Рим 2. Легионы просят огня - Шимун Врочек

— Это возможно? Вернуть заложниц? — спрашивает Вар.

Арминий спокойно кивает.

— Да, пропретор.

— Пропретор, — вмешивается Нумоний Вала. — Совсем недавно этого человека обвиняли в измене. Разумно ли поручать такое дело… хмм, человеку, в чьей верности один раз уже усомнились?

— Префект? — Вар поворачивается к моему брату.

Арминий пожимает плечами.

— Это всего лишь слова, пропретор. Слов на свете много.

— То есть, ты не изменник, хочешь сказать? — Нумоний язвителен, как никогда. Я вижу его затылок, изуродованный толстым шрамом. Странно, он же всегда хорошо относился к Арминию, и вдруг… Неужели поверил Сегесту?

— Я — солдат. Я сражался за Рим в десятках сражений, проливал за него кровь. И слова одного старика ничего в этом не изменят…

Нумоний хочет что-то еще сказать, но Вар поднимает руку:

— Довольно, легат!

Пропретор смотрит на царя херусков.

— Вы сможете это сделать, префект?

Арминий склоняе т голову.

— Я справлюсь, пропретор, — говорит он низким приятным голосом. — Я — всадник Рима и римский гражданин. Я исправлю все, что сделано не так. А все, что еще не сделано, сделаю, как следует. Верьте мне, пропретор.

Я смотрю на Квинтилия Вара. Он — верит.

Пропретор говорит:

— Прекрасно, царь. Возьмите свою когорту и найдите похитителей. Нет, лучше возьмите все три вспомогательных когорты! И сделайте, что обещали.

Я хочу возразить. Сказать, что без ауксилариев мы потеряем мобильность, что варвары не так надежны, лучше бы их держать поближе к себе, что…

Я молчу.

Луций.

Мой старший брат. Он знает лучше. Верно?

Старший центурион Тит Волтумий опустился на колено. В хлюпающей тишине — шагают тысячи людей, кожа скрипит, металл позвякивает, легионеры сопят, чешутся, портят воздух и сквернословят — он внимательно рассмотрел собственное отражение в грязной луже. Ужасающе суровое лицо, морщины — он помедлил, затем ребром ладони разогнал мусор с поверхности воды. Затем еще раз и еще. Вода на мгновение оголила дно — и Тит вздрогнул.

Показалось?

Он еще раз проделал фокус с расступившейся водой. "Интересно, будь у меня ладони величиной с гору, смог бы я проделать подобное с морским дном?"

Тит отряхнул руки, растер остатки грязной воды между ладонями. Поднялся.

Мимо шли легионы. "Мулы" топали, повесив шлемы на грудь. Тусклый блеск поцарапанного железа. Центурион проводил взглядом одного из "мулов" — голова замотана бинтом. На белой повязке расплылось темно-красное пятно.

Тит выпрямился.

Поправил меч и пошел к легиону.

Шаг его был быстрым и спокойным. Никто из "мулов" не заподозрил бы, что Тит спешит. Ноги бывалого пехотинца, исходившие сотни миль, больше, чем могут представить себе гражданские, уверенно несли центуриона. Сегодня даже бедро почти не беспокоит. Тит обогнал проходящую центурию — не ускоряя темпа, мельком оглядывая идущих и кивая знакомым.

Чтобы догнать центр Семнадцатого, где находилось командование — центуриону понадобилось чуть больше времени, чем требуется чайке, чтобы пролететь походную колонну легионов от начала до конца.

Привычно он оглядывал идущих "мулов" и кивал знакомым.

Пока никто ничего не заподозрил.

Они ехали верхом — трибуны, канцелярия и охрана из эквитов. В повозках везли бумаги, печати и казну легиона. Аквилифер в львиной шкуре неторопливо шагал, держа шест спокойно и уверенно. Орел летел над легионом, забранный в специально сшитый для него меховой плащ — для тепла. Рядом шагал имагифер, несущий изображение Августа. Грязь хлюпала под ногами.

Буцинатор, трубачи и рожкист. Военные музыканты.

Выгнутые в форме "G" огромные медные буцины.

Центурион догнал штабных, пошел рядом. Один из трибунов поднял брови — Тит выдержал пристальный взгляд и кивнул. Трибун нахмурился. "Где же легат?", подумал Тит. Префект лагеря Эггин одарил центуриона холодным взглядом. Лицо каменное. Тит помотал головой. Если легата здесь нет, придется доложить заместителю командира легиона — а это Эггин. Ни одному из них этот разговор удовольствия не доставит.

Но это придется сделать. Времени совсем нет, похоже.

Тит продолжал шагать. Как опытный пехотинец, он мог идти так весь день, держа ритм, который выматывал лошадей.

Где же легат?

Один из трибунов, старый и опытный, обернулся. На белой тунике у него было две узких полоски. Ангустиклавий. Трибун по выслуге, а не из-за высокого происхождения.

— Что случилось, Тит? — спросил трибун.

— Где легат? — Тит продолжал шагать. Калиги проваливались в грязь. Спасибо инженерной команде, они проложили на топких местах навесы из веток, связанных между собой. Сейчас саперы идут впереди легионов и наводят переправы, вырубают просеки, прокладывают путь. Они — голова змеи. Ощетинившаяся топорами, мотыгами и лопатами. Огромная змея легионов ползет следом, растянувшись на несколько миль.

Трибун прищурился.

— Наш-то? Уехал к пропретору. Вар опять затеял совещание. Что случилось, Тит?

Понятно. Если хороший вариант не проходит, всегда есть плохой.

— Гемы рядом, Авл.

Трибун моргнул, но тут же взял себя в руки.

— Ты их видел?

Тит покачал головой:

— Нет. Это их лес. Они идут рядом, но мы их не видим.

Трибун помолчал.

— Что мне сказать Эггину? — спросил наконец.

Разногласия между префектом лагеря и старшим центурионом ни для кого в легионе не были секретом.

— Скажи, что я видел след.

— След?

Момент истины. Тит вздохнул.

— Гемы не оставляют следов, иначе бы мы их давно заметили. Но один из них наступил в лужу. Там глина, на дне отпечатался след его ноги. Они рядом, Авл. Можешь мне поверить.

По лицу трибуна пробежала гримаса.

— Я тебе верю, Тит. Хорошо. Возвращайся к своей когорте. Я передам Эггину.

— Легату.

— И легату… когда он вернется. Хорошая работа, центурион.

Тит кивнул и начал отставать. Остановился, оглядел строй — шла первая когорта. Центурион помедлил — если на него смотрят из леса, не должны ничего заподозрить. Тит повернулся и пошел к своим — привычным шагом пехотинца, который исходил столько дорог, что не всякий торговец проедет за всю жизнь. И далеко не всякий мул пройдет.

Тит моргнул. Мошки вились облаком, он помахал рукой, разгоняя их. Мелкий зуд на грани слышимости. С комарами легионеры уже привыкли обходиться, а с мошкой — пока нет. Здесь все сложнее. Мошку можно только отгонять — "мулы" идут, обмахиваясь ветками — а убивать нельзя. Мошка прилетит на запах крови облаком. И все будет намного хуже.

Тит шагал. Скоро будет колонна второй когорты.

Моя когорта.

Вспомнил след от человеческой ноги на дне лужи. Разведчик-гем был очень осторожен, но тут допустил промах.

Гемы. Леса вокруг молчали, глядя на центуриона.

"Отмахнемся ли мы от этой мошки? А?"

Когда начался бой, девушки переглянулись. Все они — дочери и сестры царей. И они должны быть достойны своих отцов и братьев.

В темноте закричали люди. Звон оружия, вопли ярости. Туснельда придвинулась к выходу из повозки. Что происходит? Может, пора брать оружие и драться — как положено настоящим германским женщинам?

Когда воинам приходилось плохо, женщины брали в руки оружие. Ни один мужчина не может отступить, если женщина сражается рядом с ним, плечом к плечу.

Ни один настоящий, поправила себя Туснельда.

Крики раненых и стоны умирающих. Грохот и лязг железа. Глухие удары.

Заложницы ждали.

Из мутной, предрассветной темноты вышел танцующим шагом высокий германец. В левой руке он держал факел. Пламя потрескивало, отсветы плясали на лице. Если бы не шрамы, воин был бы красивым… пожалуй, даже очень.

Где-то она его видела. Туснельда помотала головой.

Германец оглядел заложниц. Светлые равнодушные глаза. Девушки притихли.

Губы германца искривились. То ли улыбка, то ли гримаса — не поймешь.

— Ну и цветник, — сказал он насмешливо. — Прямо хоть букет делай. Привет, девушки!

Несмотря на странности, он обаятелен. Заложницы невольно прыскают.

— Командир! Надо уходить! — воительница появилась из темноты, с другой стороны от повозок. — Они сейчас будут здесь. Быстрее!