Корона и эшафот - Цвейг Стефан

Общественный договор есть контракт граждан между собою, а не контракт граждан с правительством. Не взяв на себя обязательств, нельзя вступить в договор; следовательно, Людовик, который не взял на себя никакого обязательства, не подлежит гражданскому суду. Мнимый договор был настолько деспотическим, что обязывал только граждан, а не короля; подобный договор, конечно, не имеет силы, ибо законно только то, что находит санкцию в морали и природе.

Но даже оставляя в стороне все эти мотивы, побуждающие вас судить Людовика не как гражданина, а как бунтовщика, — какое право имеет он требовать гражданского суда на основании нашего обязательства, в то время как сам он явно нарушил единственное взятое им на себя обязательство — охранять нашу жизнь? Это была бы поистине претензия тирана — требовать, чтобы его судили на основании тех законов, которые попраны им же самим! К чему вам вести следствие и возбуждать процесс о гибельных планах короля, когда его преступления всюду записаны кровью народа, когда потоки крови ваших защитников, пролитой по его приказанию, докатились до ваших ног? Разве не делал он смотра войскам перед решительной битвой? Разве не бежал он, вместо того чтобы помешать им стрелять в народ? И вам предлагают судить его как гражданина, тогда как вы сами признаете, что он не был гражданином!

Судить короля как гражданина! Эта мысль изумит бесстрастное потомство. Судить — значит применять закон. Закон есть юридическое отношение. Какое же юридическое отношение возможно между человечеством и королями? Что общего между Людовиком и французским народом, чтобы щадить его после измены? Встанет когда-нибудь сильный духом и скажет, что короля надо судить не за особые проступки по управлению, а за то уже преступление, что он был королем! Ибо ничто в мире не может оправдать этой узурпации; и какими иллюзиями, какими условностями ни окружала бы себя королевская власть, она является вечным преступлением, против которого имеет право восстать и бороться каждый гражданин; она представляет одно из таких посягательств, которые не могут быть оправданы даже ослеплением целого народа. Такой народ подает пример нарушения законов природы, возложившей на людей тайную миссию повсюду искоренять господство. Царствовать без вины нельзя: безумие такого захвата власти слишком очевидно. Всякий король — мятежник и узурпатор. Разве сами короли иначе относились к так называемым узурпаторам их власти? Разве не судили память Кромвеля, а между тем Кромвель был узурпатором не больше Карла I; ибо если народ столь низко пал, чтобы позволить тиранам господствовать над собою, то корона принадлежит первому встречному и не может считаться более законной и священной на голове одного, нежели на голове другого.

Нам говорят, что король подлежит суду трибунала, как и всякий гражданин; но трибуналы введены только для членов гражданского общества. Какое право имел бы трибунал вернуть стране господина, оправдав его? Как мог бы он ссылаться на общую волю? Граждане, трибунал, который должен судить Людовика XVI, — не судебное учреждение, это — политический совет; законы, которыми мы должны руководиться, — это законы международного права. Судить его должны вы, Людовик — чужой среди нас; он не был гражданином до своих преступлений, он не пользовался избирательным правом, не отбывал воинскую повинность; тем менее его можно назвать гражданином после всех его преступлений. Какое вопиющее нарушение правосудия — возвести короля в звание гражданина только для того, чтобы осудить его! Обыкновенно человек, совершив преступление, выходит из гражданского общества; а Людовик войдет в него именно благодаря своим преступлениям! Не упускайте из виду, что в каком духе вы осудите короля, в таком же и устроите свою республику. Теория вашего суда будет теорией вашего правления; мера вашей философии в этом процессе будет и мерой свободы в вашей конституции.

Повторяю еще раз, короля нельзя судить по законам страны, или, вернее, по гражданским законам. Законы Рима не давали никаких оснований для суда над Тарквинием, законы Англии — для суда над Карлом I. Их судили на основании международного права, с ними поступали как с чужестранцами, как с врагами: вот что оправдывало эти расправы, а вовсе не пустые формальности, в принципе которых лежит соглашение граждан, выраженное в общественном договоре.

Приговор над бывшим королем нет надобности предлагать на утверждение народа. Народ может, конечно, устанавливать законы по своей воле, ибо они важны для его счастья. Но стереть преступления тирании не в силах даже народ: право восстания против тирании есть право личное — весь державный народ не мог бы принудить и одного гражданина простить тирану. Если допустить, что вы великодушно оправдаете его, тогда, действительно, ваш приговор должен быть подвергнут ратификации народа; ибо если даже акт верховной власти не может заставить хотя бы одного гражданина простить тирану, то тем более ваш приговор не может быть обязателен для всего державного народа.

Но поспешите судить короля; ибо нет гражданина, который не имел бы на него такого же права, какое Брут имел на Цезаря. Подобный поступок по отношению к этому чужестранцу был бы не более достоин наказания, чем убийство Леопольда или Густава. Людовик — второй Катилина. Его убийца, подобно римскому консулу, считал бы себя спасителем отечества. Вы видели его коварные замыслы, вы видели его армию; этот предатель был королем не французов, а кучки заговорщиков. Он втайне производил набор рекрутов, он имел своих особых агентов, он смотрел на граждан как на рабов, он был гонителем всего честного и мужественного; он — убийца в Нанси, на Марсовом поле, в Куртре, в Тюильри. Какой внешний враг сделал нам больше зла? Его необходимо судить поскорее; этого требует благоразумие и здравая политика. В нас стараются возбудить сострадание, скоро здесь будут покупать слезы, как на погребальных шествиях в Риме, будет сделано все, чтобы повлиять на нас, вплоть до подкупа. Народ! Если король будет оправдан, помни, что мы недостойны более твоего доверия; ты можешь обвинить нас тогда в измене!..»

Речь Сен-Жюста произвела сильное впечатление на Собрание. Опираясь на провозглашенный Руссо принцип общественного договора, молодой оратор нанес удар авторитету писаных законов. Правая, в лице Фоше, снова сделала попытку спасти этот авторитет. Фоше призывал Конвент отбросить пустые софизмы, которыми хотят его отуманить, и стать на точку зрения законности; а единственная кара, предписываемая законами по отношению к Людовику XVI, есть низложение. Боясь навлечь на себя и свою партию подозрение в роялизме, Фоше старался доказать, что для деспота низложение хуже смерти. Он красноречиво описывал унижение и позор низложенного короля, обреченного влачить жалкое существование среди свободного народа как живой урок тиранам. Казнь же Людовика, говорил Фоше, совершенно нецелесообразна: она окружила бы короля ореолом мученичества и собрала бы новых многочисленных приверженцев вокруг молодого дофина. Такие же взгляды развивал и Розе, доказывавший, что нарушение королевской неприкосновенности не только незаконно и несправедливо, но и не соответствует интересам нации. Но, несмотря на усилия правой Конвента, догмат неприкосновенности все более подвергался резкой критике монтаньяров. На заседании 15 ноября против него выступил один из виднейших представителей Горы — Грегуар:

«Потомство, вероятно, удивится, что можно было сомневаться в том, вправе ли целая нация судить своего первого слугу. Однако уже 16 месяцев тому назад я доказывал на этой трибуне, что Людовик XVI подлежит суду[14]; я имел честь принадлежать к той малочисленной группе патриотов, которая безуспешно боролась против шайки разбойников Учредительного собрания; наградой за мое мужество были свистки. Граждане, выступая теперь в защиту того же дела, я обращаюсь к справедливым людям в надежде, что они выслушают меня снисходительно, с разумным спокойствием.

Докладчик Комитета законодательства, желая подкрепить фактами свои рассуждения, привел вам несколько примеров низложенных королей; история могла бы указать ему гораздо больше таких примеров. Конрад, король римский, император Генрих IV, император Адольф, король Венцеслав, Христиан II Датский и многие другие также видели крушение своих тронов по мановению наций. Но большинство этих фактов ничего не доказывают в данном случае; народы, низвергшие этих тиранов, не имели общественных договоров, которые были бы аналогичны нашему. Чтобы внести в мое рассуждение известную систему, я докажу прежде всего, что всякий конституционный король французов — оставляя в стороне Людовика XVI — подлежит суду за действия, не относящиеся к функциям королевской власти; во-вторых, что, если даже допустить неподсудность короля какой бы то ни было установленной власти, эта прерогатива исчезает перед властью нации. Развив эти принципы, я применю их к интересующей нас личности.