Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Герберт Крафт

Слух, что «там у них сзади есть женщины», подтвер­дился. Чтобы «сэкономить солдат», некоторые штабы брали на работу в качестве уборщиц русских девушек.

К моему удивлению, у тыловиков я увидел то, чего не было на передовой: пожертвованные населением на родине теплые вещи и лыжные костюмы. Когда коман­дир дивизии узнал, как «распределили» «зимнюю по­мощь», он приказал в каждом полку создать специаль­ные команды, которые действовали внезапно и безжа­лостно, даже против старших офицеров, снимая шерстяные свитера и меховые тужурки прямо с тела от­сиживающихся в тыловых бункерах «обозных прислуж­ников».

При следующей раздаче мне достался теплый шер­стяной пояс — мелочь, но какая радость для человека! И какая жалость была, когда я в тот же вечер почувство­вал, что пояс для героя за несколько часов превратился в пучок скрученных ниток, в котором с удовольствием могли гнездиться только гниды и вши.

Кстати, о вшах: они стали мучительным и небезопас­ным бичом. Пока находишься на морозе, это насекомое ведет себя смирно, но когда приходишь в тепло землян­ки, начинаются невыносимые укусы. От дивизионного командира до «рядового Задницы» существовала еди­ная гимнастика: обнять себя обеими руками в области груди и растирать ее круговыми движениями, в зависи­мости от стадии, быстрее или медленнее вокруг герои­ческого сердца. Такое занятие приводит бойца в нарас­тающий экстаз и часто кончается тем, что страдалец в бешенстве срывает с себя одежду и начинает ловить крошечных мучителей. А по слухам, в лазарете для во­еннопленных началась эпидемия желтухи.

На передовой стало сравнительно спокойно. Развед­группы (как русские, так и немецкие) вели разведку. Чтобы отличаться от противника в наших новых маски­ровочных халатах, на плечи мы нашивали черные поло­сы. И, несмотря на это, каждый раз приходилось долго всматриваться, прежде чем открыть огонь по замечен­ному на снегу солдату. Под завывание пурги не всегда можно было расслышать пароль, и вот в ночь на Новый год случилось это свинство. Разведгруппа не смогла вернуться на исходный пункт, так как пороша замела следы от лыж. Группа вышла на позиции соседнего пол­ка, но не смогла ответить на пароль, ее приняли за рус­скую и почти полностью скосили хорошо пристрелян­ным замаскированным пулеметом. Оставшимся в жи­вых мы оказывали помощь у себя в землянке, прежде чем отправить их в госпиталь.

Мы втроем жили очень дружно. Лень нашего доктора из Брно постепенно начала передаваться и мне. Он был настоящим «разложенцем боевого духа», и его «неесте­ственный» конец был предсказуем.

Как-то раз в поисках чистого снега для воды я сва­лился в неприметный колодец и не мог из него выбрать­ся. На крик никто не отвечал, тогда я начал стрелять вверх трассирующими пулями, чтобы привлечь внима­ние. Когда меня наконец нашел доктор Бутцаль, он, не­долго думая, стянул с себя брюки, приказал мне забро­сить наверх карабин, снял с него ремень, привязал его к штанине и опустил мне эту конструкцию вниз. С помо­щью доктора, карабкаясь по стенке колодца, мне уда­лось выбраться наружу. При этом ремень карабина так сильно затянулся на штанине, что сразу его развязать не удалось. Доктор без всякого стеснения в белых каль­сонах и стальном шлеме ходил по ходам сообщений между землянками мимо некоторых офицеров корпус ­ной артиллерии вермахта, забавлявшихся внешним ви­дом этого редкостного вояки. При этом не хватало толь­ко взаимных воинских приветствий.

В ночь под Новый год, в 24 часа дивизия выполняла тяжкую работу. Канониры у своих орудий, экипажи тан­ков и штурмовых орудий, расчеты реактивных миноме­тов, стрелки и пулеметчики ждали начала Нового, 1942 года. Ровно в ноль часов с наших позиций сорвался ко­роткий огневой шквал. От него иваны побежали, охва­ченные паникой, далеко в тыл, как позже рассказывали пленные.

В первые дни 1942 года я получил письмо от родите­лей Буви. Оно прилагалось к маленькой посылке, кото­рую я должен был получить к Рождеству. Сильный мороз и занесенные дороги задержали ее прибытие. Эта рож­дественская посылка была собрана с такой любовью, как будто предназначалась для собственного сына.

Я написал родителям Буви о его смерти. После шо­кирующего похоронного извещения, отправленного ко­мандиром роты, это были строки, которые хоть как-то их успокаивали. Это было первое Рождество, которое они отмечали с сознанием того, что их светловолосый единственный сын уже никогда не вернется с этой войны. Они смотрели на фотографии, которые я им от­правил — их сын в виноградниках во время беззаботно­го времени оккупации во Франции, Буви — мотоциклист под Лугой в заляпанном грязью плаще, и могила Буви с точным указанием ее местонахождения. Саперы как всегда образцово оформили место захоронения.

Сколько незаметного мужества потребовалось от матерей и отцов с осени 1939 года! Сколько горя и от­чаяния принесли им постоянно приходящие известия о смерти! Алтарь фатерланда велик, и одинокая жертва теряется в оргии массовых смертей. Потом, после войны, подсчитают, зарегистрируют, занесут в стати­стические таблицы и, может быть, составят доклад, оце­нивающий жертвы. Но сегодня матери на родине молят­ся: «Сделай так, чтобы война прекратилась! Сделай так, чтобы они вернулись домой!»

На входе в землянку пришлось делать вторую дверь. Холод стоял ужасный: минус 45 градусов! Тепло из зем­лянки выходить было не должно, потому что там разме­щались раненые и обмороженные. Приходилось выхо­дить на мороз в поисках дров в развалинах деревни, а потом пилить их — хорошая возможность согреться в летнем обмундировании. Так, постепенно, Михальцово и Каменная Гора исчезали в печах нашего батальона.

Дни нового года отличались необыкновенной красо­той искрящегося снега, которую можно наблюдать толь­ко на бескрайних просторах России.

У ивана что-то происходило. Кое-где на фронте было неспокойно. Попытки нащупать слабое место в нашей обороне, шум моторов, доносившийся из глубокого тыла по ночам при благоприятном ветре, появление все новых батарей противника и показания захваченных разведчиками пленных заставляли нас быть настороже.

Ваннер как раз оперировал русского военнопленно­го, извлекая из его спины пулю из пистолета-пулемета, вошедшую в грудь. Раненый сидел на табурете посреди землянки, за ним сидел Ваннер и делал скальпелем кре­стообразный разрез в том месте, где пуля угадывалась по маленькому бугорку. При этом он разговаривал на чешском языке с тяжело раненным, чтобы отвлечь его и что-нибудь узнать о противнике. Уже вскоре наш сани­тар взял пинцет и вытащил пулю из спины. Русский, даже не поморщившийся во время всей этой операции, сам рассказал нам о своих боевых буднях. Он сильно го­лодал, все транспортные средства были задействованы командованием под перевозку боеприпасов, а им гово­рили, что пропитание они вскоре захватят у врага. Такой важный для нас ответ на вопрос «Когда?» был ему неиз­вестен.

Прошла первая половина морозного января. В два часа ночи, сменившись с поста, я брел в землянку. На фронте было почти по-мирному тихо. Я пришел в зем­лянку, снял шинель и шлем, отогревшиеся в «подарке с родины» вши сразу же впились в тело. И тут мне пришло в голову, что надо снять аккумулятор с машины. Черт возьми! Может же она до рассвета остаться на месте! Меня ждал куль соломы и теплые одеяла. Однако я все же вылез из-под них и вышел на мороз. С сознанием вы­полненного долга всегда спится легче.

Когда я подошел к машине, то все вокруг озарилось красным светом. Казалось, что крики доносятся из-под земли. Густой дым и языки пламени вырывались из зем­лянки по соседству. Я разбудил доктора и Ваннера и бросился туда, откуда доносились крики и вырывалось пламя. Я остановился перед лазом в землянку, из кото­рого шел вонючий дым и вырывались языки пламени, как из ада. Залить их не было возможности — воды не было. Сквозь них не мог бы прорваться ни один человек. Но я все же попытался. Пыхнувший мне в лицо жар опа­лил брови и волосы. Крепкая рука схватила меня за во­рот шинели и вытащила из дыма. Ваннер накричал на меня и обозвал дураком. На следующее утро, когда бун­кер выгорел, но еще дымил, мы вытащили оттуда во­семь скрюченных обугленных трупов и разложили их на снегу.

Толстые искусно связанные соломенные маты, при­дававшие этой землянке особый комфорт, и одна упав­шая свеча отправили всех ее жильцов в ад. Разбужен­ные огнем, в густом дыму никто из них не смог найти выхода. Все они задохнулись и сгорели.

За завтраком мы молчали. Запах горелого мяса, гари и крики товарищей не оставляли нас. К тому же я упре­кал себя: выйди я на пару минут раньше к машине, я, мо­жет быть еще смог бы им помочь.

И еще одно: ни миномет, ни артиллерия иванов не сделали ни единого выстрела, хотя Михальцово хорошо просматривается русскими артиллерийскими наблюда­телями, и они не могли не заметить пожара в землянке. Это было необычным для них и не предвещало для нас ничего хорошего.