Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Герберт Крафт

Толстые искусно связанные соломенные маты, при­дававшие этой землянке особый комфорт, и одна упав­шая свеча отправили всех ее жильцов в ад. Разбужен­ные огнем, в густом дыму никто из них не смог найти выхода. Все они задохнулись и сгорели.

За завтраком мы молчали. Запах горелого мяса, гари и крики товарищей не оставляли нас. К тому же я упре­кал себя: выйди я на пару минут раньше к машине, я, мо­жет быть еще смог бы им помочь.

И еще одно: ни миномет, ни артиллерия иванов не сделали ни единого выстрела, хотя Михальцово хорошо просматривается русскими артиллерийскими наблюда­телями, и они не могли не заметить пожара в землянке. Это было необычным для них и не предвещало для нас ничего хорошего.

КОТЕЛ ПОД ДЕМЯНСКОМ

Разрывы артиллерийских сна­рядов вырвали нас из сна. Это был не беспокоящий огонь, который вскоре пр»екращался. Это началась мас­сированная артиллерийская подготовка к давно ожи­давшемуся наступлению противника.

Мы соскочили с нар и приготовились. Снаружи об­рушились еще стоявшие руины Михальцово, и в них за­горелось то, что еще могло гореть. 172-мм снаряд уда­рил поблизости, угрожая вырвать нашу «крепость» из земли. Выструганная из толстых досок внутренняя дверь влетела в землянку, пропуская за собой клубы пыли и порохового дыма. С потолка через треснувшие балки посыпалась земля.

Ваннер начал выбрасывать за дверной проем нале­тевшие куски мерзлой земли, а я по почти заваливше­муся ходу полез наверх, чтобы посмотреть, что с моим автомобилем. Остатки двух кирпичных стен, между ко­торыми я ставил машину, во вспышках разрывов пока­зались мне еще целыми.

С большим трудом мы подняли тяжелую дверь и на­весили ее на временные петли. Доктор Бутцаль развел посильнее огонь, чтобы вскипятить побольше воды и нагреть выстуженную землянку. Когда сверху рвались снаряды, из всех щелей печи вырывались густые струи дыма, выталкиваемые ударной волной, бившей через трубу. Когда прямое попадание русского миномета тряхнуло блиндаж и просыпало порцию земли через балки потолка как раз в котелок Ваннера, он пробормо­тал только: «Милости просим!»

Под тремя накатами бревен мы себя чувствовали за­щищенными. Разнести их могли только снаряды тяже­лых 172-мм русских гаубиц, да еще тяжелые минометы, разрывы мин которых оставляли в мерзлом грунте во­ронки, в которых мог бы поместиться маленький домик.

При свете дня огонь стрелкового оружия тоже стал нарастать. Противник перешел в наступление! Снова «спокойные» деньки остались позади. Эти первые часы 8 января 1942 года стали началом борьбы не на жизнь, а на смерть в невиданных до сих пор условиях.

С того происшествия в ночном лесу под Уторгошью мы знали, что попавшего в плен солдата СС не ждет ни­чего хорошего. В лучшем случае — после обычных до­просов — пуля в затылок у следующего штаба. Другие варианты тоже заканчивались только одним, правда, набор жестокостей у них был различным.

Жестокость не происходила только из менталитета противника — она была еще и продуктом пропаганды, представлявшей солдата с черепом на фуражке беспо­щадным убийцей детей, насильником беззащитных женщин. Несколько дней назад советский самолет раз­бросал листовки с фотографией солдат из «Лейбштан-дарте», маршировавших по Ростову с грудными детьми, насаженными на примкнутые штыки карабинов. И поэ­тому действовал лозунг: «Никакого прощения солдатам с рунами на каске, даже раненым!» Для наших товари­щей из вермахта был, по крайней мере, хоть какой-то огонек надежды на выживание в плену. Хотя и их ране­ных тоже добивали.

Такой была наша дрянная война, которую мы вели на Востоке и о которой мы еще пели с юмором висельни­ков: «...лет через сто все пройдет!»

Когда я приходил в нашу землянку, меня все чаще от­правляли с ранеными в Крассею на главный перевязоч­ный пункт. С 8 января от задач не было отбоя — раненых в тыл, боеприпасы на передовую. Моя машина была как дуршлаг от пробоин. Мощь огневой подготовки против­ника через пару дней ослабла. Она уступила место крат­ковременным огневым налетам. Противник с большим численным превосходством атаковал наши позиции. Боеприпасов снова не хватало. Необходимое количе­ство на передовую доставить не удавалось. Артилле­рийский огонь противника достал до складов боеприпа­сов и продовольствия в глубоком тылу, и они сгорели. Холод стоял убийственный. Первое время раненых мож­но было укрыть в уцелевших избах, но противник систе­матически своим огнем уничтожал все строения, чтобы выгнать нас всех на мороз.

После четырех суток непрерывных поездок меня на пару часов для сна подменил Клееман, водитель коман­дира.

Ночью меня разбудил батальонный адъютант обер-штурмфюрер Грютте, мой профессор ботаники:

— Крафт, немедленно подготовьте автомобиль. Вы поедете с командиром. Его «Мерседес» вышел из строя. В семь часов быть готовым к выезду. Русские прорва­лись севернее нас и в полосе 123-й дивизии и уже на­ходятся в 60 километрах позади нас. Наш район оборо­ны принимает вермахт. Мы отправляемся в Ульяново или что-то вроде того. Игры в пожарную команду, как и раньше.

Такие новости сорвали с мест не только меня, но и всех, кто ночевал в землянке. Самые ужасные прокля­тия, какие только могли исторгнуть солдаты, полетели в воздух. Легкораненые должны были идти пешком по мо­розу в тыл, пока их где-нибудь не примут. «Легко ранен­ным» считался всякий, кто еще мог идти, даже если у него не было рук. А мы должны были идти куда-то мар­шем, чтобы предотвратить распространение прорыва противника и создать новую линию фронта. Проклятие, и это все при морозе минус сорок!

Обстановка была достаточно отвратительной: между озером Ильмень и верховьями Волги десять обескров­ленных немецких дивизий должны были противостоять шести армиям противника. Далеко выдававшаяся на северо-восток дуга фронта железно оборонялась на­шей дивизией. Но южнее, по промерзшему на два метра озеру Селигер и на северо-западе, через озеро Иль­мень, берег которого с осени обороняли лишь немногие опорные пункты, хлынул поток наступающей Красной Армии на лыжах, танках, аэросанях.

Пока я возился с машиной, разогревая воду и масло, офицеры в легких шинелях, пытаясь согреться, прыгали вокруг меня. Теплая одежда была только у командира, получившего посылку от родных из Мюнхена.

Тем временем прибыла часть вермахта, сменившая нас на позициях, которые теперь были заняты плот­нее — хороший знак, вселявший надежду.

Пока я заводил машину, замерзшие офицеры отпра­вились пешком на сборный пункт батальона. Из осталь­ных подразделений докладывали, что тоже пока не мо­гут завести машины. Первые подразделения собира­лись передо мной на дороге и отправлялись пешком в Баляевщину.

Из нашей землянки я забрал свои скромные пожит­ки, погрелся чуть-чуть напоследок у плиты, забрал с со­бой вещи доктора и Ваннера, сложил их в багажный ящик.

Русские начали атаковать, а мотор все не запускал­ся. Противник уже занял наши прежние позиции у Ка­менной Горы и открыл огонь из танковых пушек по на­шему Михальцово, находившемуся выше.

Мимо меня в панике бежали солдаты с криками: «Тан­ки, танки!»

Наконец мне удалось завести машину, и, несмотря на неразбериху на дорогах, к вечеру 13 января мне уда­лось снова присоединиться к моему батальону.

Наш новый район обороны находился теперь в ма­ленькой, но важной деревушке южнее озера Ильмень и западнее реки Ловать. Я встал на постой в одной из бед­ных крестьянских хат, а машину поставил в пристроен­ный к ней хлев. Нашему батальону здесь удалось отбро­сить прорвавшегося противника и занять позиции вдоль дороги. «Больше ничего не случилось». Лишь наши по­гибшие лежали в пустом хлеву, дожидаясь, когда земля в погожий солнечный день сможет принять их. Они ле­жали кучей, так, как их сложили. Шинели серого полево­го цвета замерзли и стали как камень. А мертвые лежа­ли так, как умерли: один с широко раскинутыми руками, другой скрючившись так, как он был ранен в своем око­пе, а потом замерз. Запачканный кровью голый живот сверкал в темноте. Сапог, из которого торчало голое ко­лено и кусок бедра, лежал сверху. Может быть, в день погребения разберутся, кому он принадлежал, а может, это было всё, что осталось от солдата. Вчера еще они длинной колонной проходили мимо меня, пока я в Ми­хальцово безнадежно пытался завести замерзший мо­тор и ехать с ними. А они отпускали в мой адрес едкие шутки. Один еще заносчиво бросил мне лимонку: «Лови! Пригодится вместо шпор!» Молодой парень лежал у са­мой деревянной стены, через щели которой ветер гнал снежную пыль, покрывшую ему волосы, брови и ресни­цы, придав ему вид Деда Мороза.

18 января 1942 года, мороз подбирается к 50 граду­сам. Эта русская зима беспощадна. Пулеметы теперь стоят не на позициях, а в иглу. И из-за сильного мороза их выносят только тогда, когда противник действитель­но атакует, то есть тогда, когда иваны в своих белых маскхалатах уже стоят у дверей.