Преступления инженера Зоркина - Виталий Акимов

— Завязывай, — шепнул он Дубенко, рыскнув глазами по сторонам.

Когда все было готово и чемоданчик перешел в руки Николая, Зоркин, тихо покряхтывая, пополз по стволу вверх. Скоро он был на той же высоте, что и вход на чердак. Брошенная им кошка лишь царапнула в первый раз стену, звонко ударилась о ствол дерева.

— Тише! — свистящим шепотом прокричал Николай, в страхе оглядываясь назад.

Второй бросок оказался удачнее. Конец фитиля, перекинутого через сук, свисал до самой земли. Дубенко, обмотав конец за ствол, дернул за фитиль три раза, что означало: «Можешь перебираться на чердак».

Чтобы проникнуть с дерева в чердачный проем, Зоркину понадобилось несколько мгновений. Дубенко снизу видел, как провис под тяжестью тела широкий фитиль, и вот уже Василий исчез под крышей. Николай отвязал конец, в ту секунду керосиновый фитиль взвился вверх: Василий втянул его к себе.

Прошло часа два. Дубенко, застыв, скорчившись в три погибели, сидел на чемоданчике, слившись в сплошное пятно с угрюмой чернотой парка. По проселочной дороге за садом проехала за это время телега и тяжело прошагали несколько человек, громко говоря по-узбекски. Николай теснее прижался к стволу, поднял вверх голову. По его подсчетам Зоркин уже давно должен был сделать пробоину в потолке, спуститься в магазин и набить узлы добром. Трудно, наверное, ему приходится? Дубенко чутко прислушивался: не раздастся ли с базара тревожный крик сторожа. Нет, все тихо, только собаки где-то вдалеке разлаялись, да с центральной магистрали через определенные промежутки времени доносился могучий рев проносящихся автобусов.

Но вот и узел. Наконец-то! Он перевалился через проем и, протирая стену, стал медленно опускаться к земле. Дубенко принял его в руки, дернул за фитиль: «Все в порядке».

Следом спустился Василий Зоркин. Запыхавшийся, весь вымазанный в сухой глине и известке, он был возбужден до крайности, глаза его светились в темноте кошачьим блеском. Он прошлепал по грязи обутыми в тряпки ногами и, усевшись на чемодан, сдернул тряпье. Надел ботинки.

— Быстрее, Николай! — едва прохрипел он, потеряв от волнения голос. Но Дубенко и без того знал, что сейчас дорога каждая секунда. Он сбросил с плеча рюкзак, вынул из него второй, принялся укладывать в них добро из узла.

Они вышли из парка с рюкзаками за спинами, преодолели засасывающую грязь проселочной дороги и вскоре уже были на автобусной остановке, подойдя к ней с противоположной от базара стороны. По пути, там, где одинокий фонарь на столбе отбрасывал тусклый свет на глухой забор и выхватывал на проезжей части дороги овальный полукруг изумрудной лужи, Зоркин остановил Дубенко, вытащил из чемодана одежную щетку и флягу с водой. Приказал хорошенько почистить его. Николай, оттирая щеткой глиняные и известковые полосы на ватнике и брюках Василия, спросил тревожно:

— Мы фитиль и кошку оставили, тряпки бросили. Как бы собака след не взяла!

— Не возьмет, — отмахнулся Зоркин. — Дождь, видишь какой пошел. Да и потом раньше утра никто и ничего не заметит. Самое малое, двенадцать часов пройдет, пока собаку пустят. А мы сейчас на автобус сядем, в городе на трамвай, затем машину возьмем, не такси, а частную, и махнем к тебе в Янгигуль.

Иван Назарович Колосов еще бодрствовал, занимаясь ремонтом прохудившейся обуви, когда напарники вошли в дом.

— Брательник в экспедицию собрался, — весело доложил Дубенко старику. — Я его уговорил у меня переночевать. А то ведь месяца два теперь не увидимся.

— Вот и хорошо, — засуетился Назарыч. — Выходит ты, Вася, решил в наших краях поработать.

Колосов включил электрочайник, придвинул к столу три табурета:

— Чайку сейчас попьем. У меня медок майский есть, вкуснющий медок, пальчики оближете. Да и для почек пользительный. — Старик весело подмигнул Зоркину.

После чая и томительного разговора о том, о сем, и ни о чем в частности, улеглись спать. Колосов возился в своей комнате еще с полчаса, что-то бормотал, кряхтел, ворочался на скрипучей кровати. Потом затих, засопел ровно, с присвистом, точно затухающий самовар. Партнерам не спалось. Дубенко тронул Василия за плечо:

— Как с барахлом быть? Придется в другой город махнуть, там сбывать?

— Не к чему, — сквозь дрему отозвался Зоркин. — Завтра пошлю посылки в Волгоград, в Челябинск и в Казань. У меня там свои люди есть. Через неделю-две деньги получим. Гульнем на славу.

И гульнули. От скупщиков краденого получили солидную сумму. Обновили свой гардероб: купили по паре добротных костюмов, два пальто, две светло-коричневые ворсистые шляпы с короткими полями. Приобрели рубашки, белье, обувь. Прифрантившись, пришли к выводу, что теперь можно окунуться с головой в любовные приключения. Зоркин спросил у Дубенко:

— У тебя как по этой части, знакомые есть?

Знакомых девчат-строителей у Николая было много, и одна из них — Нюра Иванова — с охотой встречалась с ним. Он показал фотографию девушки. Василий мельком взглянул на милое веснушчатое личико, на платочек, подвязанный пышным узлом под подбородком, и сделал ироническую гримасу.

— Не то! — бросил он веско. — Я тебе своих покажу в Манкенте. С тремя за это время познакомился, адреса имею, только пока ни у одной не был. Закачаешься!

Дубенко решил не отступать:

— У нас одна такая работает экономистом в управлении. Недавно квартиру получила.

— Как зовут? — вскинулся Зоркин, картинно подняв свои точно наклеенные брови и заиграв кошачьими глазами. — Луизой Ветровой! Хорошенькая, говоришь?

Он потребовал, чтобы Николай тут же повел его к Луизе в гости. Дубенко замялся, ответив, что только здоровается с ней, близко не знаком, но Зоркина это не остановило. Вечером они постучались в дверь квартиры Ветровой. Николай, переминаясь с ноги на ногу, представил девушке своего двоюродного брата инженера-геолога, гостящего у него.

Через полчаса Луиза заливалась смехом над остротами Василия и даже согласилась выпить бокал шампанского. Когда братья уходили, она попросила навещать ее почаще. «Ну, хотя бы завтра», — уточнила Луиза.

Назавтра Зоркин отправился к Ветровой один, а Николай, затосковав и основательно выпив, что случалось не раз, отправился в общежитие строителей к своей подруге. Но девушка очень вежливо выпроводила его, сказав в сердцах:

— Не нравится мне это, Коля. Пить ты стал в последнее время очень много. И деньгами хвастаешься, не известно откуда их берешь?!

Не скажи она про деньги, наверно вспылил бы в ответ Дубенко и попытался воздействовать на девушку угрозами. Но ее слова встревожили Николая: неужели догадывается? Он сник, представив разъяренное лицо Василия и его хриплый в минуты сильного волнения и ярости голос: «В тюрьму просишься, ширмач! Смотри, обожжешься!»

Вздрогнул Николай, точно его плеткой стегнули, ничего не ответил Нюре. Поплелся домой.

Через неделю, приезжая все эти дни в Янгигуль на свидание с Ветровой, Зоркин, смакуя подробности, рассказал напарнику о своей победе над красавицей.

— Вот как надо действовать, братишка, — похохатывая говорил Василий Николаю.

— Поднадоела она мне, Коля, — вдруг заявил он. — Сегодня в Манкент поедем, к девочкам в гости пойдем.

За универмагом в Среднем Чарчаке напарники «сработали» промтоварный магазин в пригороде Манкента. Потом еще и еще один в самом городе. Действовали они теперь более осторожно. Зоркин забирался на чердак и просиживал там по двое-трое суток, постепенно подготавливая пролом до потолочной штукатурки. В условленный день, через полчаса-час после того, как сторож принимал дежурство и, ничего не подозревая, отправлялся поболтать с соседом-охранником, расположившимся напротив или на том же квартале, Дубенко бросал камень в чердачный проем. Дождавшись сигнала, Зоркин проламывал штукатурку, ложил поперек пролома бревно и на фитиле (запасы которого хранились у него, дома в большом количестве) спускался вниз. Проходило время, и уже в полной темноте Дубенко принимал из чердака узел. С невиданной быстротой узел запаковывался в рюкзак, и бандиты под видом туристов или студентов, путая следы, пересаживаясь с трамвая на трамвай, с автомашины на автобус, попадали в Янгигуль, в дом Ивана Назаровича Колосова.

Старичок в последнее время чувствовал себя совсем плохо. Днем еще кое-как перемогался, вылезал на часок-другой посидеть на солнышке, а как только темнело, плелся в свою комнату и дремал до утра, просыпаясь от тупой боли в сердце и тоскливо глядя обреченными глазами в закрытое зимой и летом окно.

Заслышав шаги жильца в соседней комнате, Назарыч спрашивал стонущим голосом, в котором слышались тоска и боль по жизни:

— Это ты, Коля? Один, или с братом?

— С братом, Назарыч... Ты спи, мы поужинаем и тоже ляжем.

Так и жили грабители, превратив дом пенсионера Колосова в глубоко скрытое логово, в склад похищенных вещей, которые прятали в огромном деревянном, обитом жестью сундуке Дубенко, закрывавшемся на два тяжелых замка.