Рим 2. Легионы просят огня - Шимун Врочек

— Командир! Надо уходить! — воительница появилась из темноты, с другой стороны от повозок. — Они сейчас будут здесь. Быстрее!

Германец кивнул.

Когда он повернулся, Туснельда увидела, что у их спасителя (или похитителя?) нет правой руки. Культя обмотана цветной тряпкой.

Однорукий. Убийца, о котором говорил Гай!

— Ты — Тиуториг? — одна из девушек распахнула глаза. — Тот самый… ой. — Подруга толкнула ее локтем.

— Какой тот самый? — однорукий вежливо улыбнулся.

— Тот, что забрался в дом Вара… и ранил преторианца. Говорят, ты это сделал из любви к одной из… одной из нас.

Девушка замолкает. Однорукий смотрит на нее без всякого выражения. Глаза ярко-голубые. Равнодушно-стеклянные.

Девушки затихли. Почему-то вдруг становится жутковато, словно находишься в страшном сне.

— Из любви? — он вдруг засмеялся. — Слышали, воины? Чтобы я делал что-то из любви? Боги, какой мусор в этих маленьких прекрасных головах!

Воины послушно засмеялись.

Туснельда нахмурилась.

Ее похитили или освободили? Как понимать происходящее? А если похитили, то…

Значит ли это, что она свободна от всех обязательств?

Об этом стоит подумать.

Туснельда, дочь Сегеста, царя хавков, 15 лет

…А где-то ждет человек, которого она назовет мужем. Настоящий мужчина и воин. Высокий, красивый, белокожий. И молодой. А не этот невысокий, смуглый и старый… конечно, старый, ему уже почти тридцать лет! Римлянин Гай, который думает только о мести.

Туснельда, сама того не замечая, облизнула губы.

Поцелуй.

Тот, что под звездным небом. Рядом с алтарем предков. Интересно, предки римлянина смотрели в это время на них? А ее предки? И что они подумали?

Боги римлянина и боги ее предков — разве они уживутся?

Гай. Как он ее обнимал. И думал при этом о другом. Он все время был не со мной, думает Туснельда рассерженно.

Как иногда трудно выбрать между мужчинами! Мужчинам всегда проще. Распушили хвосты, как тетерева на току, и довольны. А ты думай. Выбирай.

Римлянин Гай. Херуск Арминий. Один мрачный, ироничный и усталый, другой — молодой, ироничный и красивый.

Они чем-то неуловимо похожи. Оба умеют ее смешить. Оба кажутся старше, чем выглядят. Оба воины. Оба больше похожи на римлян, чем на ее соотечественников. У обоих невыносимый характер.

Оба ее любят. Оба?

Она другая. Порченая. Она не может понять, кого любит. Или — может?

Может быть, стоило бы выбрать… кого-то другого?

Твой сын станет повелителем всей Германии, сказала старуха-жрица. Царем. Его будут называть Rex.

Туснельда вздохнула. Повелитель? Царь всей Германии? Rex?

Если не соврала старуха, то так и будет.

Только сделай правильный выбор, Туснельда. Сделай выбор.

Сделай.

Арминию подводят коня. Он кивает мне, садится в седло.

— Прощай, Гай.

— Удачи, брат, — говорю я.

Я не помню, как добрался до своего легиона. Сердце стучит так, что кроме толчков крови в висках, я почти ничего не слышу.

— Легат? Что с вами? — Тит останавливает меня.

Я выпрямляюсь. Еще не хватало, выдавать свои чувства. Я — римлянин. И легат Семнадцатого Морского.

— Все хорошо, Тит.

Центурион смотрит на меня с сомнением. Я говорю:

— Я слышал, ты обнаружил гемов?

Тит кивает.

— Да. Они нас преследуют.

Бешеная скачка закончилась на удивление быстро.

Заложниц снимали с коней, выгружали из повозок — словно ценный, но не особо одушевленный груз. Воины грубо хохотали, шутили. Правда, руки почти не распускали. Непривычная дисциплина в дружине, римская.

Однорукий больше не появлялся, но осталась женщина с мужским лицом в сетке шрамов. Она командовала разгрузкой. Вояки, несмотря на вид отчаянных головорезов, подчинялись ей беспрекословно.

Туснельда размяла затекшие ноги, огляделась.

Неяркий свет пасмурного дня.

Небольшая деревня, окруженная лесом. Длинный дом в центре, амбары на высоких сваях вокруг, землянки для рабов. Все это окружено частоколом.

Туснельда удивилась. Скачка через ночной лес, когда ветви норовят хлестнуть по лицу, а конь сбросить… нет, это было здорово. Но почему они отъехали так недалеко? Неужели похитители совсем не опасаются, что их будут здесь искать?

Тот, кто увел у римлян германских заложниц, или очень умный, или очень глупый.

Осталось выяснить, какой вариант — правильный. И действовать, исходя из него.

День прошел, заложницы устраивались в длинном доме. Хозяева жались в углу, смотрели на людей однорукого угрюмо и испуганно. Похоже, гостей они принимали против воли. Туснельда пожала плечами. Война. Все-таки война…

Женщина с мужским лицом окликнула ее.

— Ты дочка Сегеста? Пошли со мной.

"Что от меня нужно однорукому?", подумала Туснельда. Но это был не он. У человека, что сидел за столом, перед картой, было две здоровых руки. Ладони лежали на поверхности стола, пальцы барабанили. Тук, тук, ту-тук. Тук, тук, ту-тук.

Человек повернулся.

Туснельда попятилась. В высокой фигуре незнакомца было нечто пугающее.

— Прекрасная Туснельда, дочь Сегеста, — сказал человек с серебряным лицом. — Вот мы, наконец, и встретились.

Глава 12. Черный лес

Кора, влажная и хрупкая, крошится под пальцами. Пахнет сыростью и осенним лесом. Опустившийся к земле туман облегает буковые стволы прозрачно-белой, упругой пеленой.

Гем отнимает руку от дерева, смотрит на ладонь. Она испачкана рыжим. Гем вытирает ладонь о безрукавку, оставляя в облезлой шерсти примятый след…

Выпрямляется.

Некоторое время землисто-голубые, тусклые глаза его смотрят неподвижно, не мигая.

Издалека слышен крик совы, охотящейся на мышей. Писк умирающих зверьков пробивает ухо насквозь, словно иглой.

Гем смотрит. Затем делает шаг — мягко, беззвучно. Сапог оставляет вогнутый след, здесь мягкий мох. Долговязый гем может двигаться с такой скоростью, что за ним трудно уследить, но сейчас он все делает нарочито медленно.

Гем слушает.

Взгляд застывший. Из голубовато-серых, водянистых, словно подтаявший снег, глаз сочится холодный, осязаемый ужас.

Гем моргает. Медленно, словно во сне. Веки опускаются. Поднимаются.

Он задирает голову, поворачивается всем телом.

Кажется, он что-то услышал.

С утра Тиуторигу казалось, что ладони его пахнут гарью и мокрым железом.

Даже от желто-розовой пластиковой руки шел этот запах — прямо от исцарапанной ладони. Тиуториг поднес протез к носу, втянул ноздрями воздух. Отдернулся.

Железо. Гарь.

И гнилая старая кровь.

Он прищурился.

Сквозь деревья виден строй римлян. Много мокрого железа и шерстяных плащей.

Серая змея движется.

Мы не знаем будущего.

Мы живем спиной вперед. Мы видим перед собой только прошлое.

А будущее прыгает нам на спину, точно злобная облезлая обезьяна.

Кривые желтые клыки. Они вот-вот вопьются нам в загривок…

Ааа!

Я поправляю складки тоги на левом плече. Плотная белая ткань шуршит под пальцами.

Зал Курии в этот час пуст. На скамьях лежат атласные подушки — для упитанных задов сенаторов. Иногда для тощих — чтобы не оставляли царапины на камне. Из светового колодца в потолке падает неяркий свет. Если солнца сегодня толком не будет или заседание затянется допоздна, рабы принесут факелы.

Рабы уже принесли факелы.

Красноватые отсветы. Копоть горящей смолы оседает на стенах. Пламя шипит и потрескивает.

Что я здесь делаю? Один, без друзей и врагов?

И так ли мне нужны друзья и враги?

— Легат! Легат!

Я открываю глаза. Проклятье, задремал на ходу.

— Смотрите!

Поднимаю голову.

Среди деревьев мелькают темные фигурки.

— Варвары! Гемы!

— Вперед! Проучите их, парни.

С короткой заминкой вперед выносится отряд всадников. Они больше не привязаны к пешим, их больше не заставляют ждать…

Копыта бьют. Удар. Удар. Удар.

Летят комья грязи. Выдранные подковами клочья травы и дерна. Эквиты врываются в вересковые поля, проносятся, оставляя черный след…

Вот они уже у леса.

Короткая яростная схватка. Блеск железа. Крики и вопли.

Гемы, не выдержав натиска, исчезают в чаще. Всадники возвращаются — довольные и разгоряченные стычкой.

— Проще простого, — говорит декурион. На раскрасневшемся от скачки лице сияет улыбка. Ему хорошо.