«Мы от рода русского...» - Андрей Сахаров

Но сразу же надо оговориться: пытаясь отколоть печенегов от Игоря, греки решали не главную свою задачу, а второстепенную, а основной их целью являлось заключение перемирия с самим киевским князем и подготовка к выработке нового долговременного русско-византийского соглашения. И в этом случае позиция печенегов лишь могла бы содействовать решению главной задачи.

С первых же шагов своего появления в русском стане греки предложили мир и материальную основу, этот мир обеспечивающую,— возобновление выплаты ежегодной денежной дани Руси: <:Не ходи, но возьми дань, юже ималъ Олегъ, придамъ и еще к той дани»,

Как случилось, что после победоносной для греков военной кампании 941 года, после того, как уничтоженные ^греческим огнем», окруженные и разгромленные греческими армиями в Пафлагонии, разбитые во второй морской битве и страдающие от болезней русские воин и спаслись в свое отечество, принеся весть о тяжком поражении, греки так быстро, так безоговорочно пошли па мир, уступили в главном вопросе — уплате дани?

Конечно, важную роль в этом сыграла новая нарастающая военная опасность. Обычный прагматизм греков подсказывал им подобное решение; зачем рисковать еще раз, зачем подвергать себя испытаниям? Тем более что к Дунаю подошла огромная армия, включающая кроме славяно-русского войска варягов и печенегов. К тому же лишь недавно были замирены венгры, которые при благоприятных для себя обстоятельствах могли снова взяться за оружие. Неспокойно было и з самом Константинополе. Оживились противники Романа I. Назревал дворцовый переворот, который, кстати, и произошел год спустя, когда Роман I и его сыновья были свергнуты с престола. И все же основной причиной, которая объясняет нам панические действия греков, явились не все эти, правда, весьма важные обстоятельства, а воспоминания о тяжелых военных месяцах 941 года. Именно тогдашний яростный удар, потрясший империю, заставивший ее напрячь все свои военные силы, и, возможно, неспособность к новому столь длительному а упорному противоборству определили появление их предупреждающего посольства на Дунае, активную борьбу за печенегов, стремление во что бы то ни было остановить наступление. И в этом смысле русский поход 941 года не прошел даром; потери и невзгоды не оказались напрасными.

Но и для Руси, для Игоря пришла пора задуматься, что делать дальше — продолжать ли поход, отвергая все предложения греков, или пойти на мировую. Конечно, из памяти руссов не могло изгладиться их недавнее поражение. К тому же было очевидно, что придется идти по враждебной болгарской территории, и как поведет себя провизантийски настроенная правящая верхушка Болгарин, было вовсе неясно. Неясен был и исход новой войны. На Руси прекрасно знали эту способность империи в решающий момент собрать все свои силы и бороться до конца. Приходилось учитывать и колебания печенегов, которые в любой момент могли покинуть русское войско, предпочтя реальное золото греков неясным перспективам будущей добычи, за которую еще нужно будет класть свои головы.

Игорь по русскому обычаю созвал совещание своей дружины, передал ей предложение византийского императора. Решался вопрос, принять ли предложение греков или продолжать поход. Красочно передает русский летописец эту думу Игоревой дружины : «...что хочемъ боле того: не бившеся имати злато, и сребро, и паволоки? Егда кто весть; кто одолеет, мы ли, оне ли? Ли с моремъ кто светенъ (в сговоре)? Се бо не по земли ходимъ, но по глубине морьстей: обьча смерть всемъ».

Вопрос был решен дружиной философски: зачем биться за золото и паволоки, если их можно получить даром, тем более что никто не скажет, кто одержит верх...

Игорь согласился с мнением дружины и принял предложение императорских послов.

Но оставались еще печенеги, которые стали в те дни объектом борьбы между руссами и греками. Возможно, их колебания во многом определили и компромиссное решение Руси. Игорь не забыл своих союзников, как не забыл он и своих врагов. Он вступил в новые переговоры с печенегами, и, видимо, результатом этих переговоров явилось решение печенежских вождей нанести удар по дружественной грекам Болгарии, о чем сообщает летописец. Этот факт указывает, что, несмотря на все старания греков, им не удалось в те дни расколоть русско-печенежский союз: русский козырь в дипломатической игре с печенегами оказался более крупным: набег на Болгарию стоил, кажется, большего, чем византийские подарки и посулы.

И все же греки кое-чего добились: с венграми был заключен мир на пять лет, печенеги оказались поколеблены, антивизантийская коалиция так окончательно и не сложилась, а Болгария по-прежнему оставалась союзницей Византии.

Теперь начались переговоры па Дунаэ. Они продолжались недолго, и смысл их состоял в том, что враждующие стороны договорились по трем важным вопросам. Во-первых, греки сразу же согласились уплачивать ежегодную денежную дань по старине, как это было договорено при Олеге. Основной пункт договора 907 года снова был вызван к жизни. И этим сразу зачеркивались прежние противоречия, разногласия, подозрения; восстанавливались дружественные отношения между странами. Во-вторых, здесь же, на Дунае, Игорь взял с Византин откуп, военную контрибуцию. Летописец сообщил: «...а самъ вземъ у грекъ злато и паволоки и на вся воя, и взъвратнея въепять, и придекъ Киеву въевояси».

Мы видим, как вновь повторились в этих событиях классические для раннего средневековья условия межгосударственных соглашений Византийской империи с соседними «варварами» и восточно-европейских и ближневосточных стран между собой в моменты заключения либо перемирия, предшествующего выработке нового долгосрочного мирного договора, либо самого этого «глубокого» мира.

Находились ученые и в нашей стране, и за рубежом, которые сомневались в истинности сообщений летописи о втором походе Игоря на греков, считали, что оно потребовалось древнему автору, как и в случае с походом 907 года, лишь для того, чтобы оправдать появление на страницах летописи русско-византийского договора 944 года.

Между тем нам стоит лишь сравнить ситуацию, сложившуюся на Дунае, с другими подобными же военными событиями той поры, и станут очевидными надуманность и искусственность таких подозрений. Набег, переговоры, перемирия, военная контрибуция, мир устный, клятвенный, мир развернутый, письменный,— все это было настолько стереотипно, настолько обычно в отношениях между государствами того периода, что приходится удивляться лишь тому, как летописец сумел в нескольких фразах, написанных весьма лаконично, но с большой художественной силой, отразить дипломатический стиль того времени. Кстати, лишь за год до этого императорский посол Феофан вот так же выехал навстречу наступающим венграм, заключил с ними мир — и историкам в голову не пришло объявить эти события, отраженные, как и история второго похода Игоря на греков, в русской летописи, подделкой, компиляцией или чем-то подобным. Но уж так везет русской истории: что ни документ — то подделка, что ни поход — то компиляция, что ни поэма — то поздняя фальсификация. И как это могло случиться в таком множестве, когда Русь, как и другие государства Восточной Европы и Передней Азии, проходила в своем социально-экономическом, государственном, культурном, дипломатическом развитии те же этапы, была тесно связана многообразным опытом со своими соседями и сама щедро делилась им...

И наконец, третьим условием перемирия на Дунае и ухода русского войска на родину явилась договоренность о скором обмене посольствами и выработке нового

взамен давнего и во многом устаревшего «мира и ряда» 911 года, старого Олегова договора.

Но что поразительно! На этот раз Русь настояла — и другое слово здесь трудно подобрать — на появлении в Киеве византийских послов. Закончилась полоса дискриминации северных «варваров», которые, несмотря на свои громкие победы, послушно брели в Константинополь на переговоры и здесь под неусыпными взорами византийских канцеляристов формулировали свои договорные требования, клали на бумагу свои речи, старательно переводили с греческого малознакомые им дипломатические стереотипы, а потом зачарованно смотрели на великолепие константинопольских храмоз и дворцов.

Теперь византийские послы должны были явиться для первых переговоров в Киев, и трудно переоценить всю важность, всю престижность достигнутой договоренности. О ней мы узнаем из летописной записи: «Приела Романъ, и Костянтинъ и Степанъ1 слы (ПОСЛОЕ) к Игореви постройти мира первого».

Так что на Дунае было горячо в те летние дни 944 года.

По существу, здесь разматывался клубок всей восточно-европейской политики тех дней, в которую были вовлечены Русь, Византия, Болгария, Венгрия, печенеги и, возможно, Хазария. Здесь же шли переговоры, вырабатывались новые дипломатические стереотипы, закладывался фундамент нового долгосрочного соглашения с империей, которое должно было урегулировать отношения между странами, примирить или, по крайней мере, сгладить противоречия между ними.