Вольные города - Аркадий Крупняков

А в дальнем темном углу палаты Авилляр приник к уху Ва­силька и прошептал:

—      Ах, как хорошо. Быть войне...

Василько не слушал его. Для него не существовало сейчас ни­чего на свете, только один седой человек, сидевший у противопо­ложной стены виделся ему — в человеке этом он узнал Никиту Чурилова...

...На подворье Василько сел за грубый дощатый стол, склонил голову на вытянутые руки и, может быть, впервые за свою мучи­тельно-тяжкую жизнь заплакал. По каморке ходил паша и суро­во, по-хозяйски отчитывал его:

—      Дурак ты и еще раз скажу — дурак. Скажи спасибо, что я тебя на месте удержал. Одет ты в татарскую одежду, схватили бы тебя вместе с послами, а где они теперь? Они уже в лоне аллаха. И ты бы был там вместе с ними.

—      Пойми, изверг ты мой, я отца жены моей увидел...

—      Ну и слава аллаху. Значит, жена твоя в Москве, значит,, увидишь скоро.

—      Зачем ты князю про меня такое сказал? Я и так был бы те­бе верен. Теперь кто мне в Москве поверит? Жена, узнавши, про­клянет.

—      Ты так плохо о жене не думай. Если любит, каждому твоему слову поверит. Ты о себе думай. Твой тесть у князя в чести — я знаю. Он на Москве большой человек. А кто ты? Если бы я князю про тебя ничего не сказал, ты все равно веры в Москве не имел бы. Ты все равно у нас три года жил. С чем ты придешь к своей жене? Что ты ей принесешь?

—      Я сердце верное ей принесу.

—      Мало, ой как мало. Пойми: у тебя теперь дорога к семье од­на— через ватагу. Не позднее, чем в середине лета, Ахмат на Мо­скву всей ордой пойдет. Ты со своей ватагой — на Сарай-Берке. Ты — атаман, лучшая часть добычи —тебе. Богатым будешь, слав­ным будешь. А за то, что Ивану Ахмата победить поможешь — какая тебе честь будет, знаешь? И еще одно тебе скажу: Ахмата воюя, князь силы свои поистратит. А ты приведешь под Москву войско, и не ты князя бояться будешь, а он тебя. Вот тогда к жене своей и придешь. С золотом, с силой!

—      Снова ждать, снова терпеть!

—      Четыре года ждал, полгода подождешь. Время незаметно пробежит. Завтра я узнаю все про твою жену. Если можно будет, весть тебе пошлю. А сейчас давай поедим да и спать.

Ночью Василько долго не мог заснуть, все обдумывал слова паши. Убежать от турка сейчас можно запросто, Чуриловых най­ти еще проще будет, но не испортит ли он все в ватаге задуман­ное? Ведь где-то бредут но русской земле дед Славко и Андрейка, ведь они придут в Москву и расскажут всю правду о нем и о ва­таге. И потом другая дума в голову: убежит он, веру у турка подо­рвет, тот Ивашку уберет, ватагу отдаст в чужие руки, а то и раз­гонит совсем, погубит. И решил Василько ждать лучших времен.

На другой день паша снова ходил к великому князю. Пришед- ши от него, принес радостную весть — жена его под Москвой жи­вет и растет у него сын.

Чуть не задохнулся от радости Василько.

—      Хоть бы весточку ей передать...

—      Княгиня сказала, что жена весть о тебе получила. И ждет.

Уж не Андрейка ли?» —подумал Василько с надеждой.

В ПУТИ истомном

Над широкой гладью реки туча появилась неожиданно. Она мо­гуче выплыла из-за поворота, дохнула по воде свежим ветерком, разорвала гладь крупной волной. Потом, раскалывая небо, широ­ко блеснула молния, трахнул, прокатился над водами устрашаю­щий гром. Ветер заметался меж берегами еще сильнее, легко, од­ним порывом сорвал с лодки парус, унес впереди надвигающейся пелены дождя. У деда Славко сорвало с головы шапчонку, Андрей­

ка еле справлялся с лодкой, которая, как бешеная, крутилась на

волнах.

Ливень догнал их скоро и легко, вымочил до нитки, потом ушел вперед, подгоняемый резким и холодным ветром. Пока с трудом вели потерявшую парус лодку к берегу, сильно оба продрогли. Долго не могли распалить костер, мокрый хворост не горел, а только дымил, затухая.

К ночи ветер еще более усилился, а у деда Славко начался жар. Он лежал в шалашике, наскоро устроенном из хвороста и сухого камыша, и тихо, в беспамятстве стонал. Около полуночи он опамятовался, позвал Андрейку:

—     Не выжить мне, Андрюша. Конец свой чую...

—     Что ты, деда. Настанет утро, солнышко взойдет, обогреем­ся, и все будет хорошо...

—     Слушай и запоминай. Дойдешь до великого князя, скажешь ему так...

На рассвете дед умер. Перед смертью был спокоен. Успокаивал и Андрейку. Рассказывал, как ему добраться от Оки до Москвы.

—     Ты, Андрюшенька, не сокрушайся,— говорил дед.— Будучи в ватаге, я и сам не верил, что смогу до Москвы дойти. Думал, до родных мест доберусь — и то слава богу. А теперь я спокоен: умру на родной земле. А до Москвы недалеко. Дойдешь ты... дойдешь...

Андрейка ножом вырыл неглубокую могилу, засыпал тело деда землей, на невысоком холмике поставил крест. Беда пришла так скоро и неожиданно, что Андрейка не мог поверить в то, что деда с ним нет и уже не будет никогда. Он даже не плакал: слез не было.

Не зря в народе говорят: пришла беда—отворяй ворота. В оди­ночку беда не ходит никогда. Расстроенный тяжелой утратой, пар­нишка забыл как следует привязать лодку и уснул. Проснулся, а лодки как и не бывало. А в ней уплыли и деньги и кой-какая еда, одежда. Остались у Андрейки только дедовы гусли в чехле. По­брел он, голодный и одинокий, по берегу реки, дотащился кое-как до Московской дороги и слег. Молодое тело сопротивлялось про­студе чуть дольше, чем старое: прилег Андрейка на обочину доро­ги, заметался в жару...

Как Тугейка пережил эту тяжелую зиму, трудно сказать. В ро­довом его илеме людей осталось мало. Мать умерла еще летом, отец болен. Братья, все как один, погибли в схватке с боярскими детьми[12], и теперь в Нуженале остались одни старики, женщины и дети. Если бы не Иван Рун, совсем бы худо было Тугейке. Иван разыскал в соседнем илеме Пампалче с сыном, привез ее в Нуже- нал и стал подбадривать отчаявшихся людей. Как только выпал второй снег и зима вошла в свои права, застучали в Нуженале то­поры. Старики валили лес, женщины возили бревна по санному первопутку, Рун с Тугой рубили срубы, и к рождеству появилась в Нуженале первая изба. Большая, просторная, на несколько се­мей. Для начала перетащили в нее из нор и землянок женщин с малыми детьми, потом понастроили шалашей с очагами, гуда пе­реместили стариков. На охоту ходили вместе, кормились сообща. К весне построили еще две избы. Хоть тесно и кучно жили, но не бедствовали.

Перед масленицей появился в Нуженале хан Касим, а за ним целый обоз с посудой, утварью и одеждой. Хан передал воеводе Руну помилование князя и кошель с деньгами. Все это, и деньги, и вещи, князь велел собрать с бояр, посылавших людей своих на грабеж. После половодья князь обещал прислать по реке еще один обоз и велел Руну от его княжеского имени перед черемисами ви­ниться и устраивать дружбу.

Весной, в конце марта, умер Изим. Перед смертью передал гамгу1 лужавуя Туге, велел встать во главе рода.

— Ты жизнь повидал,— сказал Изим.— Таких, как Ярандай, иг слушай, своим разумом живи. Как худая собака туда-сюда хво- стом не виляй. Начал служить Москве — служи, если попросят, іло на русских не держи. Бояр и князей мало, а таких, как Рун- ка, много, по ним о народе суди. Я пока болел, много думал: на­род наш живет меж Москвой и Казанью — нам от них и других до­поется немало, уж такая, видно, наша судьба. Но Казань гнетет пас постоянно, а Москва, она бывает на наших землях изредка. 11 люди русские добрее. Ближе к ним держись. С татарами тоже /киви дружно. Ханы да беи далеко, а простые татары рядом. С ни­ми нам делить нечего, разве только нужду. И женись скорее, на пічку Токмолая погляди, может, приглянется. Прощай, если где плохо я сделал.

Похоронил Туга отца, давай о женитьбе думать. До этого он ил девок не смотрел. Да и когда смотреть? До девок ли, когда жить народу негде, еды не хватает, одеться не во что. А тут как рлч весна пришла, листочки на деревьях распустились, девки те листочки вдвое складывают, меж губ зажимают и такие мелодии т.ювистывают — кровь как от огня закипает. Всем известно: если ника засвистела в листочек — значит, замуж захотела. Поглядел І уі а на дочку Токмолая и удивился. Давно ли бегала босоногая, и.юнастая и мокроносая. А сейчас откуда что взялось? Лицо бе-

* Тамга (мар.) — родовой знак.

лое, румяное, брови, как крылья галки, вразлет. Груди тугие, стан гибкий, а черные глаза косят на Тугейку завлекательно. И зовут девку Уляна.

Пошел Туга к Руну, посоветовался и, недолго думая, послали Палашку сватать. Свадьбу сыграли скромно — не до больших пи­ров было, и стал Туга заводить семью.

Лето проскочило незаметно оттого, что забот было полно: и семян надо достать, и посеять, и убрать. Да и не беспокоил никто: ни татары, ни русские на Юнгу не приходили. Казань знает, что с горной стороны нынче взять нечего. Москва прошлую вину чует. Даже с соседями никаких ссор. Ярандай в стычке с боярскими людьми убит, во главе рода теперь сын его Мырзанайка. Тоже мо­лод, тоже женился, и не до соседей. В общем, лето прошло в труд­ностях, но спокойно.