Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Герберт Крафт

Тщетно наша 37-мм противотанковая пушка пыта­лась отбиться от нового Т-34. Снаряд за снарядом по­сылал наш отчаянно воюющий орудийный расчет, пока его не давили гусеницы. Только новые 50-мм противо­танковые пушки, которых было недостаточно и которые находились на вооружении истребительно-противо-танкового батальона дивизии, могли еще справиться с тяжелым советским танком. Еще вчера, когда началось наступление, наводчик штурманн Кристен из 15 танков в ближнем бою подбил семь и предотвратил прорыв. Сегодня утром снова десять Т-34 попытались провести за собой сопровождающую пехоту и прорвать немецкий фронт обороны. Под свинцовым градом вражеского стрелкового оружия погиб весь расчет, штурманн Кри­стен был тяжело ранен, оптический прицел разбит. Кри­стен открыл затвор, навел пушку по каналу ствола на танк и снова подбил семь колоссов, некоторых почти в упор. Он вынудил остальные танки отступить, и атака противника захлебнулась.

Фриц Кристен, простой солдат с ефрейторской на­шивкой на рукаве, остался со своим расчетом один, ког­да соседний пулемет расстрелял все боеприпасы и вы­нужден был отойти. «Противотанковая пушка из Дубров­ки» вошла в историю. Кристен стал первым кавалером Рыцарского креста в солдатском чине в войсках СС.

Бои продолжались до 29 сентября. Оборона и кон­тратаки следовали друг за другом. Когда через шесть дней противник истощил свои силы и его атаки прекра­тились, на поле боя остались тысячи убитых. С насту­плением темноты мы еще выносили раненых, которых удавалось приметить. Огромное количество истекло кровью, оставшись без помощи. Никто не обращал вни­мания на их крики и стоны, заглушаемые разрывами снарядов, когда целыми днями приходилось отражать атаки сильного и беспощадного врага.

В последующие дни мы постоянно беспокоили силь­но ослабевшего противника своими разведывательны­ми и ударными группами, пытались выяснить начерта­ние переднего края его обороны, вытаскивали своих убитых из зоны досягаемости его огня. В Горшковичах, Красее и других населенных пунктах производили мас­совые захоронения. На кладбища поступали все новые и новые павшие. На поле боя дождь смывал с них насы­панную землю, постепенно показывались сапоги, голо­вы или руки, указывая на то, что здесь лежит павший.

Сегодня я отвез своего профессора ботаники в Горш-ковичи. У соседней избы саперы готовили одно из мно­гочисленных вспомогательных кладбищ, потому что там земля была мягкой. Там уже рядами стояли наши похо­ронные значки из березовых бревнышек. Пока я ждал унтерштурмфюрера Грютте, помогал саперам в их пе­чальной работе. Некоторые из моих молодых товари­щей были изуродованы до неузнаваемости разрывами снарядов, на других смертельные раны были совершен­но скрыты камуфляжной расцветкой курток. Все их лица были серыми, серыми были отдельно лежащие части их тел, серой была форма, серыми запачканные сапоги, если они не были сорваны с ног.

Последний мертвый был совершенно неузнаваем. Его светлые волосы были черными от запекшейся кро­ви. Половины лица, плеча и руки не было. Мы заботливо заворачивали погибших, как если бы они были еще живы, в плащ-палатки, прежде чем опустить их в могилу. Потом быстро закапывали, чтобы побыстрее закончить эту неприятную работу. Один сапер сунул мне в руки за­готовленный намогильный знак. Он был для одного из 12-й роты. Я воткнул его в мягкую землю. И только стоя перед готовой могилой, я прочитал надпись на таблич­ке: Зигфрид Папенфус, 12-я рота 3 пп д.СС «МГ», 25.9.1941.

Я только что закопал нашего товарища и друга. 1 ав­густа погиб Бфифф. Наша «французская» компания раз­валилась. Кто следующий? Я? Мик? Три месяца продол­жается кампания в России. Численность дивизии сокра­тилась вдвое. Каждый убитый товарищ оставляет за собой выжившим пустоту, которую уже нельзя воспол­нить. Пусть роты «по списку» пополняют за счет вновь прибывших подкреплений, или из одной роты делают одну, но потеря остается для тех, кто выжил, невоспол­нимой. Остается память о товарище, так же, как о по­гибшем члене семьи. Нарастает страх о собственной безвестной смерти, не выраженный, ограниченный, но явный.

Рано или поздно мы тоже пойдем тем же путем. Ког­да? В шуме дождя, в грязи заболоченного леса, на тре­скучем морозе приближающейся зимы или позже, на летнем солнцепеке? Будем ли мы уничтожены по одно­му мановению великих, или постепенно, медленно и беспомощно по их же велению? Где же Бог? Что есть Бог? Что есть человек в судьбе такого мира?

В то время как мы на этом участке северного фронта отчаянно удерживали позиции, в соседней полосе Груп­па армий «Центр» перешла в наступление на Москву. Если бы Красной Армии удалось на нашем участке про­рваться в юго-западном направлении, возникла бы опасность большого окружения. Так мне сказал адъю­тант оберштурмфюрер Грютте.

Теперь противник перед нами был измотан и обе­скровлен. На нашем участке был лишь слабый шум боя. Команда с помощью русских военнопленных на ней­тральной полосе складывала погибших русских в ямы и воронки и засыпала их землей. Холмиков оставаться не должно было, чтобы наступающие не использовали их в качестве укрытия. Пленные вызвались добровольно на эти ночные работы и получили такой же паек, как и мы. Их комиссары поставили перед ними задачу «добыть продовольствие у немцев», так как обозы Красной Ар­мии могли везти только боеприпасы и оружие. Вместе с тем многие красноармейцы, шедшие на штурм нашей обороны, были сильно пьяны.

Через стереотрубу мы смотрели, как окапывается противник. Мы тоже закапывались глубже в землю и на­деялись, что это будет наша окончательная линия обо­роны.

Начало октября ничем не отличалось от сырого сен­тября, но уже явно указывало на приближение зимы.

За вражеские линии обороны отправлялись развед­группы, чтобы выяснить замыслы ивана и взять «языка». Русские продолжали придвигать людские массы к фрон­ту. Это было заметно по новым солдатам и технике, вое­вавшей против нас. Мы отшибали этой Гидре головы, а они снова отрастали. Американские танки «Генерал Ли» и «Генерал Грант», американские грузовики, Т-34 снова и снова появлялись перед нами. По ночам доносился лязг гусениц и шум моторов.

По показаниям пленных и перебежчиков, на наш уча­сток подошли четыре новые дивизии, среди которых был наш «конкурент» — «Сталинская дивизия». Каза­лось, фронт на нашем участке замер.

Но тихие дни остались позади. В середине октября под проливным дождем мы пошли в наступление. Те­перь мы познали мощь пристрельного артиллерийского огня, убийственные минные и огнеметные заграждения и действие стрелкового оружия из искусно оборудован­ных дзотов. Нам не удалось выполнить поставленную цель наступления. После трех дней ближнего боя у дзо­тов ив окопах мы вынуждены были перейти к обороне. Мы прочно сели на захваченной территории и снова окапывались. Обмундирование и снаряжение за не­сколько недель полностью пропитались грязью. Теперь, когда внезапно ударил мороз, они замерзли и превра­тились в жестяные доспехи, а сапоги раза в два приба­вили в весе.

А противник дрался с небывалым ожесточением. Если мы во время контратак натыкались на солдат «Ста­линской дивизии», на поднятые руки рассчитывать не приходилось. Они оборонялись до последнего и пред­почитали погибнуть в своей ячейке, чем сдаться. Один офицер, такой же молодой, как и его солдаты, выхватил гранату и лег на нее, чтобы погибнуть от взрыва. Эта гвардия — и она заслужила такое наименование — явно отличалась от того противника, которого мы встречали раньше. Ее выделяла не только храбрость, но и внешний вид. В каждом из этих молодых солдат угадывался буду­щий офицер. Грубые неотесанные черты лица, прису­щие большинству виденных нами красноармейцев, от­сутствовали совершенно. Нельзя было их недооцени­вать и ставить себя выше их, так как этих «примитивных» отличала неимоверная жесткость по отношению к са­мим себе, связанная с максимальным отсутствием по­требностей и сопротивляемостью всем тем лишениям, связанным с ведением войны, боевой обстановкой и природными условиями, влияющими на человека.

Напротив, наше здоровье из-за того, что мы неделя­ми не снимали с себя нашу промокшую одежду, сильно пошатнулось. Больных с признаками сыпного тифа ста­новилось все больше. Сменить их на передовой, чтобы они могли привести себя в порядок, подлечиться, по­мыться, сменить белье, выстирать и высушить обмун­дирование, из-за высоких потерь было невозможно. У многих от простудных и кишечных заболеваний воз­никало недержание. Они так и ходили в полностью обга­женных штанах. Мы стали похожи на заросшую, гряз­ную, вонючую, залитую дерьмом орду. Но это было луч­ше, чем вернуть противнику однажды завоеванное.

Моя машина, ставшая совершенно бесполезной на этой обледеневшей грязи, продолжала стоять в укры­тии, в то время как я участвовал в действиях разведыва­тельных и ударных групп, нес караульную службу в око­пах или помогал вытаскивать из зоны огня раненых и убитых, которых потом отвозили в тыл на полугусенич­ных машинах.