Вольные города - Аркадий Крупняков

—     Браниться научился, батюшка, под старость-то лет.

—     Доколе одна жить будешь? Застареешь — кому будешь нужна?

—     Вася скоро вернется.

—     Да сгинул он, без вестей пропал!

—     Была весточка. Сегодня гусляр былину про него пел.

—     Так уж и про него?

—     Я четырежды заставила пропеть эту песню, все запомнила. Вот послушай... — И Ольга пересказала отцу былину от слова до слова. Никита подошел к дочери, обнял ее:

—     И вся-то ты в меня, однолюбка. Не бранить тебя надо бы, а плетью. Васютка спит?

Ольга кивнула головой. Дед подошел к кроватке, долго глядел на разметавшего ручонки по подушке внука, сказал тихо:

—     Спит, разбойник.

* * #

Князь Иван Васильевич хоть и был своенравен, и делал все по- своему, но советоваться любил. И не столько на думах, с бояра­ми. На думах всегда было шумно, бестолково. Еще не забыты ста­рые распри, все еще ссорятся братья князя из-за наделов, советники не столько советуют, сколько чинятся да рядятся да спорят. Потому князь чаще собирает нужных ему людей у себя дома по- простому, без мест и чинов. Сегодня у великой княгини Софьи Фо­миничны должны быть воевода Михайло сын Андреев Верейский, митрополит Геронтий—друг и духовник Софьи, князь Патрикеев, купец Никита Чурилов с дочерью да дьяк Васька Мамырев.

Когда князь пришел в гостевую палату, там была только одна Софья со служанками. Девки проворно метали на стол яства, ви­на, кубки. Иван поцеловал жену трижды, сел к окну на лавку, застланную сукном, навалился грудью на высокий подоконник, долго глядел сквозь решетку на кремлевский двор.

—     О чем задумался, свет мой, Иоанн Василии? — спросила Софья, положив ему руки на плечи.

—     Все о том же. Ордынский посол едет. Снова беги ему на­встречу, на колени вставай, басму целуй.

—     А ты скажись хворым...

—     Сызнова? Да ведь смеяться будут. Что это, скажут, за дох­лый князь — когда ни приедем, все хворый. Сказавшись хворым, сразу их не примешь, неделю-две придется выздоравливать. Они за это время сколько кормов сожрут, опять все подворье округ огадят...

—     Сколько раз я тебе говорила — гони ты этих степных варва­ров в шею.

—     Погоди. Еще не время.

—     Погоди-погоди! Сколько можно годить? Разве у тебя мало войска? Соседи твои, так само, дружбу тебе обещали. Магмет- Аминь в Касимове, хан Менгли в Крыму. Все они недруги Ахмата.

—     Не надеюсь на них, Софьюшка, не верю. Не властны они теперь над собой. Гирей турецкому султану в рот глядит, а Маг- метка Гирея как огня боится.

—     Не в том суть! — Княгиня встала, оперлась ладонью о стол, выпрямилась и заговорила, будто не Ивану, а кому-то другому через стены покоев: — Народ наш привык к страху и неповинове­нию, он не может помыслить о воле, а избранные народа сего слу­шают рабов своих, и, так само, пребывают в страхе, и стоять за честь свою и веру святую не хотят.

—     Всему свое время, княгиня,— уж не так ласково заметил Иван.

—     Уж не думают ли те властители, что для царей есть время трусости, а потом и время храбрости. Пусть же властители огля­нутся на отца моего. Он стоял во главе великой империи, но в ли­хую годину все равно под ярмо голову не склонил. Он лишился от­чизны, но дань платить отказался.

—     Ты, друг мой, тем властителям не говори. Ты мне говори.

—     Скажу, гак само, и тебе. Сколько было у меня женихов, не знаешь ли? И короли были, и цари — сильные и отважные. Но все они были не моей веры, и я выбрала тебя, хотя ты был и есть дан­ник, целующий грязную татарскую куклу. Почему я выбрала тебя? Я думала: он христианин, он властитель многочисленного народа, он поднимает на своей земле упавшее христианское царство. Но идет время, старость подходит к нам, а мы, так само, данники, и дети наши данники, и народ наш. Вот придет сегодня друг наш митрополит Геронтий, дай мне твою саблю, пусть благословит ее и отпустит меня на варваров и...

Великий князь вспыльчив, и быть бы сейчас ссоре, но в дверь покоев постучали, и вошел дьяк Мамырев.

—      Поклон земной тебе, великий князь, тебе великая княги- нюшка, а потревожил я вас делом неотложным.

—      Молви...

—      На ордынском подворье в кремле появились два нехристя— просятся к тебе...

—      Гони их вон! — сказала сердито Софья.

—      Кто они по породе, не сказывают, назвались служителями пророка Магомета, а я, великий князь, по запаху чую: это турки. А с турками тебе, как я мыслю, поговорить-то больно надобно. Тем паче, что приема они просят тайного.

—      Зови. Прямо сюда зови. Ты по-турскому говоришь? Пере- толмачишь?

—      Как-нибудь.

На ордынском подворье в кремле паша не велел Васильку про­износить ни одного слова. «Никто не должен знать, что мы турец­кие послы». Переодевшись в новые и дорогие халаты, купленные в Сарай-Берке, они пошли к великому князю. Никто, кроме проны­ры Васьки Мамырева, не заподозрил, что они турки, все думали, что это передовые вестники ордынского посольства.

...Когда окончились взаимные приветствия и пожелания, как и полагается по чинам (а Васька все это переводил), Авилляр по­дал великому князю грамоту от Менгли-Гирея. В той грамоте Ги­рей сказывал, что паша приехал от султана и ему надо верить. От самого султана письма не было.

Потом паша вдруг заговорил по-русски и попросил толмача от­пустить. Когда дьяк Васька вышел, Авилляр указал на Василька и сказал:

—      Вот этот человек русский. Зовут его Василько, с окраинных земель. Давно служит он султану Баязету, и если в другой раз он тебе встретится — знай: он наш слуга. А теперь, Василько, выйди.

Кровь хлынула в голову Василька. Потемнело в глазах. Ниче­го не понимая, вышел он из покоев, присел на какой-то рундучок, закрыл лицо руками. Вот когда турок показал свою любовь! Три года поглаживал мягкими лапами и только сейчас выпустил когти. Накинул на шею петлю, затянул под самым кадыком, теперь бу­дет держать эту петлю долго-долго. И нельзя будет сопротивлять­ся! Только шевельни рукой — затянет.

А в палате разговор идет своим чередом. Турок, разглаживая бороду, говорит тихо, спокойно:

—     ...А могучий хан Менгли-Гирей велел мне передать велико­му князю, что он той шерти о дружбе по-прежнему верен и твой недруг ему недругом будет. А блистательный султан Баязет шерть эту одобрил. У Хазиэмира посол султана живет уже три года...

—     Но Казимир с Ахматом в дружбе.

—     Это верно. Но согласия круля на помощь в войне с тобой Ахмат не получил и не получит. О том посол султана позаботится. С Казанью договаривайся сам. Ты, говорят, туда доброхота сво­его хочешь посадить. Я сказал Алихану о султанском к нему рас­положении и не велел с тобой ссориться. Татар астраханских в расчет не принимай, о их слабости ты не меньше моего знаешь.

—     Спасибо тебе за добрые вести, мой друг. Одначе я хотел бы спросить: какая твоей державе корысть от того, что хана Ахмата я повоюю? Разве он по вере вам всем не брат?

—     Я знал, что ты спросишь об этом. И устами мудрейшего Бая- зета говорю: худую овцу из стада вон! Велик пророк Мухаммед, собрал он под сенью Корана много царств и земель, и учил пророк всем пребывать в дружбе. Знает ли учение Мухаммеда дикая орда Ахмата? Сам хан читать Коран не умеет и не хочет. Со всеми, кто встал под могучую и щедрую руку султана Баязета, он пребы­вает в постоянных ссорах, кичится старой славой Золотой Орды» считает своих воинов всесильными, а державу — всевластной. А она, подобно гнилой овчине, расползается во все края. Великому султану великие дела предстоят, нам недругов воевать надо, а между тем мы только и занимаемся, что мирим наших поддан­ных с ханом Ахматом. Нам покой, дружба в этом краю нужна, И только ради этого я приехал к тебе. Воюй смело Ахмата, вы­гоняй его с Итиля, султану руку дружбы подашь потом. Вот что сказал несравненный султан Баязет.

—     Ну что ж, передай великому султану Баязету мой поклон,— сказал Йван Васильевич, вставая,— пусть он пребывает до конца дней своих в силе и здравии. И скажи ему, что на будущую друж­бу с ним я буду зело надеяться.

—     И еще хочу сказать, великий князь: купцов ордынских, что едут с посольством до города, не допускай. Это конники, а не купцы.

—     Об этом я уже знаю, спасибо. А что касаемо Казани — съез­ди, с богом. Провожатых я велю дать.

Приложив руку к груди и поклонившись, Авилляр вышел.

—     Сего разговора я три года ждал, княгинюшка,— сказал Иван, довольно потирая руки,—теперь я начну готовить встречу ордынскому послу. А с гостями, что придут, ты уж сама займись.

В ночь перед выездом из Тарусы Кара-Кучук спал плохо. Сни­лись ему змеи, рыбы и всякая нечисть, он часто просыпался в хо­лодном поту. Уснул лишь на утре и проспал долго. Одевшись, вы­шел из шатра, глянул на другой берег, а там какая-то рать стоит.