Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короче говоря, после недолгого следствия и еще более недолгого суда, осудили молодца за тунеядство и отправили на перевоспитание на стройки большой «химии» в Сургут. При ближайшем знакомстве с пунктом отбывания Тертый обнаружил, что в Сургуте строек большой «химии» нет и не предвидится, а есть небольшой рыбозавод, на который и был определен на исправработы новоиспеченный «химик» Тертый.
Папа Карло рыбного запаха и чешуи не терпел, поднимать тяжести не стремился, в технике не разбирался, сетей чинить не умел. А любил он покуривать в теплых местах и философствовать на отвлеченные от реальности темы, вроде: всем открыта большая дорога, вам работать — нам «плану» курить. Покуривать травку Тертый еще в Москве научился, а в заключении постиг тюремную науку добывать себе дурь из чего угодно — хотя бы и из зубной пасты или сапожного крема. Однажды, забалдев от какой-то синтетической дури, он завалился на эстакаде между порожней тарой и в забытьи пропустил вечернюю проверку, которую комендант проводил самолично и ежесуточно по истечении двадцати часов. За то, что нарушителя режима Тертого по определенному для него месту проживания в установленный час не оказалось, в назидание прочим таким же «химикам», Тертого препроводили в общую камеру-каталажку, пообещав на следующий раз усугубить наказание вплоть до полного возврата в зону на весь срок, без зачета пребывания на «химии».
С таким резюме разумнее всего затихнуть и покаяться. Но не таков был характер москвича Папы Карло, посчитавшего заключение на пятнадцать суток своего рода отпуском от монотонной работы по сколачиванию ящиков на тарном участке. В камере он устроился с максимально возможными в его положении удобствами и развлекался в меру собственных сил и изобретательности. Иногда ему удавалось сварить себе «гуту». Пятнадцатисуточники, все знакомые между собой местные мужики, которых никто из милиционеров и не думал обыскивать, приносили ему из аптеки пузырьки с желудочными каплями на основе экстрактов опия, красавки, беладонны и еще какой-то гадости. Папа Карло выливал содержимое в железную кружку и поджигал. Когда спирт выгорал без остатка, на дне оставалась бурая жидкость — «гута», которую Папа Карло разводил водой прямо из чайника. Побуревшим от «гуты» шприцем Тертый вводил адскую смесь в свою вену. Если на дне кружки еще оставалось, он предлагал Москвичу: «Хочешь ужалиться?» Москвич с содроганием отворачивался: «Нет, не хочу». — «А никто тебе и не даст, — радостно сообщал Тертый. — Мне самому мало».
Через некоторое время начинал действовать опий и Тертый становился благодушнее: «А расскажи-ка нам, «туземец», как ты в мавзолей к Ленину ходил?» «Туземец», он же «Москвич», он же Паша Няшин простодушно откликался: «Ходил, как не ходил. Два раза зайти пытался — однако в носках не пускают. Хотя я в очереди, как все, тихонько стоял. Подошли двое в серых плащах, взяли меня под локоточки и вывели. И велели больше не приходить. Я не послушался, другой раз встал. Меня опять вывели — и в машину милицейскую. А оттуда на вокзал — езжай, говорят, откуда приехал. Так я и не повидал Ленина».
«А почему ты в носках на Красную площадь пришел?» — продолжал донимать его Папа Карло. — «Так унты-то с меня сняли!» — так искренне огорчился Паша, что все в камере покатились от смеха. — «Кто снял?» — не выдержал и уточнил Колонтаец. — «Да в пивбаре, не знаю кто. Пивнушки в Москве автоматические: двадцать копеек бросишь — автомат полкружки нальет, еще двадцатчик опустишь — еще полкружки. А рыба у меня своя была, домашняя! Мужики московские голодные — как рыбу у меня увидали, так давай меня пивом угощать, а я их язями. Вот, значит, сидим мы с Колей и Васей, хорошо отдыхаем, кружек по семь на грудь уже приняли. У меня сумка с подарками для родни под столом стоит. Потом к нам Федя подсел со своей сумкой, больше моей в два раза. Выпили мы с ним за знакомство, он свою сумку взял и ушел. Я погодя немного своей хватился — нет ее! Я, было, за Федей бежать хотел, но Коля с Васей отговорили: сам вернется, отлить пошел. Однако Феди я как ни ждал — так не дождался и не помню как уснул. Проснулся уже на улице и без унтов, но не замерз — носки толстые, из собачьей шерсти. И свою пивнушку найти никак не смог. Хорошо еще, что кое-как к вокзалу выбрался».
Так и не осуществил свою мечту Паша Няшин. Вернее — осуществил наполовину. А мечта у него была давняя и заветная: побывать в Москве, чтобы вволю попить пива и посмотреть на Ленина, который, по Пашиным подозрениям, внешне очень походил на ханта: узкоглазый, скуластенький и бородка жидкая. И мавзолей ему выстроен по хантыйскому принципу: с отверстием под крышей, и фамилия инородческая — Ленин, по имени реки, откуда родом. У остяков тоже такие: Казымкин, Сосьвин, Лозьвин, Няшин, Пылин, Айпин. Хотелось и посмотреть и поклониться родичу, который Пашин народ из темноты вывел, научил грамоте и всему прочему, о чем в учебниках написано. Чему конкретно — Паша затруднялся ответить, а потому на вопросы такого рода избегал отвечать, а если припирали, то по-русски и по хантыйски грязно ругался. Нечего приставать к человеку, который за своей мечтой из тайги выбрался.
Было это так. Вернувшись домой с Курил, где он отслужил три года в погранвойсках, Паша нашел отцовские родовые угодья в некотором запустении. Нельзя сказать, чтобы это совсем уж было плохо, потому, что непуганное зверье хорошо расплодилось и шмыгало непуганное. Но в то же время путики заросли, плашки и кулемки погнили, а промысловые избушки протекли и отсырели. А все оттого, что за три года в родовых юртах Няшиных охотников сильно поубавилось, можно сказать, что и совсем не осталось: так, старики да дети. Кто утонул, кто с вина сгорел, кто замерз в тайге, кого медведь задрал, кто застрелился. Были и такие, что своей смертью от болезни умерли, но совсем мало. Другие — в лучшие места уехали или в экспедицию нанялись. В общем — опустели юрты. Девки — и те учиться уехали, кто на медика, кто на учителя.
