Дежурные по стране - Алексей Леснянский

Угрюмый скинхед, которого в организации звали Крестом, подсел поближе к костру, раскрыл записку, пробежал по ней глазами, передал её второму охраннику и произнёс:

— Что я могу для тебя сделать, Лёха?

Не дождавшись ответа от приговорённого к расстрелу, нервный скинхед по прозвищу Бром понёсся по строчкам вслух: «Дорогие мама и папа, я ухожу в монастырь. Не ищите меня, ибо сказано: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берёт креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня. Сберегший душу свою потеряет её; а потерявший душу свою ради Меня сбережёт её». Папа, ты всегда говорил, что ненавидишь фашистов, а в Евангелии от Матфея сказано: «… любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…». Прощайте. Ваш сын Алексей».

— Убойно сказано, — произнёс Бром, взял в ладонь снег, растёр им лицо и задал вопрос Левандовскому: «Это Бог написал?»

— Его Сын… Он попросил апостолов, и они написали.

— А чё Он сам не написал? — спросил Крест. — Некогда что ли было?

— Да, некогда, — ответил Алексей. — Он людей спасал.

— Чё-то Он добрый, — заметил Бром. — Люди — такие твари, а Он их спасал. На фига?.. Мочить их надо, вырезать под корень.

— Я слыхал, что Он погиб, — сказал Крест. — Как это было? И разве Сын Бога может умереть?

— Может… Его на кресте распяли, гвоздями к доскам прибили.

Бром повалил Левандовского на землю и, вцепившись ему в горло, зарычал:

— Врёшь, падло. Разве за такие слова, которые у тебя в записке, кто-то мог Его убить? У последней сволочи рука бы на Него не поднялась. Ты сдохнешь за свою ложь. Я тебя лично грохну, скотина. Он живой, — понял? Такой Человек не заслуживает смерти, не может умереть, не должен умереть. — У Брома началась истерика. — Я тебя сейчас кончу, а потом сам могилу вырою! Сам вырою-ю-ю, сам вырою-ю-ю!

— Скажи ему, что ты соврал, — бросил Крест, тщетно пытаясь оторвать Брома от Левандовского. — Скажи, Лёха, что ты соврал, иначе я ему мешать не стану. Пусть душит тогда. Смерть тебе тогда.

— Он воскрес, — прохрипел Левандовский.

— Как понять «воскрес»? — сказал Бром и ослабил хватку. — Я такого слова не знаю. Выражайся понятно, падло. Бог в твоей записке понятно выражался, а ты всякую фигню несёшь.

— Ожил, значит.

— На попятную пошёл! — рассвирепел Бром. — Крест, тащи пушку! Тащи пушку! Пока наши спят, я его кончу! Он у него умирает, а потом оживает! Зачем ты глумишься над Его светлой памятью, собака?! Пушку, Крест! Теперь он меня, в натуре, накалил!

— Ему нет смысла врать! — закричал Крест в ухо Брому. — Он сам нам сдался! Такие не врут! Отцепись от него! Отвянь, — слышишь?! Наших перебудишь!

Три человека молча сидели у костра и думали о своём. Лунный трансформатор работал на полную мощность, и на лесной полянке было светло. Лампочки в звёздных бра, не выдерживая напряжения, сгорали, вычерчивая хвостатые следы на космическом полотне.

— Вроде оттаяла земля, — произнёс Левандовский. — Пойду с Россией попрощаюсь, а потом могилу рыть начну.

— Где ты её тут найдёшь? — ухмыльнулся Крест. — Тёмный лес кругом.

— Так он и есть — Россия… Берёзки в двух шагах, с ними и попрощаюсь.

— Пусть сходит, если ему надо, — буркнул Бром. — Лишь бы не сбежал.

— Не бойся, не слиняет, — авторитетно заметил Крест. — Такие не сбегают. У него это на роже написано. Правильно я говорю, приговорённый?

— Правильно. Некуда мне бежать. Я даже углубляться в лес не стану, а то вас потеряю. Рядом постою, чтобы вы меня видели, а я — вас.

— Только нюней там не разводи, — посоветовал Бром. — Москва слезам не верит. Жёстко надо, без лишних слов. Прощай, берёзовая Россия, а я помирать пошёл, — уяснил? Сказал, как отрезал. Это в фильмах её по коре гладят, слезами поливают, серёжки её на уши цепляют и гнусят: «Ой, ты моя белая, ой, ты моя распрекрасная, ой, ты моя одноногая». А ты ей: «Так, мол, и так, кудрявая. Я умру, Крест сдохнет, Бром в ящик сыграет, а ты, как стояла, так и стой назло врагам и кислород выделяй. Пока кто-нибудь из нас жив, мы твою последнюю ногу отрубить не дадим, потому как калек не бросаем».

— Я же предатель. Почему ты меня в свой список вставил? — спросил Левандовский.

— Ты — гребень, вот ты кто. Ты нас продал, а её — нет.

— Бром прав, — сказал Крест. — За это я никому не позволю издеваться над тобой, Лёха. Сам пристрелю. Сразу — в сердце. Ты это заслужил.

Наступил молочно-розовый рассвет. Дежурный по стране стоял возле свежевырытой могилы.

— Это хорошо, что яма неглубокая, — заметил Алексей пасмурным фашистам, высыпавшим из машин. — Подснежники по весне прямо из меня расти будут. Человечина — отличное удобрение. Только бы успеть разложиться, только бы успеть. И ведь не успею же, чёрт вас всех подери! Зима-то вон какая лютая. Надо было летом к вам податься. Если бы в июне к вам заглянул — в июле бы грохнули, то есть уже бы на исходе августа я бы полностью сгнил. А теперь чё? Теперь лежи в земле ледниковым мамонтом, как бестолочь. — Левандовский занервничал. — Эй, вы! Чтобы расчленили меня, — понятно?! Так быстрее процессы разложения пойдут. С того света вас достану, если на части меня не изрубите. Проследишь, бригадир, чтобы исполнили моё желание. Я же не требую от вас невозможного. Знаю, что отделить руки от брюха вам вполне по силам.

— Готов, Лёха? — спросил Крест.

— Готов… Быстро отошли все от меня, а то Крест кого-нибудь из вас зацепит. Отвечай потом перед Богом.

— Не зацеплю. Я на кошках натренировался.

— Только вот что, — произнёс Левандовский. — В вашей поганой одежде я помирать не согласен. Брезгую. Погибну дежурным по стране, в родной форме. Она у нас небогатая, но в мильён раз лучше вашей.

— Дежурный??? — воскликнули скинхеды.

— Да… А теперь напущу чуток пафоса, чтобы нагнать на вас страху… Смотрите, заблудшие, как умеют умирать наши рядовые, чтобы вам оставалось только догадываться, какие у нас маршалы.

Левандовский снял кожанку и остался в белой рубашке с красной повязкой на рукаве. Он не испытывал страха. Его чувства обострились до предела, и Алексей подумал, что иногда стоит умирать, чтобы вот так вот, как ему это легко удаётся сейчас, с наслаждением дегустировать тонкое вино лесных запахов, зримых и незримых прелестей русских берёзок, редких звуков, осязательного до тошноты биения сердца с терпким привкусом жизни, продолжающейся несмотря ни на что. У Алексея открылось и шестое чувство. Он ясно понял, что скинхед по прозвищу Сизый хочет заполучить его золотую печатку, но не решается сказать об этом.

— Иди сюда, Сизый, — позвал Левандовский. — Хочу подарить тебе печатку, ты давно о ней мечтал.

— Откуда ты знаешь? — поразился скинхед.

— Не знаю, а чую. Наверно, близость смерти сказывается. — Алексей попытался снять печатку с безымянного пальца, но она не поддавалась. — Проклятый металл! Намертво прикипает, стерва… Слазь с пальца, железяка, а то хуже будет. Даже перед смертью человеку покоя не даёшь, но я тебя проучу… Сизый, тащи топор.

— Не н-н-надо, — застучал зубами скинхед.

— Дурак! — оборвал Левандовский. — Зачем мёртвому палец? Тем более безымянный. Все — пальцы как пальцы, а этот без роду и племени, чужой для всех. Между прочим, на вас смахивает, пацаны. Вроде на одной руке вместе со всеми живёте, а именем вас пока не удостоили. Сволочи, подонки, ублюдки, нечисть — слишком мягкие имена по отношению к вам, поэтому оставайтесь пока безымянными. Ничего. Потомки придумают. Потомки — они такие стервецы, что обозначат вас, как надо.

— Стреляй, Крест! — закричал бригадир. — Я приказываю!

— Успею, Виталя. Обещаю, что прикончу его. Сначала посмотрим, как палец рубить будет.

Фашисты притихли… Левандовский потрогал острие топора, положил палец на берёзовую ветку и без того, что называется «собраться с духом», ударил наискось. Брызнула кровь. Ни звука при обжигающей боли. Только самопроизвольно дёрнулись веки, и помутилось в глазах. В состоянии шока Алексей подул на обрубок, потом поднял палец с земли, подстрогал его, как чопик, снял с него кольцо и бросил золотую безделушку Сизому. С отсутствующим взглядом Левандовский стал подниматься на земляную насыпь. В его глазах закоченела пустота, на бледном лице не было ни одной морщинки, как у спящего ребёнка. На подъёме его повело в сторону, и ошеломленные скинхеды простили Алексею эту единственную слабость. Два человека даже бросились ему на помощь, но их остановили.

Выпрямившись на кургане, Левандовский повернулся к бритоголовым, прочертил обрубком кровавую полосу на лице и скомандовал:

— Товьсь! — Крест поднял пистолет. — Цельсь! — Крест поймал Алексея в прицел. — От российского информбюро! Мать: Крестова Маргарита Васильевна, 1957 года рождения, уроженка Одинцовского района Новосибирской области, русская. Отец: Крестов Анатолий Фёдорович, 1955 года рождения, уроженец Первомайского района Новосибирской области, русский. Сын: Крестов Николай Анатольевич, 1981 года рождения, уроженец Первомайского района Новосибирской области, русский. Член фашистской партии с 1998 года. Характер — нордический. С товарищами по работе сдержан. В связях, порочащих его, замечен не был. Дед: Крестов Фёдор Михайлович, 1918 года рождения, уроженец Первомайского района Новосибирской области, русский. Двадцать седьмого июня 1941 года добровольцем ушёл на фронт. В составе 242-ой стрелковой сибирской дивизии участвовал в битве под Москвой. Поднявшись из обледенелых окопов в сорокаградусный мороз, в рядах отдельного лыжного батальона перешёл в контрнаступление. В боях с немецко-фашистскими захватчиками был награждён медалью «За отвагу». В сражении за деревню Смирновку подбил вражеский «тигр» ценой собственной жизни. Пал… смертью… храбрых… Пли!