Ричард Длинные Руки – штатгалтер - Гай Орловский

Сэр Жерар сказал книжным голосом:

— А, та самая? Что выросла, проклятая, в том самом месте, где согрешил Адам...

Барон посмотрел на него с непередаваемым презрением.

— И что, мне поверить, что самым великим грешником на свете был Адам?

Сэр Жерар поинтересовался надменно:

— Сэр Торрекс, вы ничего не путаете? Разве я сказал именно так?

— Слово в слово, — объявил барон беспощадно. — Почти.

— Когда?

— Сейчас, — уличил барон. — Сидите в канцелярии, дорогой друг, и смотрите в бумажки, дальше них ничего не зрите и даже не видите. А я обошел два десятка королевств, и везде мандрагора, мандрагора... И что подумать должен?

Сэр Жерар подумал, сказал в затруднении:

— Ну, так говорят же...

— Говорят, — передразнил барон. — Уже то, что Адам после смерти Авеля сто тридцать лет не ложился с Евой, говорит о его великой безгрешности. Хотя, конечно, грешить можно и без женщины.

Сэр Жерар сказал, воспрянув духом:

— Я о том и говорю! Без женщины тоже грешно. Еще грешнее. Это прямое нарушение повеления Господа плодиться и размножаться. За то самое Господь и проклял Онана. Каин и то меньше виноватый... Правда, брата прибил, но всего лишь одного, подумаешь, зато как землю заселил! Когда Адам наконец-то родил Сифа, потомство Каина к тому времени заплодило весь мир! Друг у друга на головах сидели!

— Значит, войны тоже каиниты придумали?

Я обнял их за плечи.

— Спасибо, развеселили. Но со мной все в порядке... насколько сейчас это возможно. Топайте и занимайтесь делами. Мир не может погибнуть, пока мы работаем!

Они повернулись к выходу с балкона, сэр Жерар пробормотал:

— Золотые слова...

— Подхалим! — заявил барон.

— Мир погибнет в праздности, — сказал сэр Жерар серьезно. — Вспомните, он всегда погибал именно в праздности.

— И от праздности, — уточнил барон.

— Из-за праздности, — согласился я.

Проводив их через кабинет к двери, закрыл за обоими, а когда повернулся, ощутил, что уже готов к самому серьезному в моей жизни испытанию.

— Тертуллиан, — сказал я негромко, — если слышишь... ответь, хорошо? Прости, что дергаю тебя по таким пустякам, как всего лишь спасение человечества...

Через несколько томительных минут в комнате вспыхнул яркий свет, огромное лицо выплыло из огня, еще более яркое и пламенное, словно из звездных недр, крупные глаза впились в мое лицо со страшной гипнотической силой.

— Что у тебя снова? — прорычал он. — То избегаешь меня, как нашкодивший щенок, то второй раз за неделю.

— Что-то накопал, — объяснил я.

Он внимательно выслушал, когда я, сбиваясь и путаясь, изложил свои соображения, но лицо его становилось все более грозным.

— Что-то я тебя не понял, — рыкнул он. — Ты что, отрицаешь существование Христа?

Я сказал испуганно:

— Ни в коей мере!.. Это был великий человек, величайший пророк! Он выдернул человечество из тьмы язычества!.. Однако, Тертуллиан, ты же лучше меня знаешь... это был человек, а не сын Создателя!

Он нехотя, с заметным усилием, чуть наклонил голову.

— Знаю. Ну так чего?

— Это ты скажи, — заявил я с жаром, — зачем такой перекос?

Он прорычал:

— Сам понимаешь, не маленький. Сперва это был пророк, потом начали называть сыном Господа, чтобы придать его проповедям больше веса. Честно говоря, это происходило при мне... но я как-то не подумал, что может принести вред... Думали только о сиюминутной выгоде. Дескать, когда народ верит, что это сын Всевышнего, то охотнее пойдет за ним следом.

— Ну да, — согласился я, — в те трудные дни нужно было укрепиться любыми средствами! Мне это понятно, я же политик.

— Если бы тогда не распространили этот слух, — проговорил он с неохотой, — кто знает, удалось бы выстоять? Христиан распинали, сжигали на кострах, бросали в Колизее на растерзание львам... и не все, если честно, выдерживали. Об этом стараемся умалчивать, но отрекающихся было намного больше, чем мы ожидали... и чем потом упоминали в рукописях. Но за сыном Бога, как ты понимаешь, пошло простого народу больше, чем двинулось бы просто за умным человеком.

— Верный тактический ход, — согласился я. — Большой выигрыш в начальной стадии, хотя и чревато в долгосрочной перспективе...

От его свирепой напористости не осталось и следа, даже лицо заметно потемнело, хотя все те же недра звезды класса А, но рыкающий голос упал почти до громового шепота:

— Но все зашло слишком далеко, теперь уже не вернуться.

— Точно?

Он прорычал:

— Ты хоть понимаешь, что это невозможно?

— Надо поговорить с ангелами, — сказал я, — Темными и Светлыми.

— И что это даст?

— Объясню ситуацию, — сказал я. — Скажу, что мы допустили ошибку в погоне за быстрым успехом. Нужно все рассказать, ничего не скрывая... мы же в самом деле ничего не скрываем? Все прозрачно, все проверяемо. Когда ангелы увидят, что мы не хитрим...

Он со злостью перекосил огромное лицо в устрашающей гримасе.

— Да ты сам иисусик!

— Почему?

— Так тебе и поверят, — сказал он с горькой злостью. — И вообще... как ты собираешься с ними говорить?

— Не знаю, — ответил я откровенно. — Михаил тогда откликнулся, спасибо за подсказку.

— Не за что.

— Нет, ты помог весьма... Но с ангелами ада... гм... наверное, у тебя не такие уж и прочные контакты? Про связи ничего не говорю, не пойми иначе, когда я говорю про связи, это просто связи, а не...

Он прервал:

— Заткнись, пока не договорился.

— Так как, Тертуллиан?

Он сказал со злостью:

— Да, у меня с ангелами ада никаких контактов не вообще. Но ты такой жук, что у тебя и там есть.

— Вельзевул?

Он отмахнулся.

— До Вельзевула тебе не дотянуться, а вот по земле и среди людей ходит одна твоя знакомая.

— Махлат? — спросил я с надеждой.

— Да, — сказал он. — Ты хоть знаешь, кто она?

Я покачал головой.

— Не представляю.

— Давай отрезвлю, — сказал он сурово. — Махлат, как ты уже понял, демоница. Так их называют теперь.

Одна из самых старших. Из первых. Теперь та из немногих, которые, несмотря на вечную жизнь, все же продолжают развиваться и меняться.

— Хорошо, — сказал я. — Это же хорошо?

Он зло зыркнул в мою сторону.

— Ее дочь Аграт, что стала женой самого Ашмодея, все так же носится на золотой колеснице и рассылает золотые стрелы лихорадки, а Махлат, заставшая время, когда и колесниц не было, предпочитает верховую езду в удобном седле и с хорошими стременами.

— Ко мне без коня, — напомнил я. — Это что-то значит?

Он поморщился.