Ричард Длинные Руки – штатгалтер - Гай Орловский

— Ничего это не значит. Зачем им кони или даже крылья? Просто остаются какие-то привязанности, какие-то знаки... Хотя это неважно, Махлат сама по себе. На твой зов не придет, это точно. Вообще не хочет ни во что вмешиваться. Давно решила, что обе стороны неправы и... ушла. Хотя, конечно, какие-то шансы у тебя есть. Но как тебе ее вызвать, не представляю. Разве что...

Он замолчал, пылающее лицо, где все сдвигается, как в большой капле ртути, пытающейся удержаться на неровной столешнице, отвердело так мгновенно, что у меня дрогнуло сердце от четкости и резкости каждой черточки, а завистливое чувство сказало, что вот даже звездный жар самых горячих сверхновых даже не нагреет, если Тертуллиан не изволит...

— Разве что? — спросил я. — Тертуллиан, проснись!

Он сказал с сомнением:

— Разве что сам сходишь в ад.

Я отпрыгнул, будто мне под нос сунули черного скорпиона.

— Ты что?

Он посмотрел с отвращением.

— Вообще-то тебе там и место... но пока что есть шанс не попасть туда навечно. А сейчас... понимаешь, в отличие от нормальных людей, в тебе столько темной мощи, что можешь заходить в ад, как к себе домой.

Я вздрогнул.

— Тертуллиан, у тебя и шуточки.

Он смотрел на меня строго и немигающе, страшновато вообше-то, когда понимаешь, что сейчас он вовсе не что-то эфирное, а скорее куда плотнее ядра нейтронной звезды.

— Я не шучу, — произнес он холодно. — Сам ты, конечно, не чувствуешь, что все больше сползаешь во тьму.

— Я?

— Увы, именно ты. Сперва решил, что тебе все дозволено, потом начал жить по этим правилам... Хотя ты еще окончательно не покинул светлую сторону, но на темной ты уже настолько, что, повторяю, можешь в ад заходить, как к себе домой.

— Тертуллиан!... Ты это серьезно?

Он кивнул.

— Полностью. Именно ты в ад войти можешь. В тебе столько злой черной силы, что легко продавишь эту тонкую грань, что для других прочнее каменной горы. Или побаиваешься? Но мужчин опасность не останавливает. Правда, если пойдешь к Темным, можно серьезно поссориться со Светлыми. А у тебя из-за твоей заносчивости и так отношения с ними не самые лучшие.

Я сказал озадаченно:

— Как-то не думал, что могу ходить и как бы туда...

Он покачал головой.

— Не советую. У светлых публика больно строгая и непримиримая. Или нетерпимая. Настолько абсолютно правы, что ни возьми, общаться вообще немыслимо. Но, кстати, туда тебя и не пустят. Рылом не вышел.

— А в аду?

Он ухмыльнулся.

— Там всегда в сомнениях. Начиная с момента, когда усомнились в праве Творца поставить человека из мокрой глины выше их, бессмертных, могучих существ из чистейшего света. Потому с ними общаться можно. Хотя тоже зациклены на своей правоте. Без этой веры им было бы совсем...

— ...хреново, — подсказал я недостающее слово. — Значит, я темный на светлой стороне?

 Глава 6

Он посмотрел на меня критически, помолчал, давая время, чтоб я взмок от пугающего ожидания.

— Ты темный, — произнес он, — но пока еще не совсем. Ты какой-то странный темный.

— Чем?

— Тьмы в тебе много, — пояснил он, — но что-то она никак не подчинит тебя всего. Думаю, тьма в тебе была изначально, ты с нею как-то договаривался. Потом подхватил где-то, даже не понимаю как, просто чудовищную мощь еще и дикой тьмы...

Я сказал торопливо:

— Нет-нет, Тертуллиан! Это не совсем тьма. Или тьма, но такая... безликая, нет четкости, как теперь. Темный бог Террос из того времени, когда не было грани между добром и злом. Если спросить человека той эпохи, что такое добро и зло, любой ответит, не задумываясь: «Добро — когда я отниму у соседа овцу, а зло — если он отнимет у меня». К примеру, эллины вовсе не по распущенности совокуплялись с людьми и животными, не делая разницы, у них даже боги такие же, такой был их примитивный мир. Только наша вера наконец-то отделила свет от тьмы, а добро от зла. А я забрал всю силу, мощь и суть Терроса! А потом, когда хапанул корону из жадности, ну зачем она? Наверное, снова спасал мир... так вот с того дня темной мощи во мне столько, что как только не разорвет меня на части... И темные демоны признали меня властелином. Только они какие-то совсем хилые. Вот на Юге — да, настоящие демоны. Как вспомню, так ноги трясутся.

Его лицо сдвинулось и поплыло к стене, это так задумался, что утратил контроль, даже сместились черты, но спохватился, во мгновение ока превратился в твердый свет, что наверняка прочнее всего на свете.

— Тогда многое понятнее, — проговорил он, — но, если думаешь, что твоя уникальность дает тебе пропуск в обе стороны, забудь о таком.

— Почему? — спросил я настороженно.

— Человек должен держать себя в рамках, — строго сказал он. — Кто выходит за них, тот уже не человек.

— А кто?

— Животное...

— Знаете, Федор Михайлович, — сказал я с неудовольствием, — я бы тоже человека сузил, а то больно широк! Но кто-то должен быть шире, чтоб пасти агнцев и наблюдать за явлениями природы. Потому я, принося себя в жертву, должен заходить и в церковь, и в бордели.

Он сказал саркастически:

— Да, жертва велика. Только еще не знаешь, кто давал себе право ходить туда и сюда, вскоре в церковь заходил все реже, а в бордели чаще.

— Что, правда? — спросил я.

Он поморщился.

— А дальше сам догадайся.

— И не стану пробовать, — отрезал я. — Ричард Завоеватель может быть Ричардом Строителем, но не Ричардом Авгуром или пифией.

— Эх, — сказал он с досадой, — как тебе объяснить, что на гору карабкаться тяжелее, чем спускаться к милому болотцу?

— Да неужто? — спросил я. — Никогда бы не подумал... Спасибо, Тертуллиан, ты мне глаза открыл. Но я король простой, сам могу такое завернуть, что на голову не налезет, ты мне скажи, как в самом деле пройти к темным, чтобы переговорить о взаимополезности. А лучше, как человек высокой культуры и нравственных достоинств, пальцем покажи дорогу. Можешь его даже не мыть, раз показываешь не на меня.

Он рыкнул недовольно:

— Если считаешь, что в аду найдешь союзников, что ж... сходи, узнай!

Я поморщился.

— Ну да, сходи. Это так просто, да?

— Конечно, просто, — ответил он.

Я фыркнул.

— А где он тот ад?

Я говорил так уверенно, что он посмотрел с нескрываемым презрением. Мне кажется, скажи я с большей уверенностью, он посмотрел бы с большим презрением.

— Я же сказал, везде.

Я понимающе улыбнулся.

— А-а-а, это иносказание... Умный, значит. Ну да, как же, отец церкви, стол! Но тут все умные, один другого умнее... как считает каждый.

Он вздохнул.