Письма с фронта. 1914–1917 - Андрей Снесарев

С подарками для детей поступлю, как пишешь. О посылаемых в Россию буду думать, сейчас нет минуты свободной. Сейчас идет поезд, и я спешу написать тебе хоть что-нибудь. Вероятно, ни сегодня, так завтра тронемся вперед; буду говорить об этом, как ты просишь.

Крепко обнимаю, целую и благословляю.

P. S. Сейчас адъютант носится с брелоками… много говору и оживления. Батюшка очень доволен пеленами и благодарит за изящную и сердечную работу. Не над ней ли ты сидела месяц? Андрей.

Дорогая Женюрка!

Сегодня я получил почту и много писем – от Авчинникова, Артюкова (и он меня вспомнил), от Романа Карловича и т. п., но от тебя ни строчки… Не знаю, такая ли линия или у тебя нет времени. Мы стоим на том же месте шестой день. Все время говорим о жеребенке, который, по-видимому, сама прелесть. Как мы его назовем? 1 апреля выслал тебе 400 рублей, о получении упомяни. Получил письмо от Сидоренки; его, кажется, приняли очень хорошо и хотят сделать его каптенармусом штаба дивизии; тон письма бодрый, хотя обо мне, видимо, скучает. Осипа пока еще подержу. Сидоренко обещает мне написать еще в скорости.

Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Дорогая моя женушка!

Остаемся все на том же месте. Противник с утра до вечера увеселяет нас артиллерийским огнем. Погода второй день прекрасная, снег держится только на вершинах, начинает кое-где подсыхать.

С Кара-Георгием и Осипом только и разговоры, что про жеребенка: мышиный, длинноногий, прыгал с момента рождения, чем очень волновал мать… К[ара]-Георгий не утерпел и вчера съездил посмотреть на гениальное создание… и тоже в восторге. Нового он ничего мне не сказал, но дорисовал лишь детали уютной и милой конюшенной картины. Заметь где-либо, что родился молодец в час ночи с первого на второе апреля. Я рад, что он хоть одним часом выскочил из первого апреля, иначе получился бы из него какой-нибудь обманщик. Теперь надо придумать ему какое-либо название, и ты об этом обстоятельно посоветуйся с мальчиками и Ейкой… что-либо, намекающее на походы, вроде Боевой, Отчаянный и т. п.

Дня два тому назад приказал переслать тебе 400 руб[лей]; пиши о получении. А также не забудь уведомить, получены ли деньги за пересланные бинокли; хозяйственная часть получила этот наряд две недели тому назад. Это мне интересно и для проверки своевременности исполнения моих приказов… контролировать из-за непрерывных боев хозяйственные операции трудно.

Живя в той деревне, которую неделю тому назад занимали австрийцы, делаешь очень интересные наблюдения: видишь воочию, где они ставили артиллерию, как они кормились, как лечили тех раненых, которые выведены были из строя нашими пулями и т. п. Картины их быта рисуются очень жестокими; было, конечно, и не без положительных сторон: жителям они давали отбросы от мяса, заботились о санитарии деревень, но… это и все. Но в общем враг наш сух, жесток и распутен. На балконе, где я часто теперь гуляю, стоят пять больших бочонков (ведер 20 каждый), когда-то наполненных вином и ромом, а теперь пустых: это остатки офицерского ежедневного пиршества. Но мне говорят, что это далеко не все, много их разбросано, много увезено. И курьезно, мадьяры бросили массой свое снаряжение, оставили три орудия, провиант, но хмельное или постарались увезть, или выпустили содержимое бочек в землю.

Жизнь их офицеров поражает пустотой, безудержным бахвальством, постоянным выпячиванием наружу животных инстинктов. С нами теперь ежедневно обедают дети священника, в доме которого мы живем; он арестован, жена – в доме умалишенных. Старшему брату 25 лет, сестре 15–16, другому брату 11–12 и маленькой сестре 9 лет. Они предоставили, как это сделали и с нами, австрийским офицерам три комнаты и остались сами в маленькой одной. И вот в этот «остатный» уголок приходили г. офицеры (больше мадьяры), курили (знаешь милый австрийский табак), пили, а некоторые раздевались и ложились спать… и все это пред девушкой, которая, забившись в угол, сидела, не смыкая глаз всю ночь. Но все же оставался защитник в лице старшего брата. Гулякам (а вероятно, и распутникам) показалось его пребывание излишним; его уличают в шпионстве и отправляют под арест в соседнюю деревню (не более двух верст от этой). Продержали три недели и выпустили. Что было за эти недели в уголке, история умалчивает, но, прибывши сюда, мы застали Алесю (Александру) – старшую сестру – до изнеможения бледной, с синими кругами под глазами, вздрагивающей и краснеющей при слове «мадьяр» или «офицер». Младшая тоже была бледна, но у нее была инфлюэнца. Теперь обе девочки подкормились, отдохнули, стали разговорчивее, а младшая начала уже дурачиться с моими офицерами.

От прежней нашей долгой стоянки мы продвинулись не более 12 вер[ст], а с письмами стало гораздо труднее… вот уже пять дней, как я не имею от тебя весточки; последняя была от 22 марта, т. е. две недели тому назад. Девятый месяц войны на исходе, и у нас складывается прочная мысль, что с Австрией мы имеем дело на исходе. Интересно, что за этот период офицеры переменились, как в калейдоскопе. Некоторые уже ранены по два раза, некоторые уже отбыли то или иное лечение (чаще нервами и ревматизмом)… выбудут одни, на смену им идут другие – отдохнувшие или поправившиеся бойцы.

Вчера Осип прихворнул, сегодня ему лучше; кажется, с животом у него плоховато.

Мне рассказывали новые образчики русского великодушия; детали разные, а дух все тот же… сама прелесть, этот русский человек!

Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.

Дорогая моя женушка,

от тебя последнее письмо было от 22 марта и с тех пор – вот уже три недели – нет писем. Начинаю волноваться. Выставил на стол ваши карточки и любуюсь ими, стараясь заменить отсутствующие строки.

У нас полная весна, уже четвертый день тихо и солнечно. Стоим на том же месте. Трескотня – артиллер[ийская], ружейная и пулеметная – круглый день, особенно эффектно она вспыхивает ночью. Наш нервный враг, боясь наших ночных атак, поднимает невероятную стрельбу, бросая в небо одновременно снопы светящихся бомб… это дает неописуемую иллюминацию при ураганном оркестре выстрелов. Из здешних разговоров: солдат следит за действиями нашей артиллерии и вдруг кричит: «Артиллерия бьет хорошо, попала в самый окоп сейчас, выбросило вверх высоко не то голову, не то сапог»… и он продолжает наблюдать. Пленный передает свои впечатления о действиях нашей артиллерии: «Попало в халупу вашим снарядом и ранило трех офицеров: отбило головы, перебило руки… должно, померли…» И так на каждом шагу: разговоры вертятся вокруг смерти, но ведутся таким наивным и деловым языком, что нельзя удержаться от смеха.