глазами, пытаясь взять в толк: чего это на нее нашло? За кого она его принимает?

Знает про сбитый транспортник? «Ни хрена себе! Оперативно работают. Не успели сбить, уже передают в новостях…»

А он-то здесь при чем? Какой из него убийца! Надо ей объяснить: это игра, ладно, он согласен – глупая…

Но бабка вроде бы уже успокоилась; пожевала беззубым ртом, как обычно, когда хочет сплюнуть. Он подумал: надо тряпку. Пошарил в зазорах бабкиного кресла: ни тряпок, ни салфеток, одни сухие корки…

– Погоди, не плюй, я сейчас… В ванную сбегаю… – Успел дойти до двери и услышал звук. Странный, похожий на клекот… Оглянулся – и опешил: упираясь в подлокотники, бабка силилась встать.

Метнулся назад – только этого не хватало: упадет, все кости себе переломает – и в последний миг удержал: левую руку на плечо; правую – ей под подбородок: хочет плюнуть – пусть плюет в руку. А то возись потом с ней, переодевай…

Только сейчас, стоя за бабкиной спиной (за ее видавшим виды заляпанным креслом), он заметил, что телевизор выключен.

«Значит, что-то другое… не самолет… не транспортник…»

Словно в ответ на эту растерянную, бегущую в его голове, как в телевизоре, строку клекот смолк.

В наступившей тишине он услышал, как в бабкином горле что-то хрустнуло; успел подумать: как в лесу, если на ветку вдруг наступишь, – и ощутил у себя на ладони что-то влажное и теплое…

По прошествии лет, когда все закончилось и почти забылось, он, воскрешая в памяти тот день, видел не молчащий телевизор; не людей, падающих с небес на землю; не фотографии тел; не черные пластиковые пакеты, куда их останки были собраны (и словно издалека вступало бабкиным голосом: «Не смей туда ходить! Люди там лежат. Их сожгли, а пепел разбросали»); не разбросанные вещи – детские и взрослые; не множившуюся час от часу ложь; не данные расшифровки черных ящиков