Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот так просто — с неба и на нары приземлили Олега. Теперь уже навсегда. С судимостью в авиацию пути заказаны.
«А ты не сознавайся в угоне, — наставлял Олега сокамерник Тертый — бывший художник и бывший интеллигентный человек, а ныне сосланный на поселение за тунеядство мелкий хулиган. — Тебе приказали сторожить — ты и сторожил. А где тебе находиться: снаружи или изнутри самолета — сказано не было. Вот ты и забрался от ветра в кресло пилота посидеть, а мотор нечаянно запустился. Пришлось тебе поневоле выруливать, чтобы не допустить аварии. А умысла у тебя не было другого, как спасти государственную машину. В крайнем случае год условно дадут».
«После судимости, в летное училище тебя никогда не примут. — советовал Колонтаец. — А в институт возьмут — никто там не проверяет. Поступай в Уральский лесотехнический институт — в нем на военной кафедре штурманов для бомбардировщиков готовят. Я сам его закончил — знаю. Может, и повезет когда-нибудь взлететь. Инженер — везде инженер, а сегодняшняя беда забудется со временем».
Тучин слушал обоих и запоминал на всякий случай. Впоследствии, на суде и следствии он давал показания как научил его Тертый. Олегу дали год условно и освободили в зале суда. С Колонтайцем его развело надолго. Но его рекомендаций Олег не забыл и через год поступил в Уральский лесотехнический.
А Колонтаец ни о суде ни о дальнейшей судьбе Олега ничего не знал да и не задумывался: своих забот хватало выше крыши. И сокамерники не давали соскучиться. В особенности Москвич и Тертый.
Глава пятая. Москвич и Тертый
Итак, с ним не налажены
Контакты. И не ждем их, —
Вот потому он, граждане,
Лежит у насекомых.
Мышленье в нем не развито,
И вечно с ним ЧП.
А здесь он может, разве что,
Вертеться на пупе.
В. В. Высоцкий
Вообще говоря, молодой хант, носивший кличку Москвич таковым не являлся, хотя и побывал в столице единожды, в отличие от коренного москвича по фамилии Тертый, известного в столичных богемных сферах больше как Папа Карло. Прозвище он заработал в те не очень далекие годы, когда промышлял резьбой по дереву и точением из осиновых чурбаков разборных матрешек. Расписанные под хохлому и палех они неплохо шли на продажу или обмен на фирменные «шмотки» интуристам. Со временем Папа Карло сообразил, что на его поделках наживаются «дуремары» и сам занялся бизнесом, неплохо подделывая иконы. А когда ощутил на себе пристальное внимание органов, которые среди юмористов принято называть компетентными, переквалифицировался на изготовление «импортных» мужских носков по простейшей технологии. В периферийной трикотажной артели «Красный лапоть» закупались белые трикотажные носки и на них, с помощью специально изготовленного штампа, наносились краской бронзовые короны и красная надпись «Closed». Точного ее перевода и сам Тертый не знал, а уж его клиенты — перекупщики и тем более. Но у стиляг Москвы и округи дефицитные носки, которых и без надписей для всех не хватало, пользовались популярностью. А Тертый от этого имел постоянный навар и отдыхал на взморье.
Но тщеславная его душа не удовлетворялась семужьей икоркой, ей, мелкой, хотелось большой славы, признания и известности в определенных кругах, в которые он был не вхож и в которые хотелось. Между тем, авангардисты снова входили в моду, андеграунд балдел от магической простоты и выразительности «Черного квадрата» и лавры Малевича не давали спать: а если написать квадрат фиолетовый — признает ли его общественность и во сколько гринов его оценят? Раздумья рождали вывод: и не оценят и не признают. А если дадут — то догонят и еще дадут. Однако зуд в руках и голове Тертого не унимался, пока не воплотился в два вполне сюрреалистических полотна: «Обнаженная со скрипкой» и «Кошмар в вытяжной трубе». На первой — среди нагромождения геометрических фигур «обнаженную» при всем желании не смог бы отыскать самый наблюдательный глаз. Зато на второй — вытяжная труба, на которую глаз художника взглянул как бы изнутри, представилась ему расписанной по периметру орнаментом из пятиконечных звезд, в переплетении лучей, образующих у верхнего среза трубы шестиконечную звезду Давида. У основания трубы бушевало неугасимое пламя, из которого местами выступали лица и отдельные части доверчивых тел, сгорающих в неумолимом огне революции. Испаряющиеся в плазме души уносились дымкой вверх, к звезде о шести лучах. С этими картинами Тертый и рискнул выставиться в числе других дерзких представителей московского андеграунда — «Белютинцев» на выставке художественного авангарда в Манеже.
Выставка в Манеже с первых дней стала популярной и скандальной. Вернее, наоборот — сначала скандальной, а потом популярной. После того, как сам Председатель Президиума Верховного Совета и Глава Правительства, пожелавший ознакомиться с передовым направлением изобразительного искусства от возмущения побагровел и, тыча зонтиком в «Обнаженную со скрипкой» кричал на весь Манеж: «На это говно плюнуть хочется! Эти битники мне второй Будапешт хотят тут устроить! Да за такое художество из Москвы гнать надо! На сто первый километр! С билетом в один конец!»
Чуткая пресса крик из Манежа немедленно услышала и отозвалась ругательствами, самыми невинными из которых были: рукоблудие, изомазохизм и параноидальный оргазм. На последний термин Тертый почему-то особенно обижался.
Социалистическая пресса, в отличие от всякой другой, не просто пресса сама по себе, а рупор партии. И уж если на кого этот рупор направят, то значит все: пиши — пропал человек. Если ты был членом Союза художников, то после критики в прессе, уже им никогда не будешь. Да и вольных заказов по офомлению красных уголков, и изготовлению бюстов вождя тоже не дождешься. Жди другого — у них не заржавеет.
После того, как газета «Вечерняя Культура» разразилась громовой статьей под
