Вольные города - Аркадий Крупняков

В ночь перед выездом из Тарусы Кара-Кучук спал плохо. Сни­лись ему змеи, рыбы и всякая нечисть, он часто просыпался в хо­лодном поту. Уснул лишь на утре и проспал долго. Одевшись, вы­шел из шатра, глянул на другой берег, а там какая-то рать стоит.

—     Кто на том берегу? — крикнул он. Подскочил воин, склонил- *я чуть не до земли, выдавил:

—     Уруссэ.

Не прошло полчаса, с той стороны — лодка. В ней князь вое­вода Данила Холмский с пятью ратниками. Князь вышел из лодки, подошел к Кара-Кучуку и, не поклонившись, сказал:

—     С приездом на нашу землю, славный Кара-Кучук.

—     Поклон! Где поклон? —прорычал ордынец.

—     Всему свое время. Я послан сюда не для поклонов, я послан встретить тебя и указать дорогу.

—     Я дорогу без тебя знаю. Не первый раз. Эй, кто там? Пе­редайте мою волю: всем сниматься, мы идем в Москву.

—     Всем сниматься не надо, славный Кара-Кучук.

—     Как это не надо?

—     Пока не закончится посольство — торговле не быть. Посему купцов м лошадей оставь здесь.

—     А если я не оставлю?

Данила Холмский молча показал на берег. Над высоким обры­вом, ощетинившись копьями, стояла русская рать. Кара-Кучук, прищурившись, долго глядел на берег, думал: «Конечно, если я чосажу на коней всех моих купцов, русских можно рассеять. Но какой посол начинает воевать, еще не сказав в Москве ни слова? Гак не бывает». И, скрипнув зубами, отдал приказ оставить куп­цов и лошадей на месте.

Шли медленно. К московским посадам подошли лишь вечером. Раньше, бывало, все послы сразу шли в кремль, на подворье, а купцов и прочих татар сажали на житье за белый город, на Ор- тынку. На этот раз Холмский, ехавший впереди посольства, свер­нул на Ордынку сразу.

—     На подворье надо! — крикнул Кучук.

—     Вашего подворья уже нет. Пожар был — сгорело. Велено са­жать сюда,

И еще раз скрипнул зубами Кара-Кучук. И еще раз подумал:

■ Раз московиты осмелели, надо держать ухо востро. Не спроста н>ии высокомерными стали, не спроста».

Утром Кара-Кучук облачился в лучшие одежды. Около ордын- кого пэстоя уже Данила Холмский на коне. Рядом с ним—стре­мянный и никого более. Вдоль забора выстроились по четыре че- і тока в ряд ордынские послы. Все шестьсот. Впереди их четыре

могучих воина с носилками на плечах. На носилках обитое сафья­ном кресло, в кресле басма — изображение хана. По краям носи­лок— по четыре воина с обнаженными саблями. Кара-Кучук вско­чил на серого в яблоках жеребца, выехал со двора на улицу, по­равнялся с конем Холмского. Воевода вместо приветствия сказал:

—    Посольство зело велико, Кара-Кучук. В кремль велено впу­стить только охрану басмы — шестнадцать воинов.

Это окончательно вывело из терпения посла. Он ударил же­ребца плеткой, тот взбился на дыбы.

—    Если так,— закричал Кучук,— то я совсем не поеду к Ивану! Я велю самому прийти ко мне сюда, нет, не прийти, приползти на брюхе. Совсем обнаглели вы! — Кучук рвал поводья, жеребец крутился на одном месте, выбрасывая из-под копыт рыжую гли­ну.— Еще не было такого, чтоб нам указывали, сколько послов пойдет...

—    Уж не боишься ли ты, отважный Кара-Кучук? — перебил его Данило.— У тебя тут чуть не тыща воинов, а я приехал к тебе один, не боюсь. У великого князя в палатах и десятка ратников не наберется, а ты боишься. Не на сечу же идешь — на беседу. Ну, ежели боишься, бери всех, пусть у избы толкутся.

Кара-Кучук снова поднял жеребца на дыбы, подскочил к пос­лам, отсчитал четыре ряда, взмахнул плеткой, как отрубил, и шест­надцать воинов двинулись вслед за басмой.

Когда въехали в кремль и Кучук увидел, что его не встречает никто, он сказал по-татарски ехавшему рядом с ним темнику Ха- сыбу:

—    Зря в такую даль тащились. Надо было сразу войной идти...

Прием послов был назначен в Брусяной избе. Кучук соскочил

с коня, взошел на двуарочное крыльцо и начал медленно подни­маться по высокой лестнице. За ним так же медленно несли басму. Два ратника с бердышами распахнули двери, и посол вошел в большую, с низкими сводами палату. В переднем углу на возвы­шении сидел великий князь. Под ним золотой трон, которого рань­ше Кучук не видывал. Да и палаты этой в прошлые приезды не было. Иван Васильевич был в полном княжеском облачении, с шапкой Мономаха на голове. Раньше он надевать эту шапку не решался. Около стен, на обитых бархатом рундуках, сидели боя­ре, князья и многие незнакомые Кучуку люди. Посол остановился, пропустил вперед себя носилки с басмой и велел их поставить пе­ред троном.

—      Хорошо ли доехал ты, храбрый Кара-Кучук?—спросил князь после того, как носильщики встали перед троном.

—      Доехал я, слава аллаху, хорошо,— угрюмо поглядывая на трон, ответил посол.

—      Здоров ли брат мой хан Ахмат?

=— Повелитель твой, хан Ахмат, здоров.

—      Ты, я чаю, грамоту моего брата Ахмата привез?

—      Привез. Вот она,— и Кара-Кучук кивнул головой. Один из послов подскочил к трону и, склонившись, подал на серебряном подносе свиток. Иван взял свиток, глянул на висевшую печать, пе­редал дьяку Мамыреву. Тот разломал печать, развернул свиток и начал читать.

—      Вышнего бога волею я, Ахмат-царь, и верное слово мое...

—      Грамоту великого хана надо слушать стоя! — перебил дья­ка Кучук.— Со времен Чингиз-хана...

—      А мне способнее слушать сидя,— спокойно сказал Иван.— Ты, Кара-Кучук, зря не ори—я и сидя грамоту хана уразумею.

—      Ты прежде должен священное изображение хана поцело­вать. Так издавна заведено!

—      Успею еще. Надо узнать, что великий хан пишет нам. Мо­жет, целовать-то не за что.

По палате прокатился смешок. Кучук окинул злым взглядом палату, крикнул:

—      Если здесь смеются над словами хана — грамоту я читать не велю!

—      Твоя воля, посол. Вася, отдай ему грамоту. И ты напрасно кипятишься, Кучук, о грамоте брата моего я говорю уважительно.

Молчание повисло над палатой. Васька-дьяк мялся в нереши­тельности и грамоту не подавал, Кара-Кучук тоже стоял, не ше­велясь, и руку за грамотой не протягивал.

—      Ладно, дьяк, читай далее.

—      ...и верное слово мое даннику моему Московскому князю Ивану. В прошлый раз приходил к тебе мой Зунад-хан за данью и поминками, и ты его опозорил, поминки дал худые, а дань совсем не дал. Я до этих дней улусов твоих не трогал, сам дань собирать не ходил, со времен Ивана Калиты московиты честно сами дань приносили. И гнева моего ты не знал, так зачем же тебе надо послов моих бесчестить, дани прятать, ясак не давать и доброго мюподина твоего поминками обносить? А ныне смиренность твою перед нами покажи и честен будь: отправь с послом моим сорок пли алтын ясаку, недоданного за прошлый год, и шестьдесят тыщ -м этот год. И пошли, пожалуй, девять горностаевых шуб моим атыням, мне панцирь, а ханам моим кречетов, соболей, рыбьего вуба, а также железа на пики и сабли. А ежели не пришлешь да п послов моих обесчестишь, то силу гнева узнаешь мою, я двину на іебя всех моих могучих и быстрых всадников и город твой разнесу мм концах моих копий, а тебя привезу в Сарай-Берке и заставлю гобирать кизяк и топить печи у моих служанок, а жену твою, под-

і рекающую тебя к неповиновению нам...

—      Подожди, дьяк,— Иван встал, выхватил у Мамырева грамо­ту, смял ее в руке. Лицо князя было бледно, глаза потемнели, на­полнились гневом, нижняя губа дрожала. Он порывисто дышал и с криком, громко стал кидать в Кучука слова, как копья: — Скажи своему алчному... грязному басурману... скажи ему... На Москве татарове более не бывать! И я ему не только соболей... драной со­бачьей шкуры не пошлю. А грамоту его... вот... грамоту... вот... вот... — Князь рвал свиток на части, бросал их себе под ноги и топ­тал с остервенением. Кара-Кучук схватился за пояс—сабли не бы­ло. Он подбежал к охранникам басмы, вырвал у одного из них саблю, но на него тут же насели откуда-то незаметно появившиеся ратники, скрутили руки за спину.

—      Не дайте осквернить басму! — крикнул Кучук.— Выносите скорее!

—      А-а, вот еще... Надо поцеловать! — Иван подбежал к носил­кам, схватил разрисованную куклу и, подняв ее над головой, бро­сил на подножье трона. Потом наступил на голову куклы каблу­ком. Тонкий шелк лопнул, и из головы вывалились серые обрывки кошмы. По неведомому знаку в палату ворвались стражники, пос­ле короткой схватки перевязали послов веревками, разломали но­силки, бросили связанного Кучука перед троном.

—      Иди обратно в Орду,— Иван сел на трон,— скажи Ахмату: отныне Русь ему не подвластна. Отныне Русь вольная! Послов твоих и купцов я живыми отсюда не выпущу, и так будет со вся­ким, кто на землю нашу святую посягнет!