Утраченный Петербург - Инна Соболева

Но это — короткая и далеко не полная предыстория. Нас же интересует середина XVIII — первая половина XIX века. В главе «Расстрелянный Растрелли» я уже писала о Сергее Григорьевиче Строганове, дружившем с Растрелли, — для него великий зодчий построил пленительный дворец на углу Невского и Мойки.

К тому же окончание строительства совпало с коронацией новой императрицы, Екатерины II. Яковлев решил сделать ей приятное: когда государыня, возвращаясь из Москвы, будет въезжать в столицу, ее встретит не просто красивый храм, но храм, увенчанный короной. Он приказал водрузить корону на крест главного купола как знак преклонения, восхищения, преданности новой владычице. Надо сказать, Екатерина Алексеевна, при всем своем выдающемся уме, была падка на комплименты, тем более такие необычные.

Так что в ее царствование Савва Яковлевич в просьбах своих на высочайшее имя отказа не знал.

Долгие годы автором Спаса-на-Сенной уверенно называли Франческо Бартоломео Растрелли. Документальных доказательств этому не было, но план, пропорции здания и особенно характерное только для Растрелли изящество постановки главного купола воспринимались как доказательства — хотя и косвенные, но убедительные. К тому же именно в это время Растрелли строил для Яковлева особняк. Сейчас автором проекта признают Андрея Васильевича Квасова. Вероятно, так оно и есть. Но исключать хотя бы участие Растрелли в разработке проекта все-таки нет достаточных оснований. Правда, до конца своих дней Спас-на-Сенной дожил уже не вполне таким, каким видели его архитектор (кто бы им ни был) и храмоздатель. Пять раз его достраивали, частично переделывали. Но великолепие и изысканность елизаветинского барокко испортить не удалось.

Спас-на-Сенной. Фото начала XIX века

А классический портал, пристроенный в 1817 году Луиджи Руска, для барокко откровенно чужеродный, не вызывал протеста, потому что имел смысл градообразующий. В 1818–1820 годах ученик Тома де Томона Викентий Иванович Беретти построил напротив храма здание гауптвахты, предназначенное для полицейского… <в оригинале остутствует часть текста — авт. fb2>…статочно сказать, что блистательно перевела на русский вторую часть «Божественной комедии» Данте.

Потом там же, в Русском музее, я познакомилась с другими членами семейства. Сначала с мужем Софьи, графом Павлом Александровичем Строгановым. Выяснилось, это тот самый «гражданин Очер», о котором, не скрывая удивления и сочувствия, писал Юрий Николаевич Тынянов. А портрет Павла принадлежит кисти того же Монье. Забавно: юный русский граф примкнул к Великой французской революции, художник же, член французской (а потом и российской Императорской) Академии художеств от этой революции бежал в Петербург… Павел на портрете очень хорош собой. Под стать жене. Правда, заметно мягче. Взгляд светлый — смелость и душевная беззащитность. Таким он и был. Искусствоведы не зря подчеркивают, что Монье — не только виртуозный мастер, но и проницательный психолог. Художник писал и обожаемого сына Софьи и Павла, мальчика, чьей жизни предстоит оборваться так рано и так страшно.

Там же, в Русском музее, почетное место занимает портрет деда Павла, Сергея Григорьевича, работы одного из первых русских портретистов, непревзойденного Ивана Никитича Никитина. Изнеженный, капризный елизаветинский вельможа. А взгляд… Умный, будто всевидящий. Но и отрешенный.

А. С. Строганов

А вот и его сын, отец Павла, Александр Сергеевич — одна из самых значительных фигур среди небедной на яркие личности семьи, да и среди сподвижников Екатерины Великой. С портрета работы прославленного Александра Рослина смотрит на нас человек доброжелательный, но будто оценивающий каждого, кто встречается с ним взглядом. Честно признаться, оценивает не слишком высоко. В отличие от отца это не просто вельможа, это — деятель. Действительно, Александр Сергеевич был не только крупнейшим землевладельцем и горнозаводчиком России (а надзор за таким огромным хозяйством — дело нелегкое), но и государственным мужем — сенатором, членом Государственного Совета, обер-камергером, бессменным петербургским губернским предводителем дворянства, президентом Академии художеств, директором Императорской публичной библиотеки, действительным членом Академии наук. Ко всему этому император Александр Павлович назначил его еще и членом попечительского совета при строительстве Казанского собора, а фактически именно на него возложил всю ответственность за стройку. И не случайно: по настоятельной рекомендации графа Строганова строительство было доверено молодому (не годами — опытом) архитектору Андрею Воронихину. Его портрету (предположительно, автопортрету) тоже нашлось место в Русском музее. Вот тут-то мы и подошли к объяснению взаимоотношений между Воронихиным и Демерцовым.

Так вот, Александр Сергеевич доверил воспитание своего единственного сына Павла французу Жильберу Ромму. Все было точно так, как во всех родовитых семьях, в том числе и в царской: кроме теоретических занятий обязательные поездки сначала по России, потом — по Европе. Путешествия для познания жизни крайне необходимые. Разумеется, отпустить мальчика с одним только воспитателем было совершенно невозможно. Кроме слуг безмолвных и бесправных хорошо иметь рядом слугу-ровесника, с которым и поговорить можно, и в спортивных упражнениях посоревноваться. В такие вот слуги-спутники к Павлу и определил заботливый отец своего крепостного Андрея Воронихина, юношу умного, деликатного и, как заметил Александр Сергеевич, не лишенного разнообразных дарований. Будущее покажет: оказался он совершенно прав. Более того, своим выбором оказал неоценимую услугу Отечеству и его столице, которую Андрею Воронихину предстояло украсить одним из самых совершенных памятников.

Павел учился, знакомился с городами и странами, с музеями и памятниками старины. Вместе с ним учился, знакомился, впитывал все новые и новые знания его крепостной слуга. Впрочем, юный граф Строганов был категорическим врагом рабства, сторонником равенства и справедливости, так что ни разу не унизил своего спутника, даже не намекнул на его зависимое положение. В этих убеждениях его поддерживал и укреплял воспитатель, мсье Ромм, человек взглядов крайне левых, как сказали бы сейчас. Удивительное дело: Александр Сергеевич Строганов, убежденный монархист (хотя при этом и не менее убежденный гуманист), нанимает воспитателем к сыну убежденного республиканца, причем взглядов своих вовсе не скрывающего. Точно так же Екатерина II (уж в ее-то монархических пристрастиях сомневаться не приходится) выбирает в наставники любимому внуку республиканца Лагарпа. Как это объяснить? Затрудняюсь ответить. Зато уверена: «дней Александровых прекрасные начала» — одно из последствий этого странного выбора. А первое (по времени) последствие — отношение юного графа Строганова к Андрею Воронихину, отношение товарищеское, почти как к равному. Это «почти» не оскорбляло. Ну, что страшного в том, что Андрею приходилось рисовать не только то, что он хотел сам, но и то, что приказывал (хотел, чтобы лучше сохранилось в памяти) Павел. Зато специально для своего крепостного он нанимал в Париже учителей рисования, черчения, архитектуры. На оплату не скупился. В общем, Воронихину повезло. Повезло фантастически. Исключительно.

Счастливым исключением из правил стал и Федор Демерцов. Он ведь тоже был крепостным. От барина своего, князя Петра Никитича Трубецкого, получил вольную такого вот содержания: «Объявитель сего, служитель мой Федор Демерцов, обученный архитектурной и рисовальной наукам, за достаточные его в оных как в теории, так и практике знании и за отличныя и порядочныя в доме моем поведении отпущен от меня на волю вечно, до которого мне ныне так и наследникам моим впредь дела не иметь, а ему, Демерцову, для записи сие увольнение объявить, где по указам надлежит, во утверждение чего дан ему сей вид в Санкт-Петербурге».

Этот примечательный документ, найденный в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга дотошным (для ученого это безусловный комплимент) исследователем жизни и трудов архитектора Нонной Васильевной Мурашовой, дает простор для размышлений о превратностях судьбы. Всем известна Салтычиха, замучившая семьдесят пять своих крепостных (это число доказанных следствием зверских убийств, почти столько же убедительно доказать не удалось — улик не осталось). Как это ни чудовищно, Дарья Салтыкова была довольно близкой родственницей Строгановых. Известно, что многие и многие помещики крепостных за людей не почитали, продавали и покупали, как вещи, жестоко наказывали, безжалостно разлучали родителей с детьми, мужей с женами, известны многие еще ужасы рабства. Не говорю уже о моральных страданиях, которые ежедневно испытывали сотни тысяч наших соотечественников. Исключения известны куда меньше. Тем не менее они были.