Письма с фронта. 1914–1917 - Андрей Снесарев

Эти дни было много работы, и твой муж гулял меньше, а вместе с этим меньше мечтал о своей крошечной женке. Из Екатеринослава от полковых дам получаю с выздоровевшими офицерами или в письмах не одни только поклоны: М-me Лаптева (жена батал[ьонного] ком[анди]ра) прислала мне пасху, какое-то печенье и две бутылки наливки (!!), а сегодня письмо, в котором она очень возвышенно поздравляет меня и симферопольцев с праздником. Это та самая дама, которая одобрительно высказалась о твоем письме. Но эти две бутылки! Они показывают всю тонкость офицерской ориентировки. На всяческие расспросы я мог только ответить, что могу выпить рюмку наливки, да и то слабой; а вот две целых бутылки, которые мои молодые товарищи очень одобрили и незамедлительно опорожнили.

От ш[табс]-капитана Островского имею сведения, что он задержан во Львове, где над ним и будет произведена операция. Письмо, данное ему для тебя, он тебе уже переслал. По выздоровлении Роман Карлович все же думает проехать в Петроград, чтобы полечить свое сердце, закончив во Львове операции с нескромной частью своего тела. Теперь уже должен к тебе приехать Горнштейн, а затем я, может быть, пошлю тебе Пономаренку. У нас в кухне приютился мальчик 15 лет, Михаил, круглый сирота, и я думаю выслать его в Петроград… хочешь, оставишь его у нас, а нет – куда-нибудь пристроишь. Телеграфируй мне, если это тебя не устраивает, тогда я отдам его какому-либо из офицеров или пристрою при полку. Мальчик славный, красивый и, кажется, не глупый… от дела не отказывается.

Пасху мы встретили скромно. Всё как-то не задалось из-за этих непрерывных боев. Так как все на позиции, то в церковь нас собралось очень немного: я, штаб, несколько артиллеристов, да люди от команд и знаменной полуроты. Как-то вышло, что свечей не оказалось (они прибыли через 2 часа) и церковь украсили, как могли. Крестьян было много, с торжественными свечами (6 или 7) стояли местные жители, а посреди них 2 артиллериста… тут есть такой обычай. Последние, с анненскими лентами чрез плечо, были очень горды своей ролью, а крестьяне и уж совсем в восторге… солдаты, мол, нас не чураются, а кое-что делают так, как и у нас. Я на эти мелочи смотрю сквозь пальцы, и процесс «слияния церквей» у нас протекает незаметно… да и процесса как-то никакого нет: молимся Богу вместе, да и шабаш. Этих «свечников» я сам и расставлял для пущего оттенения (солдат посередине друг против друга), и когда одного из стариков хотели поставить на другое место, он уперся самым крепким образом и кивал на меня головой: меня сам командир, мол, поставил, и значит тут мне и стоять.

Я приказал звонить в колокола (они были где-то спрятаны и почему-то было запрещено их применять), и у нас начался живой перезвон (среди ниж[них] чинов нашелся умелый звонарь)… жители были вне себя от радости, так как церковного звона они не слыхали более 8 месяцев. Поздравлял я офицеров и ребят по телефонам… на 6 станций. Получил трогательные поздравления. В окопах или халупах (в двух местах) были устроены молебствия с пением. На вершине нашей главной позиции был организован большой хор, который в полночь торжественно и могуче запел «Христос Воскресе». Подумали ли австрийцы, что мы идем в атаку, или захотели по врожденной им мелочной подлости сорвать наш религиозный порыв, не знаю, но только они открыли живую стрельбу из ружий и даже орудий. Люди закончили свою молитву, а затем невольно стали хохотать, так забавна была эта нервная и нелепая стрельба наугад. Из присланных мне и офицерам куличей и пасох я велел отослать почти все на позиции… послали штук 7 больших куличей; конечно, каждому досталось по кусочку вроде просфоры, но я и имел в виду обряд, а не кормление, так как все посланное было освящено.

Больше я ничего не мог сделать: наш груз не прошел, интендантство ограничилось только обещанием (какое-то канцелярское, не военное учреждение, не имеющее никакой нравственной связи с войсками), а купить в окрестностях – зрящее дело… К 12 часам дня подошел первый вагон; он предназначался для других, но я выпросил его для полка и тотчас же отправил на позиции; получено было свыше 600 куличей (больших и малых), более полутора т[ысяч] яиц, сало и т. п. Я облегченно вздохнул; хотя ребята тем самым должны были разговеться на 12–14 часов позднее, но это уже с полгоря; во всяком случае ребята получили по хорошему шматку кулича и по половине яичка. Сегодня мы получили еще посылку, а потом они пойдут… А интендантство действительно ужасное учреждение; будь это военные чиновники, я и слов не терял бы, но это офицеры и при том нередко получающие ордена с мечами… (кажется, на это теперь обращено внимание).

Я веду несколько дней бой против тройного противника, все поглощены этим, и вдруг интендантство просит, чтобы ему была доставлена сложная справка о лошадях, ремнях, штыках, подсумках и т. п. и т. п. Направили они бумагу начальнику хоз. части, тот ко мне с рапортом; я послал интендантов ко всем чертям и просил их «не мешать моим ротным командирам вести великое дело боя». Не знаю, чем все это кончилось, но меня и ротн[ых] командиров оставили в покое. Единственно, в чем они подвинулись вперед, это в том отношении, что не воруют так, как в Японскую кампанию, а душа их, понимание дела и чувств, и нужд военных, осталось прежнее… сухое, канцелярское, малодушно формальное.

Ну, довольно. Хотел поговорить о других вещах, да надо заняться делом. До нас доходят слухи о попытке Австрии мириться с нами… Может быть, опять начнутся разграничительные работы; думаю, что меня не забудут. Приехал офицер из высокого штаба и наговорил нам кучу сплетней… мы карпатские дикари (ты нас называла орлами) и таращили глаза, и хохотали… находят же люди время. Мою золотую женушку и малюську троицу крепко обнимаю, целую и благословляю.

Дорогая моя Женюра!

Вчера прибыл Осип, сегодня он раскладывается, все стоит вверх дном, а одновременно же у меня на фронте идет большая перепалка… и я прямо растериваюсь, заниматься ли мне войною или отдаваться впечатлениям, принесенным мне Осипом. Сегодня с ним успел немного поговорить, много смеялся, и все, конечно, приводило меня в страшное оживление. Он, каналья, не мог ответить мне на некоторые вопросы, например, хорошо ли катается Генюша на коньках. Об нем он говорит в хорошем тоне, о Кирилке – небрежнее, об Ейке – с восторгом. Твои брелоки (яички) я раздал офицерам со словами: «Командирша с нами христосуется». Это очень удачная мысль. Карточки получил, и на одной из них ты выглядываешь совершенно хорошо.

С подарками для детей поступлю, как пишешь. О посылаемых в Россию буду думать, сейчас нет минуты свободной. Сейчас идет поезд, и я спешу написать тебе хоть что-нибудь. Вероятно, ни сегодня, так завтра тронемся вперед; буду говорить об этом, как ты просишь.