«Карьера» Русанова. Суть дела - Юрий Васильев

Все это Бурганов говорил, обернувшись к учителю. Теперь он повернулся к залу:

— Ну, а еще… Вот передо мной сидит Сережа Маслов, артист областного театра. Заслуженный артист. Сережа, наверное, вспомнит сегодня, как Иван Алексеевич учил его уму-разуму… И Коля Свешников — вы его все знаете, книга у него недавно вышла… Помнишь, Николай, как Иван Алексеевич тебя на экзаменах до слез довел? Ты ему: «Я — поэт!», а он тебе что?

— Помню! — весело откликнулся Свешников. — Иван Алексеевич мне сказал, что гармонию алгеброй поверять надо, еще Пушкин этому учил.

— Правильно! Так и сказал… Еще раз за все вам спасибо, Иван Алексеевич! А про лопату… Чего не было, того не было, это я ответственно заявляю…

Потом еще было много всяких выступлений. Поэт Свешников читал стихи, бородатый геолог подарил юбиляру какой-то редкий камень, а заслуженный артист сказал, что мечтает воплотить на сцене образ настоящего учителя.

Геннадий все это слушал вполуха из коридора, усевшись на подоконнике и покуривая. Можно было бы и уйти — чего томиться на чужих торжествах? — но ему хотелось дождаться Бурганова, хотелось до конца понять, то ли он, Семен. Бурганов, человек хитрый и потому просто прикидывается, то ли он человек умный, а это значит, что он идет по той же дороге, что и Русанов. Только, может, он идет по ней стихийно, теоретически себя не вооружив… Хм… Вот еще не хватало единомышленника встретить, конкурента, так сказать. Или — союзника?

Бурганов вышел веселый, взъерошенный — не иначе с одноклассниками обнимался. Спросил:

— Я не перегнул немного? А то чепуха какая-то получилась — вроде как свадьба с генералом. Точно! Как будто у меня сегодня юбилей, а не у Ивана Алексеевича.

— Да нет, — сказал Геннадий. — Все верно… Только зачем? Кого ты убедить хочешь? Да и тебе — я имею в виду рабочего человека — тоже удобней в таком положении быть. А ломиться в открытую дверь… — Он пожал плечами. — Не знаю…

Это был пробный шар. Бурганов остановился, заговорил медленно, взвешивая каждое слово.

— Ты, Гена, в рабочие поиграть решил. Но обижайся, я тебя этим не укоряю… Ты сегодня пришел, завтра — ушел, а мне, сам видишь, уходить некуда. Я останусь. Не по образованию или там по социальному положению — я в этом не разбираюсь особенно, — останусь рабочим по убеждению. Как это понимать? Сейчас скажу… Я приставлен к производству, которое есть основа всего человеческого благополучия. Понимаешь? Это значит, что раз так, раз я стою у источника или еще лучше скажем — у домны, — а ты ведь знаешь, что источник замутить нельзя, а домне нельзя дать погаснуть, — так вот, раз я стою здесь, значит, я за все отвечать должен, и отлучаться мне с моего поста нельзя.

Я это к чему говорю? Ты вот сейчас сказал: «Удобнее в таком положении…» А никакого такого положения нет. Это все от глупости. Зачем из рабочего культ делать? Стыдно мне, когда рабочего ублажать начинают, говорят ему всякие красивые слова, когда ему просто льстят, и все потому, что он — рабочий. Как же так? Пора уже, наверное, привыкнуть к тому, что все мы в одном доме живем, одно дело делаем…

— Горячо ты говоришь, Семен, — усмехнулся Геннадий. — Только все это из букваря, все это так правильно, что и повторять незачем.

— Ты спросил, я ответил…

Некоторое время они шли молча. «В рабочие поиграть решил, — повторил про себя Геннадий. — Ты смотри… Плохо играю, да? Или у него глаз точный? Другие меня приняли, а он… Или это просто так, в полемическом задоре?..»

— Может, пива зайдем выпьем? — предложил Бурганов. — Может, покрепче чего? Время у нас есть.

— Не могу, Семен. Мне сегодня в ночь на Делянкир возвращаться.

— Тогда конечно… Значит, по домам?

— По домам, — кивнул Геннадий. — Ты через недельку заезжай со своей контрольной, я как раз вернусь. Посмотрим, что ты там насочинял. — Он протянул руку. — Счастливо тебе, товарищ рабочий! Странное у нас знакомство, правда? Сперва мы с тобой о цене рядились, теперь вот о делах государственных рассуждаем.

— Диалектика! — рассмеялся Бурганов. — Ну, бывай…

Ближайший автобус был только вечером. Можно было бы, конечно, навестить Шлендера, но какое-то не то настроение. «Пойду-ка я в кино, — решил Русанов. — А что? Сто лет не был».

Возле клуба толпился народ. Все билеты были проданы.

— Лишнего билетика нет? — обратился он к первому попавшемуся парню.

— Сам ищу.

— А у вас? — спросил он стоявшую рядом девушку.

— А у меня есть, — рассмеялась она, и только тут Геннадий понял, что это Маша.

— Здравствуйте, Машенька! Вас мне сам бог послал. Хожу, понимаете, не знаю, куда себя деть… Как вы вчера доехали?

— Хорошо доехала.

— А у вас и правда есть билет?

— Правда. Подруга заболела.

— Знаете что? Давайте мы эти билеты выкинем к чертям собачьим? Духотища такая, а мы будем в зале сидеть. Да и картина, наверняка, дрянная. Согласны?

— А что взамен?

— А взамен мы пойдем гулять в парк, и я буду рассказывать вам всякие интересные вещи…

Перед отъездом Геннадий записал в дневнике:

«…И все-таки — кто же он? Я пока не понял. Игрок? Или заурядный карьерист? Или честный и недалекий парень, которому накрепко вколотили в голову прописные истины? Да ведь не такие уж они и прописные…

У Евтушенко есть строки: «Я верю в их святую веру; их вера — мужество мое. И тем я делаю карьеру, что я — не делаю ее». Вот эта последняя фраза — она-то и есть ключ ко всему. Или не так?..»

4

— Фокин, ты почему сказал, что таких лихих парней на кладбище много?

— Потому что они лихие… У нас знаешь, как говорят? Живым остаться есть только один способ — ездить по-человечески, зато помереть — дюжина способов, если не с гаком.

— А он очень лихой?

— Кто?

— Ну, этот… Русанов ваш.

— Чтобы очень, так нет. Однако есть… Но ты. Маша, различай — лихость лихости рознь. Один от глупости гоняет, другой — от умения. — Подумав, добавил: — Однако и от умения тоже на кладбище возят.

«Ну вот, — поежилась Маша, — теперь буду думать. Дура… Глупая дура. Чего это я?»

Потом она легла спать и провертелась всю ночь до утра.

Утром Фокин, как бы между прочим, сказал:

— Места на Делянкире не опасные. Хоть вперед поезжай, хоть назад — кривая вывезет. Раздолье… Не то что на трассе. Так что не опасайся очень.

5

Геннадий вернулся на Делянкир с подмогой. Вынужденный простой обошелся дорого — синоптики оказались правы, вода в Каменушке заметно прибывала, и за несколько дней надо было вывезти всю делянку, иначе лес уплывет к океану. Герасим выделил четыре машины и приехал сам. На железной печке круглые сутки кипел чайник и сушились сапоги. Спали кое-как. Ели на ходу. Смотрели на перевал — там по-прежнему клубились темно-лиловые тучи. Шли дожди. Таял выпавший на сопках снег. Вода в Каменушке пенилась.

За пять суток вывезли две тысячи кубов. Последние машины уже черпали радиаторами воду.

— Пора удирать, — сказал Геннадий. — Вот ведь зараза! Не думал, что этот чахоточный ручеек способен на такие дела… Дня через два тут будет веселая жизнь. Но зато я теперь знаю, почем кубометр лиха.

— Самая пора, — кивнул Герасим. — А то как бы нам водички не хлебнуть. Отоспимся и по домам.

В бараке царило благодушие. Все были измучены вконец, выжаты, что называется, до последней капли, но именно потому спать никто не мог. Расшуровали печь, заварили покрепче чай. Володя Шувалов, самый запасливый из ребят, потрошил свой сидор. Последние дни с едой было туго, консервы кончились, хлебали варево из вермишели с маргарином.

— Пять банок! — сказал Володя, вытаскивая тушенку. — Я не вы, голодранцы, берег на черный день. — Налетай!

Демин достал кусок ветчины. У Геннадия каким-то чудом оказалась в мешке баклажанная икра. Стол получился приличный. Тогда Княжанский сделал жест.

— Хлопцы! — сказал он. — За наш доблестный труд всех нас надо наградить орденами и медалями. Но поскольку я такого права не имею, я вас награждаю тем, на что имею право.

Он достал из мешка бутылку спирта.

— Исключительно в медицинских целях. Потому как все мы мокрые до самых кишок. А если Шувалов профорг, так он может и не пить.

Спирта каждому досталось на донышке, но усталость сделала свое дело, и уже через час барак храпел в двенадцать простуженных глоток.

Под утро всех поднял Шувалов. Вода перемыла косу и пошла в долину, плещется возле самой дороги. Надо спешить. Ребята не выспались, двигались в полутьме барака, словно мухи, собирали пожитки. Первым вывел машину Княжанский, за ним пристроился Геннадий. Начал накрапывать дождь. С перевала сорвался ветер и потянул в долину жидкий туман.