Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил - Брайан Стивенсон

Я растерялся и даже был несколько ошеломлен.

— О чем вы говорите? Ходатайство о пересмотре дела отклонено?

— Да, судья уже отклонил ваше ходатайство. Должно быть, вы не получили свой экземпляр его постановления. Он сейчас здесь, в Мобиле, поэтому иногда возникают проблемы с почтой.

Я постарался скрыть удивление от того, что суд вынес постановление по делу, даже не разрешив провести слушание. И спросил:

— Значит, вы не заинтересованы в расследовании того, что говорит Дарнелл Хьюстон? Возможности, что главный свидетель штата может лгать?

— Главный свидетель штата — Ральф Майерс.

Стало ясно, что Чепмен изучал дело пристальнее, чем сам поначалу утверждал.

Чтение протокола суда показало мне, что нашлись люди, готовые игнорировать доказательства, логику и здравый смысл, только бы осудить кого-то и уверить общество в том, что преступление раскрыто, а убийца наказан.

— Без показаний Хьюстона осуждение было бы необоснованным, — сказал я, сбавив тон. — По теории штата, Майерс — сообщник, а законодательство штата требует подтверждения показаний сообщника, которое может исходить только от Хукса. Мистер Хьюстон говорит, что Хукс лжет, что делает его показания критически важным моментом, который следовало бы рассмотреть в суде.

Я сознавал свою правоту. В этом вопросе закон выражался как нельзя более ясно. Но я также знал, что разговариваю с человеком, которому плевать на то, что там гласит закон. Я знал, никакие мои слова Чепмена не убедят, но все равно чувствовал потребность их высказать.

Чепмен поднялся. Я видел, что он раздражен моими назиданиями и юридическими аргументами, и был совершенно уверен, что он считает меня назойливым типом.

— Мне кажется, это вопрос, который вам нужно будет поднять на апелляции, мистер Стивенсон. Можете сказать мистеру Хьюстону, что обвинения против него сняты. Это я могу для вас всех сделать — но и только.

Тон Чепмена был пренебрежительным, и когда он повернулся ко мне спиной, я понял, что он завершил разговор и теперь ждет не дождется, когда я уберусь из его кабинета.

Я вышел оттуда совершенно расстроенный. Чепмен не был ни недружелюбным, ни враждебным. Однако с его безразличием к невиновности Макмиллиана было трудно смириться. Чтение протокола суда показало мне, что нашлись люди, готовые игнорировать доказательства, логику и здравый смысл, только бы осудить кого-то и уверить общество в том, что преступление раскрыто, а убийца наказан. Но после личного разговора с одним из этих людей мне было еще труднее принять иррациональную логику, приведшую к осуждению Уолтера.

Чепмен не выступал обвинителем в деле, и я надеялся, он, возможно, не захочет защищать столь шаткую позицию; но стало ясно, что он погряз в существующем нарративе точно так же, как и все его участники. Я и прежде видел во многих делах злоупотребление властью, но этот случай расстраивал меня особенно, поскольку жертвой несправедливости был не только один подсудимый, но и целое общество. Я подал свою стопку ходатайств, просто чтобы гарантировать: если они не откажутся от обвинений, мы будем с ними бороться. Идя по коридорам суда к выходу, я увидел еще одну афишу об очередной постановке «Убить пересмешника», что лишь усилило мое возмущение.

После освобождения под залог Дарнелл сидел дома. Я заехал к нему, чтобы обсудить мою встречу с окружным прокурором. Он порадовался тому, что обвинения против него будут сняты, но все еще был потрясен недавними переживаниями. Я объяснил парню, что действия штата в отношении него незаконны и что мы могли бы подать против властей гражданский иск, но он не проявил интереса к этой идее. На самом деле я и сам не считал подачу гражданского иска такой уж хорошей тактикой, поскольку это могло бы подставить его под дальнейшее преследование, но мне не хотелось, чтобы он думал, будто я не готов за него бороться.

— Мистер Стивенсон, все, чего я желал, — это рассказать правду. Я не могу садиться в тюрьму и скажу вам честно — эти люди меня напугали!

— Я понимаю, — ответил я, — но то, что они сделали, незаконно, и я хочу, чтобы вы знали, что не сделали ничего дурного. Это они вели себя совершенно неприемлемо. Они пытаются запугать вас.

— Ну так у них получается! То, что я говорил вам, — правда, и я за это ручаюсь. Но я не могу позволить, чтобы эти люди за мной охотились.

— Судья отклонил наше ходатайство, так что вам не придется давать показания или приходить в суд — на данном этапе. Дайте мне знать, если у вас еще возникнут какие-то проблемы или если кто-то придет говорить с вами об этом. Вы можете сказать этим людям, что я — ваш адвокат, и направить их ко мне, хорошо?

— Да, хорошо. Но означает ли это, что вы и есть мой адвокат?

— Да, я буду представлять вас, если кто-то станет создавать проблемы из-за ваших показаний.

Когда я уезжал, Дарнелл немного воспрял духом, но все еще не до конца пришел в себя.

Я садился в машину и с замиранием сердца понимал, что если каждого, кто пытается помочь нам в этом деле, будут запугивать, нам будет очень трудно доказать невиновность Уолтера. Если его делу не откажут в прямой апелляции, у нас будет шанс подать впоследствии ходатайство, заявленное после вынесения вердикта о виновности, и нам потребуются новые доказательства, новые свидетели и новые факты для доказательства невиновности Уолтера. И, судя по опыту Дарнелла, это будет крайне трудно. Но я решил пока об этом не беспокоиться и обратить внимание на апелляцию. После отказа в пересмотре дела записку в апелляционный суд следовало подать в течение 28 дней. Я даже не знал точно, сколько прошло времени с того момента, как судья вынес постановление, поскольку так и не получил приказ.

Расстроенный и встревоженный, я поехал домой. Курсируя между Монровиллем и Монтгомери, я привык разглядывать фермерские земли, хлопковые поля и холмистую местность; я думал о том, какой была здесь жизнь десятки лет назад. На сей раз мне не пришлось ничего воображать. Отчаяние Дарнелла, его печаль, когда он осознал, что с ним могут безнаказанно сделать все, что угодно, нагоняли крайнее уныние. По увиденному мною было ясно: здесь никто не придерживается закона; нет никакой ответственности, да и совести тоже. Арестовать человека только за то, что он выступил с заслуживающим доверия свидетельством, которое подвергало сомнению обоснованность приговора к смертной казни?! Чем больше я об этом думал, тем